Четырнадцать человек дали журналу интервью о «нулевых»: Борис Акунин, Сергей Шнуров, Илья Осколков-Ценципер, Василий Эсманов, Константин Эрнст, Олег Кашин, Леонид Парфенов, Михаил Галустян, Григорий Ревзин, Алексей Зимин, Ксения Собчак, Денис Симачев, Марат Гельман, Евгений Гришковец. О Ревзине сказано: «Своими текстами в „Коммерсанте” практически в одиночку внедрил в массовое сознание представления о современной архитектуре. Безжалостно критиковал лужковскую градостроительную политику. Один из умнейших авторов, пишущих на русском языке». Вот — два фрагмента.
«Меня развеселило, когда я прочитал „Стамбул” Памука, там он подробно описывает деревянные дворцы пашей на Босфоре, которые исчезают, и у них свое движение интеллектуалов, которые как-то об этом плачут. Когда вы сегодня гуляете по Стамбулу, вы не в состоянии себе представить, что там есть такие люди. Мы все знаем, кто такие турки, они очень способные, на всех языках разговаривают, прекрасные учителя по виндсерфингу, по параглайдингу, дубленки продают. А вот то, что там ходят такие Рустамы Рахматуллины и плачут, что дворцы рушатся, вообще в голову не приходит. При этом все чувства, которые он описывает, — такое ощущение, что это про нас написано. Это свойственно всем городам в рамках европейской цивилизации. Даже Венеция Бродского, описанная в „Набережной неисцелимых”, не похожа на ту Венецию, которую мы сегодня видим. 20 лет прошло — и все, по-другому устроены районы, нет больше разницы в населении между Дорсодуро и Гетто, притом что там вообще ничего нельзя менять. Профессиональная позиция заключается не в противостоянии изменениям, а в управлении изменениями. Но это требует высокой степени консенсуса общества по каким-то базовым вещам. Во-первых, нужно, чтобы профессионалы были, во-вторых, нужно, чтобы общество им доверяло, в-третьих, нужно, чтобы власти им доверяли. И тогда окажется, что можно найти компромиссные пути в каждом конкретном случае. У нас же крайние позиции со всех сторон. Со стороны девелоперов (участники организационного процесса в строительстве, работники на рынке недвижимости. — П. К. ) — „всю эту дрянь надо сносить и делать все заново, кроме открыточных памятников, которые повышают цену недвижимости”. Со стороны Архнадзора — „сохраняем все, и идите к чертовой матери”. В двухтысячные общество впало в анабиоз, денежным потоком, как Победоносцев говорил, „подморозили Россию”. Здесь именно такая ситуация, противостояние, законсервированное в очень ранней стадии, когда люди даже не начали думать о том, что надо договориваться. Они заснули и вяло продолжают бормотать свои крайне радикальные позиции. Ну, что поделать».
«Девяностые — двухтысячные — это время резкого упрощения культуры. Искусство довольно долго будет двигаться по пути гламуризации, то есть приспособления к тому меньшинству, которое в принципе способно его оценить».
В номере — немало «накопительных» собраний десятилетия — главные песни, фильмы и сцены из них и т. п. Константин Агунович подготовил «25 экспонатов нулевых»: № 22 — под названием «This is my body» Александра Косолапова (тут же и иллюстрация — изображение Христа у значка «Макдоналдса» и фраза, взятая «классиком соц-арта» из литургии. Приехав из США, классик с изумлением узнал, что «ирония не считывается». Далее (№ 25) идет фотография голого Олега Кулика на ошейнике. Последний «лот» — икона Святой Троицы письма Андрея Рублева в Третьяковке (с ехидным комментарием о споре музейщиков с церковью).
Ирина Роднянская. Бегом от Демиурга. — «Посев», 2010, № 12 <http://www.posev.ru>.
Интереснейший (чуть ли не «приговорный») разбор романа Пелевина «Т».
Из финала: «Пелевину в его блестящих романах-философемах — во всяком случае, начиная с „Чапаева…”, — никогда и нигде не бывает больно, и этот экзистенциальный изъян, несовместимый с опытом любого и каждого, заставляет иных его читателей подозревать, что он попросту морочит им голову. Нет, не морочит, не мистифицирует, а ставит мистические эксперименты, но чем дальше, тем всё с более проблематичным результатом.
Владимир Соловьёв, истинный, а не препарированный в романе, дал спустя годы непроизвольную реплику на стихотворение своего друга Фета:
Смерть и время царят на земле, —
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
Это „солнце” — уже не „мировая воля”, бессильная перед смертной катастрофичностью жизни, а одно из Имен Божиих…» См. также статьи Владимира Губайловского и Василия Костырко о романе Пелевина в «Новом мире» (2010, № 3).
Алексей Савельев. Уроки Ярославля. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2010, № 23 (909) <http://his.1september.ru> .
«Выездной» получился номер. И очень красивый. Редакция побывала в моих излюбленных местах, в частности в изумительной красоты Воскресенском соборе города Тутаев (Романова-Борисоглебска), где находится гигантская (2 sub Ѕ /sub 2 метра) икона Всемилостивого Спаса — XV века, кисти Дионисия Глушицкого. Ежегодно она участвует в крестных ходах: образ несут несколько человек. Пишут здесь и о почитаемом на Волге архимандрите Павле Груздеве (1919 — 1996), сидельце, служившем в Мологе, а после затопления — в Тутаеве. На могиле отца Павла — его слова: «Родился — пригодился, а умру — от вас не уйду».
Валерий Сендеров. «Свободная Россия» в борьбе за модернизацию. — «Посев», 2010, № 12.
Ведущий автор журнала цитирует уникальные документы — скрипты «вражеской» радиостанции «Свободная Россия», начавшей свое вещание в 1950 году.
«Рассыпающиеся рукописные листочки из блокнота, любезно переданные нам госпожой Татьяной Гуляевой — племянницей покойного сотрудника радиостанции Серафима Павловича Рождественского. В другом виде эти тексты, по-видимому, никогда и не существовали. О чем они? Да о том, о чем столь лихорадочно спорят сегодня! О великих достижениях великого Отечества; об исторической военной победе, ее смысле, последствиях и цене. Но прежде всего, разумеется, — о Сталине мудром, родном и любимом…» Весьма поучительное, «неостывшее» чтение.
Сергей Телюк. Указующий перст. — «Вышгород», Таллинн, 2010, № 6.
Вослед за стихами московского поэта здесь помещен его маленький мемуар о покойной жене — редкого таланта художнице, изящно иллюстрировавшей — помимо прочего — прозаические и стихотворные книги Сережи. Ее не стало в прошлом году. Кончается этот этюд просто и тихо: «В начале следующего года (1993-го. — П. К. ), сразу после Рождества, я женился на Ирине. А едва дождавшись Крещения, двадцать первого января, мы обвенчались в Церкви Ризоположения на Донской, недалеко от метро „Шаболовская”». Господи, как же мало и как много им выпало быть вместе!
Владимир Титов. «Ядрышко в русском слове…». — «Сибирские огни», Новосибирск, 2010, № 12 < http://magazines.russ.ru/sib>.
О поэзии екатеринбуржца (неоднократного автора «НМ») поэта Юрия Казарина.
«В отличие от Заболоцкого или Тарковского, Казарин не прививает природе логос, и природа бесчинствует у него в нелогичной красоте стихий, отвечающей стихийному в нас — радости или ожиданию. Все выводится к трепету стихийности — время сгорает, мертвая пчела исчезает в „толкучей воде” — и далее движется к большей простоте: „просто Бог”, бездна, вечность. Казарину удается сказать бездну — „бездной”, и Бога — „Богом”, он возвращается к простоте и одиночеству слова, как того хотел в свое время Петер Хандке, призывавший дар звать дерево — „деревом” и реку — „рекой”. Говорим „удается”, потому что каждое событие его маленького стихотворения окунает эти слова в удивительную полноту искренности. Говорим „событие”, потому что стих Казарина кажется не написанным, а случившимся. Стихотворение пишется по случаю — на случай — как враз ум ление — по-картезиански безвременная, мгновенная мысль о существовании, всегда бестолковая в силу приданного ей стихотворного дления. Преодолеть длительность поэтической речи, ее время, может только читатель, но когда ему это удается — заслуга в том — автора. Стихотворение Казарина не повествует, в нем слишком мало слов для этого, оно вздыхает, вскрикивает или сокрушается в молчании. В нижеприведенной подборке мы заметим и другое: в нем, стихотворении, слишком мало времени. У больничного окна нет времени на поэтический изыск — не столько в силу потопляющей безнадежности, сколько по причине как бы уже вневременного существования в позднем, в оставшемся. Черты лица у каждого стихотворения здесь заострены до предела. Полнота смертного страха делает стихотворения Казарина настолько живыми, насколько вообще может быть живой такая по определению искусственная вещь, как поэтическое произведение».
