— Мэри хорошая девочка. Разумница, — сказал Тед. — А тебе надо приглядеть себе невесту, Том.

— Смотри, смотри, только и делает, что топчется. Таким манером он ничего не добьется. Врежь ему, парень! Приглядеть себе невесту? После тебя мало чего найдешь, старый развратник.

— Вот, например, миссис Аркрайт. Чем тебе не завидная партия? — сказал Тед, подмигнув.

— С ней нельзя иметь дело. Целый месяц не отдает мне трактор. Я бы уж предпочел старуху Доггет. Будь она на двадцать лет моложе, я бы от нее не отказался. Помнишь, как ты ее заарканил на свадьбе у Билла Хокинса? В старушке есть изюминка.

— Здорово она канкан отплясывала! — воскликнул Тед, наливая виски. — Даю голову на отсечение, твоя миссис Джексон умеет танцевать канкан. Она же была в Париже.

На лице у Флетчера появилось зловредное выражение.

— Разведенка, — сказал он, выпячивая губу. — Такой не место в школе. Сумела пролезть с помощью всяких штучек. Но мы-то все знаем, кто она такая.

— Дочь Чарли Тилли, — сказал Тед.

— Бывшего хозяина пивной "Лев", который сам же и выпил ее досуха, — сказал Том.

— Да, ходят такие слухи, — вздохнул Тед. — Все пропил старик. Девчонка убежала с хмырем из высшего общества.

— Я бы на месте Чарли Тилли почаще драл ее. Подумай, ведь ни слова ему не сказала, сбежала, и все, и двенадцать лет ни слуху ни духу, — сказал Том.

— Миссис Тилли ничего про нее не знала, пока не увидела фото в журнале, когда ждала в приемной у зубного врача, — сидит на скачках в Аскоте, разодетая в пух и прах. Высшее общество, — сказал Тед.

— А вернулась как ни в чем не бывало.

Они посидели молча, потом Флетчер сказал:

— Двадцать тысяч мужниных денежек промотала. — Его распирало от гордости: вот сколько умудрилась промотать местная девчонка. — Котелок у нее варит. Гляди, гляди, здорово припечатал!

Они досмотрели матч до конца.

Мессел, учитель рисования, вошел в кабинет миссис Джексон. Когда-то это была комната экономки в большом особняке, который арендовала школа. Вот уже пять лет, выйдя из больницы после развода и скандальной шумихи, связанной с ним, миссис Джексон преподавала здесь.

Мессел спросил:

— Кристина, что случилось с дочерью нашего городского бугая? Я встретил ее в коридоре всю в слезах.

Миссис Джексон помолчала, глядя на него.

— Нелады с отцом. Сестра выходит замуж. Я завтра иду на свадьбу.

— А все наш особняк виноват, — сказал Мессел. — Чересчур великолепен для этих девчонок. У многих ли в доме бальные залы высотой сорок футов и с расписным потолком? Вот они и воображают себя герцогинями.

Мессел был в плаще и фиолетовой блузе с мелкими пуговками на высоком вороте, его круглое лицо покоилось на нем, как съемная лука. Большие, круглые глаза его как будто гордились своей печалью. Нетрудно вообразить, как он несет эту голову в руках, подумалось миссис Джексон, в его глазах сквозит сожаление, что не ему уготовано было стать жертвой палача в иной, романтический век.

— Это ты так считаешь, — сказала она своим обычным тоном превосходства. — А почему бы им не воображать себя герцогинями? Мне вот всегда хотелось быть герцогиней. Они правильно делают. Девушка — чистая страница: она сама должна себя выдумать.

— Ты сама себя выдумала? — спросил Мессел.

— Конечно, — сказала миссис Джексон.

Мессел пристально и испытующе посмотрел на нее, как человек, который убежден, что видит людей насквозь.

— Зачем, — спросил он, — зачем мы променяли Лондон на эту помойную яму?

— Мы? — переспросила она. — Лично мне надо зарабатывать на хлеб. Что ты собираешься делать на каникулах?

Из миссис Джексон невозможно было что-нибудь вытянуть.

— Спать, — ответил он. — Пить. А ты?

— Я уже сказала, завтра иду на свадьбу.

— Почему вы, женщины, так обожаете свадьбы? — фыркнул он.

— Женщины живут во имя будущего. А ты поезжай в Лондон и соверши грехопадение.

Наутро, едва солнце пробилось сквозь дымку летнего тумана, она отправилась в город.

Пять лет назад, когда она приехала преподавать в школе, ей становилось не по себе при виде тех мест, которые она покинула в молодости, и она почти не выходила за пределы парка при школе. Ей не хотелось показываться людям на глаза. Но через год она наперекор себе отправилась в Лангли, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Это был вражеский стан: врагом было ее детство. Она увидела Скор, дерзко выступающий из летней дымки, шиферные крыши городка в лощине, и каждый дом, каждое окно вспыхнули застарелой тупой ненавистью. Но вскоре ненависть исчезла, осталась легенда, из которой выветрился смысл — город опустел. Люди в лавках и на улицах представлялись ей ненастоящими. А сама она словно была и единственным настоящим живым человеком, и в то же время призраком. Ну почему встречным неинтересно, кто она такая и отчего буравит их взглядом? Однажды она заставила себя постоять перед пивной "Лев", куда отец привез ее, шестилетнюю, женившись второй раз. Тогда это была убогая дыра, но сейчас здесь все сверкало, и она смотрела на окно спаленки под крышей, где часто стояла, не сводя глаз с благочестивого кирпичного прямоугольника баптистской молельни напротив — здания, которое в свое время словно бы клеймило как греховные все мысли у нее в голове. Сейчас оно казалось жалким: она чувствовала себя умнее его. Как ссорились у них в семье! Как она гордилась, что носит фамилию Тилли — в отличие от своих хорошеньких сводных сестер, чья красота казалась ей алчной и вульгарной. Теперь они выросли и повыходили замуж. Одна незамужняя жила с матерью миль за двадцать, в Фенне, тоже в пивной.

Заставив себя один раз в упор посмотреть на пивную, она уже никогда туда не ходила, но теперь, когда она ездила в город, собственный призрак следил за ней из окна с ненавистной улицы. Чувство вины сменилось сожалением, что она ни разу не осмелилась привезти мужа посмотреть на дом, где рождались ее планы и честолюбивые мечты. Как-то вечером, когда ее одолевала тоска, она чуть не рассказала свою историю Месселу, который вечно ее выпытывал, учуяв, что миссис Джексон так же бита жизнью, как и он; но она вовремя спохватилась. Он этого не стоил. Что-то грязное тяготило его совесть, тайная гордость блудных детей была ему неведома, и его заклинило на заботах о своем костюме.

Сегодня Скор словно бы подобрался к ней украдкой. Она поставила машину и вошла в церковь, в которую не заходила с детства. Конечно, церковь показалась ей меньше, и латинские надписи, высеченные на каменных стенах, как бы спустились ниже. Она прочла одну, по привычке выискивая ошибки. Орган пронзительно заиграл туш, и ей послышался голос мужа в той церкви в Тулоне, во время медового месяца: "Нашел. Смотри-ка!" Они искали могилу графа де Тилле. Она сказала, что Тилли — потомки французских эмигрантов. Он был непростительно наивен, как все богачи, и ему льстили ее выдумки. Но сейчас орган мычал, как все коровы Тома Флетчера, вместе взятые, а по проходу шагал сам Флетчер, ведя к венцу невесту — сестру Мэри. Он шагал четко в такт свадебному маршу, нагнув украшенную вихром голову на короткой сильной шее; подбородок у него выдавался вперед, лоб был нахмурен; он не сводил глаз с алтаря, и похоже было, что сейчас он на миг приостановится и, как бык, ринется вперед, пробежит последние три ярда и вздернет на рога священника, разметав в воздухе его стихарь. Но он просто остановился, непринужденно, как торговец на ярмарке.

Ей захотелось подчеркнуть, что она не такая, как они все, и спросить: "Вы не находите, что это неприлично?"

Но невысказанный вопрос утонул в пении свадебных гимнов; особенно старались одна из тетушек невесты, сидевшая позади, и дядюшка, розовый, как лососина. Обряд невольно захватил миссис Джексон, и, выйдя из церкви, она уже улыбалась, возбужденная веселой болтовней вокруг. Она ехала к дому Флетчеров и впервые после развода ощущала, что она одинока и свободна. В глазах других женщин тоже вспыхивало нечто вроде голода.