— Я хочу поговорить о твоих отношениях с женщинами, — сказал Гайдаров.

Он защищался по Бальзаку, я — по Джойсу: и в самом деле, почему бы нам не поговорить о моих отношениях с женщинами? Давно пора.

— Нашей кафедры, — добавил Гайдаров. — Валя, Света, Оля. Теперь Нина?

Нет. Нина — это нет, повторенное три раза: нет — тяжёлым наркотикам, нет — ядерным испытаниям, нет — Нине Писаренко. Это “нет”, ставшее “никогда”.

— Никогда, говоришь? — переспросил Гайдаров. — А как же то, что она мне рассказала?

Ей тридцать три года. Её зовут Нина Писаренко. Она моя коллега по кафедре.

В восемь лет я воровал пирожки в “Пирожковой” на Сумской. Когда мне было десять, мы с приятелем залезли в склад соседнего НИИ и просто так, безо всякой задней мысли, разобрали ЭВМ; мой отец потом, когда пришла милиция, как-то отмазал обоих. В тринадцать меня впервые забрали в местный подрайон с бабочкой-ножом. В восемнадцать меня всю ночь продержали в дзержинском “обезьяннике” за драку с курсантами училища тыла, один из них попал в реанимацию, у меня были большие неприятности. В девятнадцать на Камчатке я убил медведя и чуть не убил человека. В двадцать четыре мы с одноклассником держали подпольный мини-бордель с малолетними проститутками. В двадцать пять я занимался контрабандой, в двадцать шесть — фальшивыми визами, в двадцать семь меня закрыли в Дзержинском РОВД на два дня за рэкет и били по почкам и голове. В двадцать восемь я организовал канал через чешскую границу для нелегалов-вьетнамцев, рвущихся на Запад, и за мной охотились СБУ и ОБОП — до меня оставалось буквально два-три звена нашей преступной цепи. Я поступался принципами, брал заложников, участвовал в криминальных разборках армян против чеченов, а потом чеченов против армян. Я работал сторожем и ночами продавал государственное имущество, воровал урожаи колхозных полей, гонялся по Салтовке за головой сикхского террориста, за которую правительство Индийской Республики обещало сто пятьдесят тысяч долларов, а как-то чуть было не продал Ирану — помешали мелочи — восемь танков нашего знаменитого завода Малышева. Я поставлял в центральные бакалейные магазины родного города палёную водку и, очевидно, травил ею своих земляков. В моей жизни были холодное и огнестрельное оружие, лёгкие наркотики, драки с бомжами за ночёвку в московской электричке на запасных путях, ложь представителям власти и ложь самому себе, двурушничество — работа на выборах одновременно на две конкурирующие между собой партии; в моей жизни было ещё много чего, но Нины Писаренко там не было никогда. И я твёрдо знал об этом.

Криминальное мышление жёстко дискурсивно. У каждого преступника свой стиль. Тот, в котором хотела видеть меня Нина, — дискурс насильника — не мой. Кто-то другой зазывает к себе женщин в гости, кто-то другой, приставив к их горлу нож, срывает с них одежду, кто-то другой сначала насилует их, а потом угрозами требует молчания. Но не я.

Она толста и некрасива. Её боятся студенты. Она защитила диссертацию по Роберту Шекли.

— Почему она не заявляет на меня в милицию? — спросил я Гайдарова.

— Она не хочет широкой огласки.

Понятно.

— Но это же паранойя. Или сексуальная фантазия. Или что-то ещё.

— Она довольно точно и в подробностях описала твою квартиру. Мать Нины говорит, что ты им постоянно звонишь.

— Телефон высвечивает мой номер?

— Ты звонишь по автомату.

У кого паранойя?

У неё жёлтые крашеные волосы. На работу она приходит всегда в убогом зелёном костюме. Она несостоятельна как специалист: за неё стыдно, когда она выступает на научных конференциях. И не только мне.

Через несколько дней я понял, что обо мне — доценте-насильнике — знает весь университет. Валя, Света, Оля и другие не названные Гайдаровым по именам коллеги по кафедре протянули мне руку помощи, но не всю, а только половину, до локтя: мол, нет дыма без огня, пусть не насиловал, это на него, конечно, не похоже, но, наверное, что-то было, не на ровном же месте она такое устроила?

У неё всегда красное лицо. Она дважды видела меня целующимся с другими коллегами по кафедре.

Я, дурачок, всё ждал, что она через неделю или две подойдёт ко мне и скажет: “Всё равно все знают, что ты меня изнасиловал. Пойдём ко мне или к тебе”. Но нет — её ненависть бескорыстна, её любовь чиста, её болезнь неизлечима. Во всяком случае — не мной.

Скажи, Мартин, и вы, Жан и Поль, не молчите: что мне делать с моим бытием-в-ней и её, ответным, бытием-во-мне? Где границы опредмечивания в её безумии? Где точка отсчёта — когда мой х-объект совпал с её у-субъектом? И вообще — какого хрена… Хотя нет, стоп, свободны все трое. Я пускаю ситуацию на самотёк. Иногда лучший способ сказать “нет” — это сказать “да”. Я покупаю новый ежедневник, задёргиваю шторы и сажусь шлифовать ногти.

Коллеги за глаза называют её Свинкой — она и в самом деле похожа на что-то такое. Её речь безграмотна и косноязычна.

Через год меня снова вызвал Гайдаров.

— Кто на этот раз? — спросил я.

— Смуглянка, — чуть не ответил Гайдаров. — Когда ты прекратишь преследовать Нину?

Чего можно добиться от женщины, от которой уже всего добился? Того же самого. Но нет. За год у Нины образовался жених, у них были серьёзные намерения, дело катилось к свадьбе, но в какой-то момент снова появился я и рассказал её жениху о том, что сделал с ней. Жених расстроился, отношения разладились, замужество не получилось.

— От меня требуются извинения? — спросил я.

— В прошлый раз мы замяли дело, — ответил Гайдаров, и я догадался, что в этот раз всё куда серьёзнее.

— Слушай, — предложили мне мои друзья. — Давай мы с ней поговорим.

— Зачем? — спросил я.

Ошибка тех, кого бьют в солнечное сплетение, в том, что они пытаются вдохнуть. А надо — пытаться выдохнуть.

Полгода её не было видно в университете. Все думали — ушла. Оказалось — уезжала на стажировку. Я не удивился, узнав, что время от времени приезжал к ней требовать, угрожать, пугать и преследовать.

У меня состоялся глупый разговор с одним умным человеком.

— Представь, — сказал он. — Голливуд снимает фильм, в котором маньяком-насильником оказывается женщина. У неё серьёзные проблемы с психикой, она стара, мерзко выглядит и пахнет, но она сильна, как сто чертей. Оглушив и связав мужчину, она эрегирует ему член, затем бечёвкой перевязывает его у основания, останавливая кровообращение — и, собственно, насилует. В реальной, нашей с тобой жизни женщин — сексуальных маньяков не меньше, чем насильников-мужчин. Только почти всегда они физически слабее нас с тобой. Что им остаётся? Как они могут тебя изнасиловать? Только так — убедив всех, что это ты их изнасиловал. Когда ты отказываешь им…

— Я ей не отказывал.

— Но ведь отказал бы?

— Безусловно.

— Вот видишь — просто она чуточку умнее жены Потифара, Федры и всех остальных.

— И куда крестьянину податься? — спросил я Потифара.

— Когда человек сталкивается с угрозой, — ответил он, — то либо сопротивляется, либо впадает в ступор и ничего не делает, либо бежит. Есть и четвёртый путь, но я его не знаю.

Думаю, её изнасиловали в детстве. Почти уверен, что она не бреет ноги. За восемь лет работы на одной кафедре мы не перебросились и парой слов.

Любящего человека убить очень просто: берёте нож, берёте любящего человека и убиваете.

Прошёл — ну, пускай для симметрии — ещё год. И вот я снова у Гайдарова.