– Не узнаете? – Милиционер вежливо козырнул, снял фуражку, обтер платком мокрую лысину и снова водрузил головной убор. – Оно и понятно, где уж нам сохраниться в вашей, можно сказать, государственной памяти… Да и прошло уже, почитай, лет двадцать.

Милиционер развел руками. Беркас всматривался в его лицо, однако решительно не узнавал. Понятно, что они когда-то точно встречались. Но где и когда – вспомнить Каленин не мог. Зато стало ясно, что граната тут ни при чем. Уже легче.

– Коровин Тимофей, участковый я. А с вами на Каспий ходили…

– Ну как же, точно! – вежливо кивнул Каленин. – На белугу!

– Неужто вспомнили?! – удивился было Коровин, но тут же понял, что московский гость просто воспитанность проявляет. А сам, конечно же, ни черта не помнит.

На рыбацком баркасе тогда было человек десять. Как ходили той холодной весной в море, Каленин помнил – а самих парней, хоть убей, нет.

– Давненько к нам не заезжали, Беркас Сергеевич!

– Да все как-то не получалось. Времени не хватало, – вежливо ответил Каленин, намереваясь поскорее свернуть дежурную беседу.

– Я понимаю, – согласился Коровин. – У вас делов-то – не то, что тут! И все, небось, государственной важности. Презентации всякие, брифинги, саммиты… Не до нас…

– Нет, правда, – ругая себя, что оправдывается перед незнакомым мужиком, произнес Каленин, – давно собирался, но каждый раз что-нибудь…

– Конечно! – кивнул Коровин. – Даже когда тетю Нюру хоронили, не заехали…

– Так вышло! – Каленин ощутил накатывающее раздражение. – Как раз была международная командировка. Не смог отменить…

– Опять же – знаю! – подтвердил Коровин. – Вы тогда председателя Думы во Вьетнам сопровождали. Как тут отменишь…

Беркас оторопел. Действительно, тогда он – хотя и с тяжелым сердцем – летал во Вьетнам. Но этот-то откуда знает? Каленин пристально всмотрелся в лицо странного милиционера и почувствовал легкую тревогу. Лицо было в меру приветливым, абсолютно непроницаемым и оттого пугающим.

– Я про вас все знаю, – не дождавшись вопроса, продолжил Коровин. – Почитай, двадцать лет газетные вырезки собираю. Чуть что про вас – я в папочку. Вы же один такой, кто из наших мест высоко взлетел. Вот я и наблюдаю, как вы крылья расправляете…

– Да что такого в моей жизни, чтобы вырезки хранить?

– Не скажите… Я вот иногда утром встану, пока туда-сюда по хозяйству, курам там подсыпать или корову в стадо определить, хозяйствую, одним словом, и все думаю, а что вы, там, в столице делаете в эту секунду? Бреетесь, там, или что другое… Вот, к примеру, бритва у вас какая? "Филипс", наверное, с плавающими ножами?

– Почему "Филипс"?! – искренне удивился Беркас. – Я станком бреюсь. А чаще опасной бритвой. Еще дед, Георгий Иванович, меня приучил. И бритва его трофейная, "Золинген", сохранилась… И все же, что за интерес к моей персоне?

– Я вот и книгу вашу читал, "Национально-религиозные основы творчества Николая Лескова"…

У Каленина глаза натурально полезли на лоб.

– …потом статью вашу в "Вопросах литературы" про Бахтина. А вот вы его лично знали или как?

Тут Каленин совсем потерял дар речи. Какое дело обычному милиционеру до его научных трудов? А этот, странный и пытливый, знал о нем столько, что впору было предположить какую-то далеко идущую цель, во имя которой лысый участковый фиксирует все важные события в жизни Каленина. И что, черт возьми, ему нужно…

– …Я говорю, с Бахтиным встречаться приходилось? – переспросил Коровин.

– Да нет, по возрасту не успел. В Саранске бывал, где он жил, и всё… Вам-то зачем знать, был ли я с ним знаком?

– Ну как же! И вы человек известный, и Бахтин… Интересно же!

Каленин испытывал все более настойчивое желание с новым знакомым поскорее распрощаться и сказал как можно более примирительно:

– Я вижу, вы литературой интересуетесь, филологией! Будет желание, давайте как-нибудь поговорим об этом. Специально посидим…

Коровин пожевал губу.

– Я всем интересуюсь. И политикой тоже. С вашей статьей про памятники я, к примеру, совсем не согласен. – Он снова обтер лысину. – Я бы все их посносил, будь моя воля! Все до единого! Не должно быть никаких памятников людям… Ни живым, ни мертвым…

– Это почему же? – удивился Беркас, который уже совсем собрался распрощаться с начитанным участковым.

– Давайте присядем. – Милиционер показал на удобное бревнышко. – Что ж мы на ногах-то, будто спешим. Вам тут куда спешить-то? Некуда, не Москва! – уверенно заявил он. – На острове какая спешка – за час обойдешь. Не побрезгуете моего общества, так сказать?

– Слушайте, Тимофей… как вас по батюшке?

– Петрович я по батюшке. Тимофей Петрович Коровин. Матвея Коровина внук. Слыхали?

– Ну, конечно! – тут Каленин не соврал, поскольку не раз слышал от деда матерные слова в адрес секретаря партячейки Матвея Коровина.

– Мы ж с вами ровесники, Беркас Сергеич! Я только чуть-чуть постарше буду. Я, значит, июньский, а вы ноябрьский… Я еще почему запомнил – у вас день рождения в один день с Бахтиным. Интересно, правда? Поэтому давайте просто Тимофеем, так удобнее…

– Тимофей, я не прочь поговорить с вами. Но, может, в другой раз? Договоримся, встретимся. Я в отпуске, дней десять пробуду. А у вас-то дела, наверное…

– Конечно, дела. Разве стал бы я такого человека по пустякам разговорами развлекать? Важное дело у меня, служебное… Дойдем и до него. Но сначала хочу про памятники закончить. Да вы садитесь…

Беркас нехотя присел.

– Нельзя, говорю, памятники людям ставить, – продолжил странный милиционер. – Даже будь ты самый развеликий – все равно нельзя!

– Почему же? – уточнил Каленин, делая вид, что ему интересно.

– Потому – гордыня это! Возвышение конкретного человека над другими людьми. К примеру, возьмем деда моего, Матвей Семеныча. Ему, вон, хотели тут памятник ставить, как первому большевику и победителю кулачества! Уже эскиз сделали… А тут как раз на тебе – перестройка. И деда без всяких, можно сказать, задержек из героев прямиком в отрицательный исторический персонаж превратили. Был самый лучший гражданин деревни, портретом его всех пионеров крестили, а стал лютый враг прогресса и это… как его?… слово такое обидное… ксенофоб! Во! Вроде, инородцев не любил и демократию нарушал! А успели бы памятник поставить, тогда что? Пришлось бы прилюдно сносить да в овраг за кладбище, чтоб глаза не мозолил! Хорошо ли так-то?!

– А с чем вы в моей статье не согласны? Я тоже считаю, что сносить памятники по политическим мотивам – дрянное дело!

– Не согласный я вот с чем, – веско ответил Тимофей Коровин. – Сносить – полбеды. Нельзя их ставить! Отгрохают, к примеру, монумент человеку и не знают, что он, может, в юности мальчонку в Волге утопил…

– Это вы про деда своего? – потрясенно уточнил Каленин.

– Говорю же, к примеру! Потому как человек – он разный. Он, может, в одном герой и пример для подражания, а в другом мерзавец, каких свет не видывал! А памятник стоит! Вот и выходит, что увековечен в этом памятнике страшный порок. А может, и того хуже – преступление!

– Так вы еще и психолог? – не скрывая злой иронии, уточнил Каленин.

Коровин вдруг заметно распрямился, стал более официальным и смотрел на Каленина пристально и строго.

– Служба такая, господин Каленин! Дотошность предполагает… Знание разных фактов и фактиков! И даже понимание всяческих тайных изгибов человеческой души. Вот скажите, вы зачем приехали к нам на остров?

– Родню повидать. Вы же, Тимофей, только что сами мне пеняли, что редко бываю.

– Нет, господин хороший! – безапелляционно заявил милиционер. – Вы приехали себя показать. Смотрите, мол, какой я успешный да ладный. Все, мол, у меня в шоколаде. Костюм невиданного покроя – такие только артисты заморские носят. И часы швейцарские.

– Да не швейцарские они! – обиделся Каленин.

– А вы достатка не стесняйтесь! Пусть бы и швейцарские. Только в нос ими тыкать не надо! – жестко добавил он. – И книги ваши дурацкие, статейки да наука – то же самое, только в профиль!