Январь 1996 года.

Опираясь на палочку, по городу медленно шел старый человек. Его полусогнутая фигура, изношенный плащ, истоптанные, незашнурованные ботинки, брюки, заправленные в носки, седые, торчащие из допотопной ушанки волосы невольно бросались в глаза прохожим. Через плечо на веревочке — наполовину наполненная, видавшая виды дерматиновая сумка. Он изредка останавливался, тяжело вздыхал, поднимая к небу глаза, затем с полнейшим безразличием смотрел на прохожих. Миновав магазин «Ветеран», свернул вправо, на улицу Свердлова. В это же время на улице Ленина случайно, у газетного киоска встретились два школьных товарища: Паша (бизнесмен из Краснодара) и Виктор (кандидат медицинских наук, руководитель акционерного общества из Москвы). Они тихо вели беседу, ждали открытия киоска. Старик вышел на улицу Ленина. Его быстрый взгляд скользнул по молодым парням. Когда он прошел мимо них и свернул налево, Павлик растерянно сказал Виктору: «Не может быть! Неужели это он?»

— «Кто?» — спросил Виктор.

— «Да наш классный — Николай Дмитриевич!»

Услышав свое имя, старик остановился, медленно повернулся, глянул на ребят и пошел дальше. «Он! Конечно он! — чуть не закричал Павлик. — Только он, и никто другой, может так смотреть». Этот колючий, обжигающий взгляд был знаком им еще со школьной скамьи. Открылся киоск, они быстро купили газеты и отошли в сторону. «Боже великий! В моем сознании не укладывается. Такой человек, как наш классный, и вдруг скатился до такой постыдной нищеты. Сколько же прошло времени, как мы расстались со школой? — задал вопрос Павлик. И, подумав, сам же ответил: — Девятнадцать. А кажется, это было вчера. Ты хоть помнишь, как он пришел к нам в класс?» — «Конечно, — ответил Виктор. — Мы тогда не очень хорошо его встретили, особенно я. Не в меру злословил, острил, пытаясь показать себя эрудитом. А как он метко и четко парировал все мои дерзости. Ты только вдумайся, Паша, ведь он, словно наседка, возился с нами целых пять лет. Какой это был учитель! Никогда не повышал голоса, никогда не ругал, не читал морали, зато мог так посмотреть, что, казалось, все внутренности шевелятся. А как искусно он вел уроки, в классе стояла мертвая тишина. Его и любили, и боялись. Это настоящий интеллигент-педант, образец культуры и вежливости. Всегда подтянут, аккуратен. Одним словом, пример для подражания. А помнишь, после выпускного мы всем классом провожали его домой? У него, кажется, была единственная дочь. Жена тоже педагог. Ты хоть раз был у него после окончания школы?» — «Нет». — «А ты?» — «Я тоже нет. Какие же мы неблагодарные свиньи. Наверное, и остальные так же». «Сделаем так, — сказал Паша. — Я бы пошел с тобой, но мне стыдно, боюсь, он меня узнает. Уж слишком часто я допекал его своими наглостями. Вот тебе триста рублей. Сейчас пойдешь, точно удостоверишься, что это действительно он».

На стойке, в самом дальнем углу, Николай Дмитриевич разложил свой неказистый по нынешним временам товар — книги. Виктор подошел и, не глядя на хозяина, стал их рассматривать. Это были старые справочники по математике, технической механике, томик Пушкина, Лермонтова, рассказы Гончарова. «Нет ли у вас Шукшина?» — для убедительности спросил он. «Продал в прошлую субботу», — ответил простуженным, неузнаваемым и в то же время таким знакомым голосом Николай Дмитриевич. «А что у вас еще есть?» — «Все, что есть, перед вами». Виктор медленно сложил все книги в сумку. Он достал деньги, выданные Павликом, добавил еще две сотни своих. «Вот вам, — положил их на прилавок и глянул в глаза своему старому учителю. — Сдачи не надо, потому что вы просто не знаете цены вашим справочникам». Не дав одуматься, он быстро затерялся в рыночной толпе. Встретившись с Павлом, сказал: «Поверь опыту медика, этому человеку осталось очень мало жить на этом свете. Одни глаза только и остались»… Павлик не забыл улицу и дом, где жил Николай Дмитриевич. Соседка им рассказала: «Когда они с женой еще работали, умерла их единственная дочь, а вскоре и жена. Николай Дмитриевич заскучал. Бывало, выйдет во двор, сядет на лавочку, поставит глаза в одну точку и сидит часами, никого не видя и ничего не слыша. Стал прибаливать, а затем бросил учительствовать, ушел на пенсию, сначала по выслуге лет, а потом на основную, как только исполнилось шестьдесят лет. Хозяйством в их доме управляла жена. Его беспомощность во всех житейских делах проявилась, когда он остался один. Сами понимаете, горе и болезнь не приносят радости». — «Скажите, а из учеников к нему кто-либо приходит?» — «Приходили, когда он еще работал, а сейчас, правда, редко, но все-таки приходит Леня, да и то, когда „под мухой“, он работает слесарем на станкозаводе. Как правило, приносит бутылку и закуски. Вот они и сидят с Николаем Дмитриевичем несколько часов. Спорят о чем-то, больше за политику говорят. А больше никто», — и женщина пристально посмотрела им в глаза. «Ну а школа?» — «А что школа, школе и всем он был нужен, когда работал. Один раз, правда, из профкома приходили. Приглашали на вечер, посвященный Дню Победы. Но как он мог пойти, если ему не во что было одеться? Но это было давно, в самом начале его одиночества, а сейчас об учителе все забыли вообще. В квартире пусто, неуютно». Друзья аккуратно сложили купленные книги, приложили еще пятьсот рублей и написали: «Нам стыдно. Простите нас. Ваши вечные должники Павел Май, Виктор Воскобойников». Вместе они разыскали почтальона и условились с ним, что присылаемые ими переводы она будет представлять Николаю Дмитриевичу как дополнительную надбавку к пенсии. Через полгода вернулись переводы в Москву и Краснодар с маленькой припиской почтальона: «Не шлите, Н. Д. умер».

Январь 1994 года.

Июль был жарким. Весь месяц не было дождя. Митька сидел в комнате и с пустым безразличием смотрел в угол. Болела голова после вчерашнего, бил озноб, мелко дрожали руки. Тихо вошла соседка-собутыльница, посмотрела на сидящего, спросила: «Болеешь?» — «Отстань!» — не меняя позы, ответил он. Затем, спохватившись, спросил: «У тебя там осталось?» — «После вас, паразитов, разве что останется. А ты что, забыл?» — «О чем?» — повернулся к ней Митька. — «Так сегодня ж у твоего тестя пенсия». Вначале он тупо смотрел на нее, затем в его глазах блеснула надежда. Ударив ладонью по лбу, вымолвил: «О, черт! Как же я забыл!» Его тесть, участник войны, живет рядом. Выпроводив Дарью, неуверенной походкой он двинулся к родственнику. Осторожно открыв дверь, увидел его восковое, измученное болезнью лицо. Приблизившись, тихо спросил: «Трофимыч, пенсию получил?» — «Нет, а что?..» — «Да вот хотел картошки купить. Занял бы мне полсотни». — «На дело можно, только почтальон заболел, а чтобы получить, надо идти на почту. А у меня ноги уже два года как отнялись, ты забыл?» — «А мне дадут?» — оживился Митька. — «Вряд ли. Но можешь попробовать, книжка в столе».

На почте Митьке отказали, и он, решая проблему, как доставить тестя на почту, забрел в продмаг. На полке свободно стоял пятизвездочный, по сорок шесть пятьдесят. Такого Митька никогда не пил, далее не пробовал, и это его подстегнуло к решительным действиям. Из продмага он направился к своему родственнику, деду Николаю, у которого был мотороллер «Муравей». Деда дома не оказалось, как и Митькиного собутыльника Васьки Житкова. Так он ни с чем и вернулся назад. «Ну что?» — спросил его тесть. — «Не дали, паразитки! Надо тебя туда отвезти, а вот на чем, ума не приложу». Расстроенный, он вышел во двор. Тачка, валявшаяся без колеса, заставила окончательно оставить мечту о каком-либо транспорте. И он решился на крайность. Подойдя к тестю, глянул на него преданными глазами, вкрадчиво спросил: «Трофимыч, давай я тебя отнесу». — «Что ты, Митрий, что о нас скажут люди?» — «Какие люди? Их нет, они все в поле, а надо успеть, пока продавцы не уехали, а могут и разобрать картошку. Решайся. Мы быстро, туда и назад, На вот штаны и рубашку, одевайся». — «Не хочется мне, Митрий, позор ведь какой». — «Да какой там позор, мы же не воруем, а берем свое, заработанное кровью. За двадцать минут управимся, и никто нас не увидит». Трофимыч с Митькиной помощью медленно одевался. Митька наметил план, как лучше взгромоздить тестя на спину. Причесав старика, он с трудом усадил его на кушетку. Вроде маленький, а тяжелый-то какой. Тесть молчал. Не нравилась ему эта затея. Присев на корточки, Митька, обхватив его больные ноги, тихо сказал: «Держись за плечи». С трудом приподнялся, неуверенным шагом двинулся на выход. Солнце нещадно пекло.