— Что, пересолила? — тревожится Светлана.
— Наоборот.
— Ну, Вадик, на тебя сроду не угодишь!
— Да ничего, я сам…
Быстров сыплет на котлету соль. У солонки отлетает крышка, соль высыпается.
— Плохая примета! — пугается Светлана.
В кухню входит Настя. Обращается к отцу:
— Привет, машину дашь на пару часов?
— А кто мне крыло вчера помял?
— Купили бы мне свою собственную, я бы мяла что хотела! — оправдывается Настя, не чувствуя за собой вины. — У всех уже машины есть, одна я как золушка.
— Ничего, — утешает отец. — Скоро моя машина твоей станет. Навсегда.
— Правда? — радуется Настя.
Светлана одергивает ее:
— Ты разве не знаешь, что нас ждет?
— Почему нас? Это его ждет. А он согласие дал, я правильно поняла?
Быстров вяло кивает.
— Так я возьму машину?
— Бери.
Настя, счастливая, исчезает.
— Так нельзя, — говорит Светлана. — Надо как-то бороться!
— Как?
— Ну, не знаю… В суд подать.
— Прецедента не было.
— А ты создай!
— Свет, помолчи, а? И так тошно.
Светлана глянула на часы.
— Ой, что же это я? Там же…
Спешит в комнату, включает телевизор. Слышны звуки какого-то веселого шоу.
Быстров встает, шарит по кухонным ящикам. Находит начатую пачку сигарет. Закуривает.
Светлана кричит:
— Вадик, опять закурил? Забыл, что тебе врач сказал? У тебя легкие!
— Скоро не будет, — негромко говорит Быстров. — Ни легких, ни тяжелых.
Поскольку событие хоть и не из ряда вон, но все-таки заметное, как говорят журналисты, информационный повод, Быстрова приглашают на популярную передачу «Глаз народа». Он, как человек государственный, служивый, не чувствует себя вправе отказаться.
Сидит в студии, в центре, на свету и на виду, вокруг, как на небольших футбольных трибунах, зрители.
Выходит бойкий ведущий Соломахов, которого встречают аплодисментами.
Он объявляет:
— Итак, начинаем нашу программу «Глаз народа»! Итак, сегодняшняя тема — «Казнить нельзя помиловать». Итак, вот наши сегодняшние гости! — Широким жестом Соломахов указывает на троих героев передачи: всхлипывающую женщину лет тридцати пяти, угрюмого мужчину лет сорока кавказской настороженной внешности и скромно утонувшего в глубоком кресле Быстрова. — Итак, перед нами три человека, объединенных общей проблемой, — их собираются убить! — сообщает Соломахов. — Послушаем сначала их. Екатерина Лебедева, что случилось? — подсаживается он к женщине.
— Сын убить хочет, — плачет Лебедева.
— За что?
— Ни за что!
Соломахов вскакивает и голосом, предвещающим сюрприз, объявляет:
— Итак, Екатерина Лебедева, которую хочет убить сын. Вася, сын Екатерины, присутствует в нашей студии!
Под овации (таков формат передачи: всех встречать аплодисментами) выходит Вася, мальчик лет четырнадцати, длинный, весь какой-то членистоногий. Он идет к диванчику, на котором сидит мать. Она отодвигается.
— Не бойсь, дура, не трону, — улыбается Вася.
— Итак, Вася, скажи, — просит ведущий, — действительно ли ты хочешь убить свою маму?
— А чё, прямо на всю страну показывают? — улыбается Вася, крутя головой.
— Да, на всю страну. Так хочешь ли ты убить свою маму?
— Ну, короче, да.
— Что да?
— А вы бы не убили? — гнусит Вася, впадая в раздраженный подростковый тон. — Телефон мне нормальный купить не хочет, за компьютером сидеть не разрешает, вчера с пацанами встретиться не дала, а они меня ждали!
— Итак, ты хочешь убить свою мать за то, что она ограничивает твою свободу? — подсказывает Соломахов.
— Ну да. И вообще ноет все время.
— Но она же твоя мама, Вася. Она тебя родила! — с болью в голосе восклицает ведущий.
— А я просил?
Соломахов, прекратив диалог, обращается к студии:
— Итак, перед нами мама и ее сын, который хочет ее убить. Какие будут мнения?
Микрофон берет женщина с острым лицом и сердитыми глазами:
— Я, как детский и подростковый психолог, кстати, моя новая книга уже в продаже, должна сказать, что мы относимся к детям как к своей собственности! И вот вам результат. Мальчик не столько виноват, сколько несчастен.
Ее перебивает растрепанная и красная дама:
— Какая она ни есть, а она мать, и он должен материной воли слушаться! Это что же будет, если каждую мать будут убивать? Я вот сама мать и, как мать, скажу, что любая мать скажет то же самое: мать — это святое!
Ей аплодируют, атмосфера накаляется, но тут, конечно, рекламная пауза.
Зрители у телевизора смотрят увлекательные сюжеты про майонезы и стиральные порошки, а Соломахов сидит в углу, изможденный: это его четвертая запись за сегодняшний день. Тем временем редактор программы через громкоговоритель обращается к публике, призывая ее аплодировать и выступать активнее.
— Не бойтесь прямой полемики! Если кто-то захочет подойти ближе друг к другу, не стесняйтесь, у нас это приветствуется!
Пауза кончилась.
— Продолжаем! — объявляет редактор.
Соломахов, только что казавшийся тряпичной куклой, вздернулся, словно его потянул за нитки невидимый кукловод. Усталости как не бывало, он свеж, бодр, активен, он весь в сути проблемы.
— Итак, вторая история: перед нами Курбан Шешбешевич Аскариди, бизнесмен. Скажите, Курбан, кто и за что хочет вас убить?
— Вот он хочет убить. — Настороженный кавказец указывает на вольготно рассевшегося в кресле человека с широкими плечами и объемистым горделивым животом.
— За что? — удивляется Соломахов.
— Я овощ продаю, фрукт. Он подходит: дай денег. Я — за что? Ни за что, хочу. Я говорю: нет, не могу. Он говорит: тогда убью тебя. Откуда я могу ему денег дать? Налоговой дай, санпидстансыи дай, милисыи дай, спесслужбам дай. Вас много, Курбан один. А мне еще за транспорт платить, грузчик платить, склад платить…
Ведущий перебивает:
— Понятно, понятно! Послушаем теперь человека по кличке Бодя. Член охотнорядской преступной группировки, находится в федеральном розыске. Спасибо, Бодя, что нашли время прийти к нам!
Публика тоже благодарит Бодю аплодисментами.
— Так за что вы берете деньги у Курбана и за что хотите его убить? — интересуется ведущий.
— Не вопрос, — откликается Бодя. — У него деньги есть, у нас нет.
А нам надо. Общак держать, пахану новый «мерседес» купить, да мало ли. Мы люди или нет? А он уперся, как баран. Да еще скрывается, гад. Хорошо хоть, что сюда пришел. Я тебе говорил, глаза вырву? — Бодя встает и вразвалку подходит к Курбану. — Я тебе говорил, башку снесу?
Хороший момент для рекламной паузы — и она наступает.
Что там было в студии, зрители не видят, они после рекламы обнаруживают только результат: в студии теперь нет ни Курбана, ни Боди — только красное пятно на кресле и лужа крови на полу.
Приходит черед Быстрова. Соломахов гонит, предвкушая конец съемки:
— Итак, последняя наша история — история Вадима Михайловича Быстрова. Скажите, Вадим Михайлович, как вы относитесь к тому, что вас хотят убить?
Быстров сидел не просто так. Он думал. Он чувствовал себя не просто человеком, выставленным здесь для удовлетворения праздного любопытства, он понимал, что обязан выглядеть более ответственно и разумно — как представитель власти, как уважающий себя мужчина. Как интеллигент, в конце концов!
