— Вы располагаете опытом работы в различных проектных бюро. Вам доводилось сотрудничать с таким мастером, как Александр Горлин. С какими социальными проблемами встречались вы в собственной практике, как они разрешались и с кем согласовывались эти вопросы?
— Я вспоминаю свою работу над проектом многоквартирного дома как раз в офисе Александра Горлина. Мы работали с очень жесткими нормативами. Застройщики обычно с самого начала указывают на них архитекторам. Этим нельзя пренебречь. Единственное, что может сделать архитектор, — это прийти к невыразительному решению. К примеру, когда американец Майкл Грейвс проектировал свой жилой небоскреб на Пятой авеню в Манхэттене, от него требовалось оформить фасады и общественные пространства. Сколько квартир на этаже и какая у них должна быть планировка, было задано командой застройщика. Он знал, на какие квартиры есть спрос на рынке, и не желал рисковать. А участие в проекте Грейвса, чье имя в Америке широко известно, придало дополнительную привлекательность для потенциальных покупателей. А вот российский пример. Недавно в телерепортаже стыдили архитектора, построившего здание школы. Вместо просторной террасы, говорили критики, нужно было обеспечить детей дополнительными классами. В школе отсутствовал актовый зал, были очень низкие потолки и так далее. Хотя внешне здание было весьма привлекательным. В Америке такое трудно себе представить. Здания не придумывает один человек. Есть масса нормативов, согласований на всех стадиях проектирования и строительства. Не может быть такой ситуации, чтобы школьное здание недосчиталось какой-то комнаты или хотя бы встроенного шкафа, в котором должен висеть огнетушитель.
— Должно быть, вы, так же как и каждый читатель “Нового мира”, в любое время суток безошибочно вспомните предложение, с которого начинается роман “Золотой теленок”: “Пешеходов надо любить”. А дальше написано следующее: “Улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов”. Это было написано 77 лет тому назад. Конечно, тогда это было гиперболой, но сегодня точно отражает московскую ситуацию. В Нью-Йорке проблема парковки не менее сложна. Однако здесь тротуары остаются принадлежностью пешеходов. Как это обеспечивается?
— У меня есть машина не потому, что мне этого так хочется, а потому, что я живу в Америке, и у меня нет выбора. Ведь общественный транспорт развит далеко не везде. Известный в Америке архитектор, критик и урбанист Майкл Соркин рассказывал мне, что когда его тяжело больные восьмидесятилетние родители, проживающие в маленьком городке, хотят купить хлеб или лекарства, им ничего не остается, как сесть за руль и, рискуя жизнью, отправиться в магазин. Такую ситуацию нельзя назвать нормальной. Во многих городах общественный транспорт — это вопрос социального статуса, и подавляющее большинство людей им не пользуется. Свобода передвижения для американцев очень важна. Но дело не только в комфорте. Если у вас нет машины, вы не сможете попасть во многие национальные заповедники, усадьбы, скульптурные парки, аттракционы, винодельни, торговые центры, музейные комплексы или, к примеру, принять участие в фестивалях, традиционных сборах урожая и многих других праздниках. Нью-Йорк же является загадочным исключением, и, возможно, поэтому права пешеходов защищены здесь столь надежно. Он оказывается одним из немногих городов страны, где существует полноценное пешеходное пространство. Доля общественного транспорта Нью-Йорка составляет примерно 60% от национального парка страны. Это одно из немногих мест, где владельцев частного транспорта притесняют по полной программе с помощью жестких правил и безжалостных штрафов. Нью-Йорк — очень компактный город. Тротуары — узенькие, и, кроме как пешеходам, на них и развернуться-то некому. А с недавнего времени даже наметилась тенденция отвоевывать части дорог под парковые пятачки с цветочными клумбами и столиками. Такие экспериментальные оазисы уже функционируют на Таймс-сквер и в разных частях Бродвея.
— Вы встречались с самыми яркими личностями современной архитектуры, представляющими весь спектр новаторских творческих проявлений. Полагаю, что в своих интервью вы не однажды касались социальных проблем профессии.
— Я вспоминаю свой визит в усадьбу Майкла Грейвса в Принстоне. Это весьма любопытный дом, в котором с любовью и гордостью собрана огромная персональная коллекция античных и старинных предметов, привезенных мастером из Западной Европы, Греции и Египта. За пару лет до нашей встречи архитектора постигла большая трагедия. Он оказался навсегда прикован к инвалидной коляске. Собственный дом Грейвса оказался недоступен для хозяина, и многое пришлось в нем переделывать. Однако и сейчас архитектор пренебрегает парадным входом, пользуясь более удобным — со стороны кухни.
Когда я встречался с британцем Уиллом Олсопом, архитектор рассказывал об идее города-сада и о строительстве городов, парящих над землей. “Землю, — говорит он, — нужно отдать людям, чтобы развести на ней сады”. Его библиотека Peckham Library в Южном Лондоне приподнята над землей и позволяет проводить разные мероприятия на открытом воздухе, даже если моросит дождь. Здание также служит своеобразным социальным инструментом. С северной его стороны открывается великолепный вид на город, и кажется, будто центральные его кварталы совсем близко. Жители вдруг осознали, что они не потеряны где-то в огромном районе Южного Лондона, а находятся практически в центре города. Это очень важно для самоидентификации этих людей.
А в творчестве великого британского зодчего Нормана Фостера ощущается четкая последовательность от проекта к проекту. Он создал множество прототипов компактного, многофункционального и экологического городского планирования с инновационными стратегиями по экономичному использованию энергоресурсов. Его проект Масдар-сити, экологически чистого города с возобновляемыми источниками энергии, с нулевым загрязнением окружающей среды, практически безотходными технологиями и новыми видами индивидуального беспилотного транспорта не может не приводить в восторг.
Самым безразличным к социальной стороне архитектуры можно смело назвать американского архитектора Питера Айзенмана. Известны его композиционно сложные односемейные дома со смещениями, разломами и другими следами деконструкции. Десяток таких домов знаменитый архитектор построил в 70-е годы прошлого века на восточном побережье США и с тех пор пообещал никогда не ввязываться в столь интимные проекты. Сегодня он проектирует музеи, стадионы, театры и образовательные центры. Почему так не повезло заказчикам частных домов Айзенмана? В них, к примеру, полностью игнорируются вопросы акустики и личное пространство жильцов. Архитектор считает все это не главным. Он даже рассказывал мне, что быт конкретного заказчика ему абсолютно неинтересен. А на вопрос, что такое архитектура, он заявил: “Я могу сказать, чем архитектура не является. Это не жилье и не функциональность. Архитектура не решает вопросы, а, наоборот, порождает их. Она не решает проблемы, а, наоборот, создает новые”. Неудивительно, что для обитателей айзенмановских домов совместная семейная жизнь, как правило, заканчивалась разводом. К этому подталкивали дома зодчего. Так, его знаменитый House VI в Коннектикуте представляет собой случайный поиск эстетической композиции посредством игры геометрических трансформаций. Неудивительно, что в результате таких манипуляций комнаты и функции оказываются в самых неподходящих местах. Единственный туалет занесло куда-то в межлестничный центр. Массивная несущая колонна встала посреди обеденного стола. А супружеское ложе и вовсе оказалось расколото теоретически весьма обоснованной, а практически окончательно абсурдной расщелиной меж двух узких кроватей. Ну а о текущей крыше я умолчу.
— За последние годы вы дважды бывали в Москве. Интернет и профессиональная российская периодика, где вы всегда желанный автор, предоставляют вам широкую информацию обо всем происходящем в российском зодчестве. Как вы оцениваете его социальное содержание?
