Стало смеркаться. Как-то резко похолодало. Он шел, терпя озноб и начинающуюся усталость. Вдоль обочины уже темнел настоящий лес. “В лес?” — подумал он. И сам же ответил: “Скорее да, чем нет”. Хотелось есть. “Не обращай внимания — физиология”. Голод усилил усталость. Он уже шел по лесу, ища проходы в тесно растущем колючем молодняке, спотыкаясь о поваленные, невидимые в темноте деревья.

Рубашка порвалась в нескольких местах. Руки, грудь, плечи были исцарапаны. Из глубоких царапин текла черная кровь.

Развалилась левая туфля. Он сбросил ее. Немного подумал и снял правую, несмотря на реальную опасность искалечить ноги. Теперь он продвигался, а вернее, продирался в полной темноте. Усталость накапливалась. Она усугублялась голодом и жаждой, которую было уже нечем утолить. Он лизнул кровь, текущую по правой руке. “Морская вода”, — подумал. Не подумал, а скорее что-то блеснуло в угасающей памяти. Неожиданно под ногами оказалась пустота, и он коряво и бессильно свалился в яму. На время отключился. Затем шевельнулся и почувствовал тупую и страшную боль в правом боку. Ощупал место падения. Потом себя, там, куда мог дотянуться. Он лежал поперек старой коряги. Ее острый, как будто заточенный сук торчал у него в правом боку. Крови не было. “В печень, — подумал он, — кирдык”.

Тем не менее, набравшись сил, он рванулся и сел. Кровь из раны не текла, а пульсирующе выталкивалась. Голова кружилась. “Надо двигать дальше”, — как на обычной прогулке по аллее, подумал он. Цепляясь за корни и пучки травы, выбрался из ямы. Сел. Слабость и головокружение нарастали. Он встал, пошатываясь. Попробовал идти. Боль расползлась по всему телу. Согнувшись в поясе, вытянув вперед руки, он двинулся сквозь колющее, режущее, хлещущее нечто. Так он шел недолго. Упал. Опять отключился, но теперь уже на более долгий промежуток. Боль заставила его прийти в себя. Он больше не вставал, а уже просто полз по скользкой траве, цепляясь за кусты. Рубашка сползла с плеч. Ладони были разодраны до мяса. Но ожидаемое не приходило еще долго. Все же он был в прошлом спортсмен, и организм привык бороться до конца. Пришлось еще долго ползти, пока потеря крови не стала фатальной. В последние секунды, перед окончательной потерей сознания, он увидел открытое, ярко-голубое небо, услышал шум далекого морского прибоя, вспомнил запах мокрых от соленой воды волос. “Спасибо тебе”, — прошептал он.

Ждать

Страх и одиночество, которые он постоянно испытывал, вне зависимости от присутствия рядом людей, дополнились новым ощущением. Он стал ждать. Ждать — глагол надежды, думал он. Думал с надеждой. Однако сейчас ожидание носило какой-то иной, обреченный оттенок.

Он ждал звонков знакомых и друзей. Но все они были заняты своими делами. И звонили редко. Вернее, почти не звонили. Только один из его приятелей звонил постоянно. Этот парень написал в своем дневнике на сайте: “Утром обзваниваю близких. Проверяю — все ли живы”. Хорошая бандитская привычка. Он радовался его звонкам. Разговоры были короткими и оканчивались стандартно: “Ну все, пока. Обнимаю. Я тут к стоянке подъехал”. Остальные приятели и знакомые как бы вычеркнули его из деловых списков. Собственно, правильно. Из бизнеса он вылетел. А у бизнеса свои мудрые законы. Несколько раз он звонил сам. Наткнулся на: “Перезвони потом, у меня планерка”, — и перестал беспокоить занятых людей вовсе.

Еще он ждал прихода жены. Работа у нее была напряженная и нервная. Она приходила поздно. Озлобленная и безразличная. К ней подчас невозможно было подойти. Ему все время хотелось пожаловаться на страх, на тоску, на слабость. Но время жалоб прошло. Теперь это могло только раздражать, а не вызывать желание понять и посочувствовать.

“Конечно, кому нужно это нытье? Человек приходит с работы. Ему хочется оттолкнуться ото всего раздражающего и беспокоящего. Дом есть дом. Кислая морда никому не нужна”.

Жена переодевалась. Садилась ужинать у телевизора. Или что-то делала по дому. А он сидел у компа, делал вид, что занят чем-то интересным. И ждал, когда она к нему подойдет и хотя бы спросит о чем-то. Он сначала обижался, как ребенок, потом махнул на эти ожидания рукой. Жизни больного и здорового человека не пересекаются.

Ожидание прихода из школы маленькой дочери было уже постоянным. На какое-то время он занимал ее своими расспросами и разговорами. Потом детское брало свое, появлялась необходимость в играх с куклами или другими игрушками. В сферу игрушек он не попадал. Он вообще был неуклюж с детьми. Да и висеть над головой ребенка тоже неправильно. Он как-то попробовал дочери почитать стихи из какой-нибудь взрослой книжки. Выразительная гримаска неприятия была ответом.

Смешно, но он ждал, когда теща оторвется от своих дел в саду или в доме и позовет его обедать или ужинать. Диалоги при этом были краткими и обоюдно неинтересными. Иногда на него находило вдохновение, и он рассказывал теще какую-нибудь сплетню или что-то подобное. Она практически молча выслушивала его, редко поддакивала. Он заканчивал трапезу, и контакт прекращался. Он шел читать или залезал в Интернет. Она шла в сад, после мытья посуды, естественно.

Любопытно, но он ощущал, что стал осознанно ждать приезда матери. Она привозила фрукты, лекарства. Принималась его расспрашивать о самочувствии. Просто сидела рядом. Он расценивал это как стремление матери не упускать последние дни, месяцы его жизни. Она, наверное, понимала, что если не будет выходить из дома, то однажды ей сообщат что-то страшное и она не будет к этому готова. Мать часто звала сына к себе. Но сидеть в ее трехкомнатной клетке было невыносимо.

А еще он очень ждал электронных писем от друзей. Его инетный круг общения был достаточно широк, однако и здесь существовала постоянная необходимость напоминать о себе. Кроме того, понятно, что тяжело писать больному человеку. Надо или быть отвязным циником и лепить что попало в письме, или же писать осторожно, непременно справляясь о здоровье. Кому это надо? Тем более инетные контакты — вещь всегда постоянная.

Эсэмэски приходили только от одной его поклонницы. Она искренне желала ему добра и удачи. Втягивала его в разговоры. Он встряхивался ненадолго. Это не развлекало, а поддерживало его. Тем более не было ничего обязательного или закрытого в этих телефонных диалогах. И поэтому он ждал их.

Чего или кого он ждал еще? Трудно сказать. Его не тянуло в мир здоровых людей. Часовое пребывание в какой-нибудь компании изматывало его, и потом он буквально падал от усталости. Длительная беседа с залетным гостем производила тот же эффект. Круг был замкнут. Он догадывался, что основным его ожиданием было изменение его физического самочувствия. Появление хотя бы каких-то сил. С другой стороны, его мучило ожидание наступающей развязки со всеми прелестями стремительно развивающегося болезненного процесса. А самое интересное, что он ждал смерти не как чего-то ужасного или неимоверно трагичного. Так он ждал когда-то поездки в дальнюю страну, где живут незнакомые люди, говорящие на незнакомом языке. И где все хорошо и радостно. И спокойно.

Абонент временно недоступен

Олег и Надя плавали в ванне. Не плавали, конечно, а просто лежали в теплой воде, как-то привычно расположив ноги друг на друге, и разговаривали. Ванна была керамической, огромной, и лежать было очень удобно и приятно. Расслабуха. Коротко блямкнуло на полке. Это был мобильник. Олег специально положил его рядом, чтобы не бегать мокрым по дому. Пришла эсэмэска от Галины из Киева: “Как дела? Чем занят? А я щас у знакомых”. Олег вытер руку и набрал: “Напьешься? Голой будешь на столе танцевать?” В ответ блямкнуло: “Хренушки, не дождутся”.

Надя вопросительно смотрела на Олега.

— Поклонница с Украины.

— Галя которая?

— Угу, кстати, помнишь Татьяну из Владимира? Которую мы приглашали? Написала, что дважды брала билет и дважды сдавала его.