Шар двигался все быстрее, постепенно снижаясь. Вот уже и набережная видна, все так же засиженная мелкими пестрыми мушками.

Она и без зеркала знала, что лицо у нее покрыто морщинами и жесткие волоски торчат на подбородке, что грудь опустилась двумя плоскими лепешками, спина сгорблена, а покрытые пятнами руки и ноги стали тонкие и слабые.

Согнанная с кровати кошка в растерянности кружилась по палубе. Она подхватила ее на руки, кошка не сопротивлялась, кротко затихла у нее на груди.

Шар летел быстро, подгоняемый бодрым ветром, впереди уже расстилалось просторное зеленое поле.

И тут зазвонил телефон. Она уже засунула его в кармашек на борту, никого не ждала. Она ведь почти уже на земле, сейчас всякая связь по этому телефону оборвется. Но телефон настойчиво звонил.

— Да! — раздраженно крикнула она в трубку.

— Деточка... — еле слышно прозвучал далекий голос. — Доченька!

— Мама! Мамочка! Я тебя...

В этот момент корзина мягко стукнулась о землю, и в трубке раздался легкий шорох.

— Мамочка! Ты меня слышишь? Мама-а!

В трубке было тихо.

Успела. Мама успела. А она, как всегда, — нет.

Красный шар, быстро оседая, распластался на зеленом поле. К нему уже подбежал техник, возился с его устройством.

Тяжелая старая женщина, держа в одной руке мешок с мусором, а другой прижимая к себе кошку, толкнула ногой дверцу и осторожно ступила на мягкую зеленую траву.

Милославский Юрий Георгиевич — прозаик, поэт, историк религии и литературы, журналист. Родился в 1948 году в Харькове. Учился в Харьковском и Мичиганском (США) университетах. В эмиграции — с 1973 года. Проза Юрия Милославского переведена на многие европейские языки. Живет в Нью-Йорке.

                  Юрий Милославский

                                *

                  СТИХОТВОРЕНИЯ

                  Утренний jogging

                  1

Хоть грунт еще влажен, да иней — бел.

Хоть клен еще полон, да лист его — ал.

Хоть не помню я толком, чего хотел,

Зато знаю твердо, что не поймал,

Не словил. Ни денег, ни славы, ни черных крыл,

Вознесенных над сонмами вражьих рыл.

И покойный Иосиф, что с Morton Street,

Нечто в этом роде мне говорит.

Он все чаще и чаще приходит ко мне,

Хоть гони его в дверь, он влетит в окно:

— Ты прости, старик! Передай жене,

Что, мол, вот какое был я говно, —

Как в том анекдоте. И тебя утопил,

И меня оприходовал медный таз.

Я любил твою прозу, а тебя — не любил:

Ты был наглый — и нарвался на этот раз.

Но тебе я просодийку внаймы сдал —

С перебросом слов и приплясом крыш,

И наделом нью-йоркским тебя поверстал —

Ибо твердо знаю, что ты простишь

За тот раз, что я, словно Вечный Жид,

Бортанул тебя крепко, да еще как!..

...Вот он — рядом со мною трусцой бежит,

Оправляя мокрый гнилой пиджак.

                  2

Что могло — облетело само с дерев.

Что осталось — только весной,

На морозе Введенском обледенев,

Переломится на Страстной.

Ливень лил всю ночь, и что мог, он смыл,

Пощаженное до сих пор.

Тот, кто мнит, будто время имеет смысл,

Не врубается в разговор.

Тот, кто мнит, будто времени нужен счет, —

Тот не знает, о чем и речь.

Ничего в нашем деле он не сечет,

И позволено им — пренебречь.

…На десной кроссовке проверь шнурок —

Развязался. Разуй глаза:

Кто сказал, что разлуке положен срок,

Тот не смыслит в ней ни аза.

Отдохни, дорогой, — и труси в поворот.

Задержись на последнем кругу.

Тот, кто врет, что разлука его не берет, —

Тот напрасно гонит пургу.

На что другим отведен был — час,

Нам — вся жизнь, что немалая честь.

Тот, кто мнит, что разлука смирила нас,

Тот не ведает — кто мы есть.

                  На татуированный портрет героя

                                               Андрею Рюмину

Прелестница в златой соколке,

Сколь не случайны эти встречи! —

Ты ведаешь ли cуть наколки,

Что на твоем видна предплечье?

Там полубог вполоборота, —

Очами чудными ярится,

Под самый бивень вертолета

Устремлена его десница

Движением почти балетным

Во сретение бранной славы.

И грезит боем он последним,

Решительным, святым и правым ,

Проигранным, неутоленным

И отмененным без приказа;

Калашниковым раскаленным,

Взыскующим боезапаса.

Кто ж он? Герою честь и место.

Сама судьба забуксовала,

Чуть преградил ей путь Эрнесто —

Эль Команданте Че Гевара.

Се, имя грозное. Доспеха

Противоатомного паче.

Символ роскошный неуспеха,

Великолепной неудачи,

Блистательного недочета

Погибельное ликованье.

Как бы алмазный Знак Почета,

Привинченный к смертельной ране.

Знамен пленительная алость —

Рабов извечных неключимость.

О, право слово! — мы старались,

Но ничего не получилось.

                  ИЗ СОНЕТОВ

                  На хамсин во Св. Граде

О, грады, гд торги...

Михайло Ломоносов

Так солон прах во Иерусалиме,

Так золотой хребет его щербат,

Что ни шербет в зеленом каолине,

Ни кофе тяжкий — нас не отрезвят,

Но жажду подчеркнут неутолимей.

Вот — погасает слюдяной закат:

Не видят гор ни кади, ни аббат,

Ни фарисей в молебной пелерине.

Коснись камней — и высохнет рука.

Глава дурная, — ком известняка

С гашишною цигаркою в провале

Пустого рта: “А ну-ка, покатись!

По Городу, где верх — под самый низ,

Где жизнь и смерть мы равно потеряли”.

                  На New York Underground Transportation Authority

Скажи мне, кто ты есть — неладный мой сосед:

Бакинский сутенер? Пекинский побродяга?

Ростовский каннибал? — Ты спишь, ответа нет,

И застит лик тебе газетная бумага.

Усталость — нам от Господа Живаго

Блаженный дар: — кто сатанинский свет

В очах смирит? — кто голову пригнет

Жестоковыйному? И ты устал — во благо.

Взгляни: вот ефиоп играет на ведре,

а пьяный папуас в обильном серебре

и рваном бархате — ему внимает с плачем.

Вот где б тебе, Поэт, проехаться хоть раз.