Одержимость ушла из искусства.

“Красивенькое” забивает все поры восприятия, от этого и возникает ощущение удушья, закормленности каким-то жирным сладким кремом и тошноты.

Еще один вид тошноты возникает на “концептуальных” выставках для продвинутой публики.

Помню, как я попал в галерею XL, — шел какими-то дворами в районе Большой Садовой и вдруг, глянув в какое-то окно, увидел подвал, стены которого были обиты виниловыми дисками. Их было достаточно много, чтобы привлечь внимание. Я подошел ближе и увидел, что все стены действительно покрыты пластинками. Всунув голову в дверь, убедился, что — и пол. Видно было, что по пластинкам ходят. Я зашел внутрь, думая, что попал в какой-то отвязный дансинг. Сидели ребята, пили чай. Я спросил, что это тут у них. “Выставка”. Ага, выставка. Стиль “андеграунд”. Экспозиция называлась, кажется, “Кости винила”. Помимо пластинок в комнате было несколько предметов: фотография Элвиса Пресли, гондоны и шприц, помещенный в одном из них, опрокинутый стакан, из которого выливалась черная запекшаяся смола (расплавленный винил), три окуляра. Поглядев в один из них, я увидел старую фотографию, возможно — родителей Элвиса. Когда приближаешь глаз к окуляру, начинает звучать музыка. Отодвигаешься — перестает. Во втором окуляре был виден собранный из детского конструктора вертолет, летящий слева направо, в третьем — тот же вертолет, летящий справа налево. Ребята сказали, что цена любой пластинки — один рубль. Я сказал, что не буду покупать пластинку.

— Вам понравилось? — спросили ребята.

— Нет, — сказал я.

— Почему? — спросили они с видом превосходства.

Я не хотел обижать их враньем и попробовал сформулировать то, что думаю:

— Не знаю. Не нравится. Как тут объяснишь? Силы искусства нет. Только гондоны какие-то.

ШИПОВНИК

Я давно хотел посадить рядом с дачей цветы. Один куст жасмина, растущий у крыльца соседей, — слабый аргумент в оформлении такой декорации. Цветов нужно больше, много больше. Разумеется, клумбы я разводить не смогу. Но могу посадить какой-нибудь цветущий кустарник — жимолость или шиповник. Я вспомнил, что много шиповника растет в заброшенных огородах по ту сторону железной дороги. Недолго думая, я взял брезентовые рукавицы, рюкзак, лопату и отправился на поиски. Там, за железной дорогой, когда-то было село Федосьино. Теперь от него осталась только церковь на окраине Новопеределкина и дико смотрящаяся в голых полях аллея лиственниц, когда-то обрамлявших улицу. Дома же федосьинские все до единого снесли, то есть пожгли, жителей расселили тут же, в новостройках, но деревня еще долго не хотела умирать, и очень скоро она в очередной раз реинкарнировалась в каких-нибудь двухстах-трехстах метрах от последних домов города, но уже не в виде поселения, а в виде чудовищных огородов, обнесенных горелым железом крыш, надолбами из рельсов, перевитых колючей проволокой и обсаженных по сторонам зверским, непролазным шиповником и колючей малиной. Ничего с этим поделать было нельзя, деревенские привыкли к земле и должны были ее обрабатывать, чтобы не умереть от тоски, и вот за этими адскими заборами люди устроили свой маленький рай: грядки с морковкой, укропом, клубникой и картофелем. Они сделали себе навесы от солнца, чтоб в летний полдень, присев в тени, отереть с лица соль пота своего, чтобы весною слушать соловьев, щелкающих в кронах уцелевших яблонь, а осенью пережидать дождь, омывающий выкопанные из земли плоды нового урожая.

И ничего нельзя было поделать с ними, как нельзя было взять приступом их огородов, хотя снаружи они походили на какие-то чудовищные застенки, а осенью под крики ворон железные заборы скрипели и стонали так, что у проходящего мимо от ужаса волосы шевелились на голове и долго еще казалось, что кто-то тянет руки к нему и взывает о помощи. Казалось, так будет всегда, но прошло лет пятнадцать, и те люди, что привыкли работать на земле, состарились и умерли, а их дети уже не хотели копать землю и сажать картошку, они накупили машин и превратились в обыкновенных бомбил или даже в представителей разнообразных нужных городу профессий. А брошенные огороды, которые поначалу облюбовали для своих игр мальчишки, потом сами собой стали исчезать, колючая проволока стала ломкой, железо проела ржа, скрепы распались, все рухнуло, и только могучая крапива — верная спутница запустения — все еще бушует над огородами федосьинцев, как океан забвения.

Я перешел железную дорогу и почти сразу же обнаружил прекрасную заросль лилового шиповника у покосившегося ржавого забора. Кузнечик кипятился в знойной высокой траве. Я подрубил крапиву вокруг шиповника и вонзил лопату в землю. Если кто-то не в курсе, скажу, что шиповник размножается в основном вегетативно, пуская под землей длинные корни, на которых вырастают потом все новые и новые кусты, которые, в свою очередь, тоже пускают корни, и так до бесконечности, так что в идеале получается непролазная, великолепно цветущая и благоухающая глущоба, достойная партизан Корсики. И главное в деле выкапывания шиповника — найти корень или два, на которых держится куст, и обрубить их.

В общем, дело спорилось, я довольно скоро нашел корни, которые нужно было рубануть, но в то же время жара и колючки делали свое дело, и я довольно попыхтел, копая. Чтобы облегчить себе дело и обнажить корни получше, я надел рукавицы и потянул куст из земли. Но брезент не помог, и пара шипов до крови впилась мне в ладонь.

— Черт, — сказал я.

— Что вы тут делаете? — в тот же миг в каком-нибудь полуметре от меня прозвучал женский голос.

Хуже всего, что он прозвучал из-за забора, прямо из-за ржавых листов железа: этот огород, значит, не был заброшен, кто-то еще проживал свое счастье на нем, а это не входило в мои планы. Но с другой стороны, облюбованный мною куст был хорош, да я изрядно потрудился над ним, так что отступать мне не хотелось.

Поэтому я сказал возможно более грубым голосом:

— Ничего.

— Как это ничего, когда я слышу, что вы тут копаете? — сказал голос.

— Нет, — сказал я и рубанул по корню лопатой. Лопата была острая, но корень не поддался.

Я опять рубанул.

— И вам не стыдно?

Я подумал, что стыдно, и еще раз дал по корню лопатой. Пожалуй, еще разок, и он обрубится.

Но в это время на дорожке появился мужик.

— Вы это что? — возмутился он.

— А вы не видите? — мрачно сказал я. Мне что-то стала не нравиться вся эта история.

— Зачем вы выкапываете шиповник? Не вы же сажали! — возмущенно вскричал мужик. Подходить близко он побаивался: я был сильнее и моложе его, к тому же он впопыхах забыл захватить какое-нибудь смертоносное орудие, а у меня в руках была лопата.

Я за доли секунды просчитал все это и подумал, что все, что происходит, не в мою пользу. Во-первых, невинное выкапывание куста шиповника теперь смахивало на воровство. Во-вторых, своими действиями я явно обижал и тревожил людей, которые не причинили мне никакого зла. При таком раскладе дом получит не подарок, а украденный куст шиповника, который, в чем я теперь не сомневался, не приживется, я возьму еще один грех на свою грешную душу, а ей и без того нелегко. Надо было срочно разрулить ситуацию в благоприятном смысле.

— Послушайте, — сказал я мужику. — Я уже почти выкопал этот куст. Подарите мне его. Один. Что вам, жалко, что ли?

— Я вам его не дарил.

— Ну вы жук, — сказал я. — А что теперь с ним делать прикажете?

— Вы идите, я его обратно закопаю.

— Ладно, — сказал я. — Я не знал, что этот куст вам дорог. Извините.

Мужик, похоже, не верил, что ему удалось уговорить меня.

— Там на поле, за лесополосой, много шиповника растет, — помягчевшим голосом, словно бы уговаривая меня, сказал он. — Мы в свое время там и брали…