“ Как-то раз я играл в такую игру: мне нравилось ползком пробираться в свой мозг. Думаю, вы понимаете, какую игру я имею в виду, — игру под названием „безумие””, — признался он в одном интервью.

“Когда приходит время исполнять „The End”, — рассказывал Манзарек, — Джима накрывает совершенно особое настроение. Джим становится каким-то шаманом и ведет за собой нашу маленькую группу в шаманистическое путешествие. Он сам погружается в транс и вводит в транс всех нас”. Продюсер их первого альбома со странной фамилией Ротшильд позже уверял, что те полчаса, когда шла запись “The End”, были самыми прекрасными в его жизни: “Я был полностью захвачен происходящим. В студии было совершенно темно, если не считать свечи в кабинке Джима и огней на пульте. В этом было что-то магическое, и когда музыка смолкла, для меня это было как шок. Все оцепенели, а звукорежиссер даже забыл выключить магнитофон”. Забыл или не забыл, но сам он сказал в этот момент буквально следующее: “Не знаю, понимаете ли вы, что здесь происходит, но это какая-то магия. Мы записываем магию”.

Брюс Ботник — тот самый звукорежиссер — был абсолютно прав. Моррисон не пел — он общался с иными мирами. Эти миры были для него такой же реальностью, как “Макдоналдс” на соседней улице. Только реальностью, гораздо более значимой и важной.

Они вошли в мое тело…

Судьбе было угодно, чтобы 8 декабря 1943 года великий дух Джима угодил прямиком в младенческое тельце Джеймса Дугласа Моррисона, которого угораздило родиться первенцем в семье военного моряка. Мать Моррисона тоже была военнослужащей. Судьба любит такие шутки — ничего более противоестественного, чем подобное окружение, для Джима и придумать невозможно. Естественно, что отношения — особенно с отцом — складывались более чем прохладные. Вот лишь один из характерных эпизодов семейных отношений. Джим только что окончил школу и поступил в университет во Флориде. На каникулах, в лучших традициях того времени, они с другом рванули автостопом. Путешествие вышло занятное. Чего стоило одно то, что в Техасе их подобрала машина, которую вела племянница тогдашнего вице-президента Линдона Джонсона, привезла их на ранчо, принадлежавшее Л. Д., где как раз праздновали его день рождения. Их приняли как родных, напоили-накормили… Зато когда они добрались до Коронадо, где жила семья Джима, мать не пустила его на порог — пока, мол, не пострижешься…

Едва вылетев из родного гнезда, Моррисон жестко рассчитался за свое неудачное детство — на вопрос кого-то из журналистов он отрезал: “Нет у меня никакой семьи, я сирота”. Рождество 64-го было последним, когда он виделся с родными. Больше никогда никаких контактов ни с кем из родственников он не поддерживал. Как ни странно — хотя все они были на самом деле на тот момент живы, — этот резкий ответ не содержал лжи. Ибо Моррисон — опять же волею судьбы — с четырехлетнего возраста считал свое тело обителью души, принадлежавшей совсем иному народу.

Военных часто переводят с места на место. Семейство Моррисонов не было исключением. Во время одного из таких переездов на пыльном шоссе штата Нью-Мексико, проезжая по территории резервации, они стали свидетелями страшной аварии. “Я впервые увидел смерть, — вспоминал потом Джим. — Грузовик с индейцами или врезался в другую машину, или еще что-то, — но по всей дороге валялись тела индейцев, окровавленных и умирающих. Мы остановились... Не помню точно, кажется, я видел их раньше в кино, а теперь все эти индейцы лежали на дороге, истекая кровью... Я не видел ничего — только забавную красную краску и лежащих вокруг людей, но я знал, что-то случилось… и мне кажется, души тех мертвых индейцев — одного или двух, — которые, обезумевши, метались тогда вокруг, влились в мою душу. А я был чем-то вроде губки, жадно их впитавшей”. Во всяком случае, так это запомнилось Джиму, хотя его отец впоследствии утверждал, что лично он ничего подобного не видел.

В одном из немногочисленных “клипов” “The Doors” — тогда и понятия-то такого толком еще не было! — изумительно красивый индеец в перьях и меховых гетрах исполняет ритуальный танец в круге, начертанном на песке, — под это изображение и идет композиция. Это самая подходящая картинка — для всего творчества “The Doors”.

Не касаясь земли

“Иное пространство” неудержимо влекло Моррисона к себе. Знаменитая “Золотая ветвь” Джорджа Фрэзера, одна из лучших книг по антропологии, посвященная мифологии и ритуалу, ставшая в 60-е особенно популярной, была его настольной книгой. “Not to Touch the Earth” (“Не касаясь земли”) с альбома “Absolutely Live” начинается прямой цитатой из “Золотой ветви”, как и вторая строка — “Not to see the sun” (“Не видя солнца”), — это два из списка главных запретов, которые нельзя нарушать царской особе, хранителю магической силы, дабы бесценная субстанция не была утрачена безвозвратно. Кстати, в финале фильма “Apocalypse, now”, где звучит песня “The Doors” “The End”, среди немногих предметов, лежащих на столе у измученного кошмарами полковника Керца, режиссер — Фрэнсис Коппола — вводит в поле зрения именно эту книгу, подспудно подготавливая кульминацию — жертвенное убийство.

Давай воскресим богов

Все мифы столетий

Поклонимся идолам

Старого леса —

призывал Моррисон в своих стихах (“American Prayer” — “Американская молитва”).

Он все глубже погружался в пространство “до начала времен”, где царит первобытный хаос (“Мне интересно все, что касается бунта, беспорядка, хаоса...”). В этом пространстве первобытной архаики жизнь и смерть намертво закольцованы (“Твоя смерть дает тебе жизнь”), и потому для него был так важен образ мифологического змея, который воплощает эту цикличность — от Конца к Абсолютному началу.

Поедем на змее

Верхом на змее

К озеру

К озеру

Древнему озеру, детка,

Змей длиной

В семь миль

Поедем на змее

Он стар

И кожа его холодна

Запад для нас

Лучшее место

Там-то и отдохнем

(“The End”)

Собственно, он так и понимал свободу — как путь к предвечному бытию. “Единственное решение — для всех, для каждого — посметь заглянуть в лицо величайшему ужасу, который только возможен. Открыть себя для себя самого — перед глубочайшим страхом. После чего страх теряет власть, теряет смысл и исчезает. Теперь ты свободен”, — говорит он в одном интервью. “Я дарю образы — воскрешаю те воспоминания о свободе, до которых еще можно дотянуться — как и „The Doors”, верно? Но мы можем лишь открыть двери, а не заставить людей шагнуть внутрь. Я не смогу освободить их, пока они сами не захотят этого — больше, чем чего-то еще… Может, у первобытных людей было меньше ерунды, от которой нужно отказываться, избавляться. Человек должен отказаться от всего — не только от богатства. От всей той чуши, которой его учили, — от того, чем промывали мозги. Чтобы совершить прорыв, все это нужно отбросить. Но большинство людей этого не хочет”.

Стихия язычества, мистических ритуалов так увлекает Моррисона, что, как утверждает молва, он устраивает даже что-то вроде языческой свадьбы с некоей Патрицией Кеннели, редактором журнала “Джаз энд поп”, много лет писавшей о “The Doors” в самом положительном ключе, где они обмениваются кольцами Кладда — принятыми в ирландской среде амулетами с кельтской сакральной символикой. Невеста-то была действительным членом нью-йоркского общества ведьм.

С другой дамой они совершили еще один ритуал, смешав кровь, каждый порезав себе руку. Дама оказалась сплетницей и разболтала, что Джим малодушно медлил — все боялся нанести себе порез…

Увы, Моррисон не был образцом целомудрия, что доставляло немало слез его постоянной подруге Памеле Корсон и вызывало череду неутихающих семейных скандалов. В его объятиях побывали и Грейс Слик из “Jefferson Airplane”, и Джанис Джоплин, и та же Нико, и главный редактор журнала “16 Magazine” Глория Стейверс… А уж всяких неизвестных — так и просто без счету…