Я свернул с авеню.

Куда сейчас, Паркер?

В редакцию. Мне нужно заказать телефонный разговор. Междугородный. С равным успехом его может оплатить и газета.

Разговор с Вашингтоном?

Я кивнул.

С сенатором Роджером Хиллом. Пора уже с ним поговорить.

В такой ранний час?

Роджу можно звонить в любое время. Он ведь слуга народа, не так ли? Во всяком случае, он заявляет об этом во всеуслышание. Во время предвыборной кампании. А стране — всей этой проклятой стране — сейчас позарез необходим человек, посвятивший себя служению народу.

За этот звонок он тебя не погладит по головке.

А я на это и не рассчитываю.

Я остановил машину у обочины напротив темного здания редакции. Там лишь слабо светились окна третьего этажа и печатного цеха, который располагался на первом.

Пойдешь со мной?

Нет, — ответила она. — Я останусь. Запру дверцы и подожду тебя здесь. Заодно прослежу, чтобы не заминировали машину.

В отделе не было ни души. Где-то, конечно, бродили уборщики, но я не встретил ни одного; нигде не было видно и Лайтнинга, которому полагалось сейчас находиться при исполнении служебных обязанностей, — скорее всего, он отправился по каким-то своим таинственным личным делам либо прикорнул в каком-нибудь уголке.

Кое-где горели лампы, но их слабый свет лишь подчеркивал зыбкость теней, подобно свету далеких уличных фонарей на окутанном туманом бульваре.

Я прошел к своему столу, сел на стул и протянул руку к телефону, но трубки не снял. Я застыл, напрягая слух, но убей меня бог, если я знал, к чему прислушиваюсь, — разве что к тишине. Комната безмолвствовала. Я не уловил даже намека на какой-нибудь звук. И мне показалось, что в эту минуту такое же безмолвие стоит во всем мире, что тишина этой комнаты, просочившись сквозь стены, обволокла всю планету, заглушив все звуки Земли.

Я медленно снял трубку и набрал номер. Мне ответил сонный голос телефонистки. Когда я объяснил, с кем меня нужно соединить, в нем послышались нотки вежливого недоумения, словно она тоже не прочь была мне напомнить, что такому великому человеку, как сенатор, не звонят в столь неурочный час. Но она была достаточно хорошо вышколена и ограничилась тем, что попросила подождать ее звонка.

Я положил трубку на рычаг, откинулся на спинку стула и попытался собраться с мыслями, но уже давала себя знать бессонная ночь, и мозг мой отказывался работать.

Только теперь я впервые почувствовал, до какой степени я вымотан.

Я сидел точно в тумане: далекими уличными фонарями светили редкие лампы, и ни один звук не нарушал окружавшей меня тишины. И в моем затуманенном мозгу слабо шевельнулась мысль о том, что, быть может, такова в эту ночь вся Земля — притихшая, усталая планета, выдохшаяся, безразличная ко всему планета, которая с безропотным равнодушием катится к своей гибели, и всем на это наплевать.

Зазвонил телефон.

Говорите, мистер Грейвс, — объявила телефонистка.

Хелло, Родж, — сказал я.

Паркер, ты? — донеслось издалека, — Какого дьявола ты колобродишь в такой поздний час?

Важное дело, Родж, — сказал я, — Ты ведь знаешь, что иначе я не стал бы тебя беспокоить?

Надеюсь. Я заснул всего два часа назад.

Пришлось из-за чего-то засидеться допоздна, сенатор?

Так, небольшое совещание. Обсуждали кое-какие вопросы.

Ты чем-то озабочен, Родж?

Чем? — спросил он голосом ровным и гладким, как ледяной каток.

Хотя бы невиданным изобилием денег в банках.

Послушай, Паркер, — проговорил он, — если ты пытаешься из меня что-нибудь вытянуть, попусту тратишь время.

Я из тебя ничего не вытягиваю. Напротив, сам хочу тебе кое-что сообщить. Если только ты меня выслушаешь, я расскажу, что сейчас происходит. Объяснить это не так-то просто, но тем не менее мне хотелось бы, чтобы ты мне поверил.

Слушаю тебя.

У нас на Земле сейчас находятся пришельцы, — сказал я. — Существа из космоса. Я их видел собственными глазами, разговаривал с ними и…

Теперь мне все ясно, — перебил меня сенатор. — Завтра ведь суббота, и ты не упустил возможности накачаться.

Ничего подобного, — запротестовал я, — Я трезв как…

Ты получил свой чек и отправился…

Но я даже не зашел за" чеком. Так зашился, что он совершенно вылетел у меня из головы.

Вот теперь я уже не сомневаюсь, что ты пьян в стельку. Такого не бывает, чтобы ты забыл про чек. Уж ты-то всегда тут как тут, стоишь в очереди с протянутой лапой…

Да выслушай меня наконец, черт тебя побери!

Ползи обратно в кровать и проспись, — приказал сенатор. — А если потом у тебя не пропадет охота со мной покалякать, позвонишь утром.

Чтоб ты провалился! — взревел я, но мое проклятье повисло в воздухе. Он уже положил трубку. И мне ответила лишь мертвая пустота гудков.

Меня так и разбирало хлопнуть трубкой, но я этого не сделал. Что-то меня удержало — быть может, мою ярость подавило ощущение полного поражения.

Я сидел, сжимая в руке трубку, из которой неслось далекое комариное гудение опустевшей линии; я уже знал, что надеяться больше не на что: мне никто не поверит, ни один человек не прислушается к моим словам. Как будто все они Этвуды, подумал я, как будто каждый из них лишь имитация человека, созданная из заполнившей Землю чужеродной материи.

А ведь если вдуматься, это не такой уж бред, сказал я себе. Это вполне могло бы произойти. И сотворить такое было бы как раз в духе пришельцев.

По спине у меня забегали ледяные мурашки, а я все сидел за столом, стиснув трубку, — самое одинокое человеческое существо на Земле.

Ведь могло оказаться, что я и вправду остался один.

Что, если сенатор Роджер Хилл вовсе не человек, не тот, кем он был, скажем, лет пять назад? Что, если тело настоящего, подлинного Роджера Хилла запрятано в каком-то тайнике, а я только что разговаривал с поддельным Роджером Хиллом, с Роджером Хиллом — пришельцем? Что, если Старик — не Старик, а некое омерзительное существо, принявшее его облик? Что, если какую-нибудь крупную стальную компанию уже возглавляет не человек, а оборотень? Что, если пришельцы одного за другим убрали виднейших промышленников и политических деятелей и их места заняли существа из другого мира, перевоплотившиеся с таким совершенством и так прекрасно обо всем осведомленные, что в их подлинности не усомнились их собственные коллеги и семьи?

Что, если женщина, которая ждала меня в машине, была не…

Стоп, одернул я себя, это же чистое безумие. Психоз какой-то. Больная фантазия человека, настолько потрясенного и измученного, что он потерял способность к нормальному мышлению.

Я положил трубку на рычаг и отодвинул от себя аппарат. Медленно поднявшись на ноги, я встал во весь рост, окруженный пустотой и безмолвием. Тело мое бил озноб. Я спустился по лестнице и вышел на улицу, где меня ждала Джой.

«Мест нет» — вспыхивали и гасли буквы светящегося объявления, роняя красные и зеленые блики на черную гладь мокрого асфальта. Вспыхивали снова и снова, предостерегая мир. А в глубине двора маячили темные блоки мотеля; над каждой дверью горела маленькая лампочка, и, отражая переменчивые вспышки букв, мягко поблескивали припаркованные машины.

— Когда на постоялом дворе нет свободных мест, — произнесла Джой, — чувствуешь себя лишним.

Я кивнул. Мы уже проехали мимо четырех переполненных мотелей. Этот был пятым. Правда, не все объявления мигали, как это, но они неизменно были на каждом мотеле, слабо светясь в ночи. И хотя в эти вспышки не было заложено никакого особого смысла, своей выразительностью это объявление впечатляло больше, чем остальные. Казалось, будто оно с мрачным упорством настойчиво вдалбливало людям, что для них отныне нет места на Земле.

Итак, пять мотелей, оповещавших об отсутствии мест, и один вообще без всякого объявления — запертый, темный и пустой: уголок, наглухо отгородившийся от всего мира.