Тревога, досада, воспоминания — все смешалось в ней сейчас. Перед глазами всплывал полупустой зал в ратуше в том северном городке, а на трибуне он, выкрикивающий в конце речи это роковое слово: Республика! Все люди равны — одного роста, что ли? может, это и увлекло его? — и так далее, все в том же духе. Даже цитировал Платона: «Возлюби милую сердцу Республику». Маленький промышленный городок, война только что кончилась, на обочинах снег смерзся в черные глыбы — мороз не отпускает вот уже полтора месяца, послушать «независимого республиканца» пришли фронтовики, только что вернувшиеся домой, они встают, уходят, и эта орава юнцов, распевающая «Янки Дудль». А она сама сердито оборачивается на тех, кому скучно, кто так бесцеремонно встает, хлопает стулом, и снова во все глаза смотрит на оратора и чуть ли не кричит вслух: «Да, да, Республика!» Когда он провалился, она решилась: Республикой станет она сама. «До чего я ненавижу теперь это слово» — говорила она Арго. — Даже в газетах стараюсь его пропускать. Тогда я просто сошла с ума". Арго иной раз мог и съязвить. "Я думал, это только мужчины спят с идеями", — сказал он.

Однако он плохо знает женщин, дружочек Арго, думала она, слушая тирады мужа. В пору ее жизни с Чарльзом у нее было два триумфа. На какое-то время она обрела власть над мужем, убедив его написать книгу о республиках, раз уж он их так обожает. Она вложила деньги в маленькую лондонскую гостиницу и отправила его в библиотеку Британского музея писать эту книгу. Призадумайся она немного, она бы сообразила, что для знакомств с молоденькими иностранками лучше места не сыщешь: ну да это пустяки. Второй триумф был куда значительней: она победила тех двух женщин — его лондонскую жену и секретаршу в северном городке. Она — и лютая зима — выморозили их.

Теперь он занимался решением проблемы мулатов в каком-то Сан-Томасе — кажется, там!

— Где же ты брал деньги? — холодно спросила она.

— Деньги? — повторил он. — Я снова занялся полиграфией.

Первый упрек! Это она убедила его бросить печатное дело. Уж коли она завоевала его, она должна была сотворить из него политического мыслителя. Знакомым она важно сообщала: "Он занимается политикой". На лице Чарльза заиграл легкий румянец, он рассеянно постукивал ладошкой по подлокотнику — обычный его жест, когда разговор заходит о деньгах. Она поняла, что вопрос попал в цель: равнодушие прибавило ей сообразительности.

— Жара ужасающая, — продолжал он свой рассказ, — выйдешь на улицу — будто упрешься в раскаленную стену. Я все радовался, что не взял тебя с собой, — нет, каков нахал! — ты бы из гостиницы носу не высунула. Приходилось переодеваться по пять раз в день.

— Мне это было бы не по карману, — сказала она. — Слишком дорогое удовольствие.

Он будто и не услышал; впрочем, ирония и прежде доходила до него туго.

— И только два места с кондиционерами: казино и кино. Печатная машина то и дело ломалась. Уйма времени уходила на ремонт. Я не большой любитель казино, ходил туда просто подышать прохладой.

Он вскинул серьезный взгляд — мальчишка, уже облизывающий ложку, — к кому он обращал его? К сердитому учителю, проповеднику или к отцу? И она не без удовольствия припомнила, что это — предвестье пышной лжи, в которую сам он свято верит.

— Я не игрок, ты знаешь, — сказал он, — но казино там самое людное место, вечером не протолкнешься. Конечно же, не всех туда пускают. Тысячи переходят из рук в руки. Я просто смотрел, как играют, а потом по прибрежной дороге возвращался домой. И слушал море; волн не видно, только время от времени мелькнет белый гребешок, как в заливе Робина Гуда в бурную ночь — помнишь, детка? Так вот, слушай. Однажды вечером в казино я увидел тебя. Мог бы дать голову на отсечение, что это ты. Я замер: ты стояла у игорного стола с мужчиной, я его знал, местный деятель, брат владельца одной из газет. Это была ты — высокая, красивая, и прическа твоя. Век не забуду выражения твоих глаз, когда ты заметила меня. Боже мой, подумал я, я поступил нехорошо. Я взял у нее деньги. Я — скотина. Надо мне раздобыть денег и вернуться к ней. Я паду перед ней на колени и умолю ее принять меня обратно. Ты не представляешь себе, что такое угрызения совести!

— Ах, так, значит, ты явился, чтобы вернуть мне деньги?

— Я понимал, что это не ты, но вот тебе свидетельство, что все эти девять лет твой образ преследовал меня каждую ночь, — продолжал он свой рассказ. — Я не мог глаз отвести от той женщины. Она играла. Я подошел, встал с ней рядом и тоже сделал ставку. На тот же номер, что и она, и выиграл. Я выигрывал раз за разом. Пришел ее муж и тоже включился в игру, мы все трое выигрывали, а в голове у меня крутилась неотвязная мысль: "Это все ей. Ей".

— Кому — ей? — спросила миссис Суэйт.

— Да тебе же!

— Ты с ней спал?

— С такими дамами не спят. Спал я с индианкой, — нетерпеливо бросил он. — Не перебивай меня. Я играл ради тебя. И вдруг удача нам изменила.

Я занял денег у ее мужа — он тоже вошел в азарт. Нас всех троих будто охватила лихорадка. Я ничего от тебя не утаиваю. Проиграл все деньги, что были при мне. Даже больше. Огромную сумму. Я был разорен. Знаешь, там все очень богатые. В ту ночь разразилась гроза. Денег на такси у меня не было. Дождь лил как из ведра, по затопленным улицам плясали молнии. Все вокруг лиловое и желтое. Потрясающее зрелище! Если бы ты только видела. Я стоял в дверях казино и смотрел. Море бушует, волны взметаются ввысь, словно руки. А у меня в голове лишь одно: что я сделал, как жестоко я поступил с ней!

— С кем — с ней?

— Да с тобой же, с тобой! Господи помилуй, думал я, а вдруг ее уже нет в живых! Страшная ночь, страшнее у меня в жизни не было. И тут я услышал женский голос — мне показалось, это твой голос. Я вышел. Стал искать тебя среди машин.

— И ты ее нашел?

— Промок я до нитки. Искал целых полчаса, не меньше. Чуть с ума не сошел.

— Как же ты вернул долг? — спросила она. — Ты отдал деньги?

— Разумеется, — холодно отрезал он. — Я ведь занял их у ее мужа. Это был долг чести.

— Ах, чести! — подхватила она. — А что же с дамой?

И замерла в испуге: стоило ему упомянуть о женщине, и тело предало ее, опять оно вышло из повиновения!

Она давно уже призналась себе, что ее любовь к нему была замешана на ревности. С той минуты, как она увидела его в гостинице в том северном городишке, ее терзала ревность. Он сидел у камина в окружении своих людей. Шумный вульгарный парень с прыщавым лицом пьяницы, конечно же, главный в его команде. Солидный пожилой господин смотрит на Чарльза с восторженным почтением, а две седовласые дамы — с недоверием. Разговор идет о предстоящем его выступлении на предвыборном собрании в ратуше, и кто-то из них говорит: "В такую погоду народ не соберется". И тут с улицы входит худенькая молодая женщина в дешевом черном пальто, под мышкой у нее обернутый в мокрую газету рулон плакатов. Она стучит ногой об ногу, отряхивает снег, чулки у нее мокрые.

Нахмурившись (хотя и улыбаясь при этом), он вскакивает, подходит к ней и, взяв плакаты, ведет бедняжку не к камину, а к входной двери, громко что-то говоря о завтрашнем собрании, и у самой двери, понизив голос и глядя в ее протестующие глаза, приказывает коротко и властно, как может приказывать только близкий человек: "Не приходи сюда, я ведь тебе сказал".

Интрижка! А она все слышала. Острое желание, чтобы это с ней была интрижка, и ревность, внезапная злая ревность, пронзили ее. Такого она еще не испытывала, разве что в детстве. У нее было странное чувство, будто это ей дали отставку.

Теперь, девять лет спустя, она сказала:

— Не понимаю, что тебе нужно от меня? Зачем ты рассказываешь мне эти сказки? Все от начала до конца вранье, нисколько в этом не сомневаюсь. Я не хотела тебя больше видеть, но теперь я рада, что ты пришел. Где ты остановился? Дай мне твой адрес. Я начинаю развод. Хочу развестись с тобой. Меня не интересует, чего хочешь ты. Я хочу развода.