— Зач…

— Солнце моё, договорились — вопросов не задавать. Скоро всё сама узнаешь.

Возмущённо фырча, шарю по ящикам комода. То обещает, что всему научит, то слова из него не вытянешь… Где-то я здесь видела этот купальник. С грохотом задвигаю ящик и открываю следующий.

Зеркало над комодом отвечает мне лёгким дзиньканьем. И продолжает звенеть уже без причины. Или это у меня в ушах колокольчики?

Подняв голову, я встречаюсь с торжествующими глазами дона Теймура.

— Вот я вас и нашёл, дорогая донна, — и голос его из зеркальных недр звучит едва ли не ласково. — Умеете вы заставить вокруг себя повертеться, надо отдать вам.

Была у нас в детстве такая игра: «Колечко». Не всегда у нас, ребятишек, сыскивалось для игры настоящее кольцо, чаще всего брали щепочку, камушек или монетку; водящий зажимал в горсти вещицу и делал вид, что передаёт в сомкнутые лодочками ладони всем играющим. И даже имитировал: вот, мол, здесь я размыкаюсь, вот этому достанется кольцо, его и ловите, когда время придёт. А потом торжественно провозглашал: «Колечко, колечко, выйди на крылечко!» И тот, к кому перешла фишка, должен был выскочить из ряда, а окружающие, растопырив руки, соответственно не пускали, ловили…

И получалось, волей-неволей, что раз заполучил подарочек — беги, пока не обнаружили!

Валялось бы оно себе в кармане, это кольцо, не в добрый час подаренное, так ведь нет: понадобилось одному любопытному некроманту о нём вспомнить! Да ещё пошерудить в нём по извечной мужской привычке в любой непонятке самому разобраться, влезть, поглядеть, как что устроено, на зуб попробовать. А я словно чувствовала, что добром это не кончится. Стоило надеть подарочек — и где-то там, на другом конце связи сработал дозвон.

Когда я ускользнула из-под контроля «свёкра»? Почти двое суток назад. Наверняка дон решил, что простецкая с виду обережница придумала какую-то хитрость, чтобы удрать, и ведь ни за что не поверит, что случайно! Впрочем, может и поверить, ведь не таков у меня магический уровень, чтобы запросто взять и исчезнуть на глазах у провожатого, далеко не новичка. Но вот ведь закавыка: дон, как я уже поняла, не просто упрям, но до болезненности упёртый, и уж конечно, загоревшись прибрать к рукам меня и девочек, не тратил времени зря. И просчитал: рано или поздно легкомысленная жертва, забывшись, нацепит подарок — женщина, всё-таки, они на драгоценности падки, нужно только подождать. Вот и дождался. Отследил сигнал, а окно в соседний мир ему открывать не впервой.

Всё это прокручивается в голове за секунды, пока дон Теймур выдерживает паузу, пристально вглядываясь в меня из зазеркалья. Отражающая поверхность истончена в плёнку, временами странно прогибающуюся то в одну, то в другую сторону, словно два пространства разной плотности испытывают её на прочность. Мне и без того худо, а от этого зрелища кровь стынет в жилах: вот сейчас эта плёнка надорвётся, и меня втянет прямо к дону в пасть; только в этот раз он меня уже не отпустит.

Глава виден мне под странным углом, как будто я смотрю на него снизу вверх. Вплотную к нижнему краю зеркальной рамы подступает с обратной стороны столешница тёмного дерева, само изображение по краям чуть деформируется, как в громадной линзе… До меня вдруг доходит: это шар! Дон смотрит на меня сквозь такой же хрустальный шар, какой я видела у Галы!

— Итак, донна, где вы? — наконец спрашивает он, отбросив церемонии. Протягивает стремительно растущую в размерах руку, берётся, как мне кажется, за самый низ зеркала… Изображение, качнувшись, меняет ракурс. А-а, это он перемещает всевидящее око на какую-то подставку, потому что теперь наши глаза вровень, да и заметно ближе. Пячусь к двери, но дон щёлкает пальцами, и я прирастаю к месту. Буквально. Не могу сделать ни шага. Он удовлетворённо кивает.

— Не пытайтесь освободиться, донна, на сей раз я не упущу вас из виду. Как вы перенеслись, с помощью фамильяра? Осознанно или случайно? Дорогая моя, по своей неопытности вы даже представить себе не можете, что может ожидать вас в чужом мире. — Убедившись, что я не делаю попыток освободиться, переходит к делу. — Итак, дайте мне хотя бы один ориентир, чтобы я попробовал вас отсюда вытащить…

Он обрывает речь. И впервые на моей памяти его бесстрастное лицо словно плывёт. Дрогнув веками, широко открываются глаза, пальцы судорожно сжимаются в кулак; он подаётся всем корпусом вперёд и неверяще глядит за мою спину. В то же время надёжная тёплая ладонь Николаса ложится мне на плечо, и вместе с тем оцепенение, насланное его отцом, спадает. Родственник притягивает меня к себе. Другой рукой слегка касается зеркальной плёнки.

— Здравствуй, отец.

— Ники… — только и произносит Глава севшим голосом. — Ты… — И неверяще протягивает руку. Их пальцы сейчас разделены лишь тончайшей мембраной. С минуту оба молчат.

— Два солнца, — нарушает тишину Николас. — Ты ведь просил ориентир, папа? Это система двойной звезды, и, как ты понимаешь, тут полная автономность. Наружу ничего не пробивается, поэтому я не мог о себе сообщить, прости. Соответственно, и выбраться не могу. Заперт.

Дон судорожно втягивает со вдохом воздух… и возвращается в привычную личину Главы. Откидывается на высокую спинку кресла.

— Что именно пробовал? — отрывисто спрашивает.

— Порталы ставить бесполезно, магии в этом мире практически нет. Система бусин срабатывает только на вход. Из возможностей остаются реликтовые кидрики, но их материал не приживается.

Дон переводит оценивающий взгляд на меня. И я чувствую, как на мне, скрытый под одеждой, сжимается в страхе и в ожидании чего-то нехорошего Рикки.

— Она со мной, отец, — веско говорит Николас. — Не надо на неё давить.

Взор Главы меняется. Ни в коем случае не теплеет, но говорит о каком-то принятом решении.

— Что ты о ней знаешь? — не сводя с меня глаз, интересуется он у Ника.

— Всё. Она доверила мне свою память.

— Вот как… Дорогая донна, — Глава снова чуть подаётся вперёд, по-прежнему меня гипнотизируя. — Очень дорогая донна… видите, я всё помню, у меня на редкость хорошая память. Так вот, если вы, Иоанна, сделаете сейчас правильный вывод и приложите свою на редкость удачливую ручку к возвращению моего сына домой, поверьте: я и это запомню на всю оставшуюся жизнь.

Больше он ничего не добавляет, но альтернативу просчитать несложно.

— Итак, — он вскидывает глаза, — Николас, сын мой, я рад тебя видеть.

— Я тоже, папа.

— Прости, время у меня на исходе.

— Понимаю. Ждите. С её помощью я вернусь.

— Жду.

Коротко кивнув, дон снова прищёлкивает пальцами. Зеркало вспучивается амальгамным пузырём — и восстанавливается в прежнюю статичную гладь. Я перевожу дух.

— Ива-а, — выдыхает Николас и до боли меня стискивает. Спохватившись, ослабляет хватку и нежно целует меня в висок. — Какая же ты молодец, кто же тебя ко мне послал, такую удачливую…

Ко мне возвращается способность двигаться.

— Ты! — накидываюсь на него. — Как ты мог ему наобещать, что я тебя отсюда вытащу? Ты же сам говорил, что не будешь меня заставлять! Ты говорил?

— Послушай меня, — Николас ласково гладит меня по спине, как разбушевавшегося младенца, — успокойся, считай, что перед отцом я блефовал. Твой Рикки уже скинул для меня лучшую в мире шкурку с живыми чешуйками и теперь я сам выберусь, когда малыши подрастут. Но пусть отец думает, что я вернусь именно с твоей помощью, тебе это здорово поможет. Что-что, а благодарным быть он умеет.

Я сердито двигаю лопатками. Нечего меня тут оглаживать, словно кошку! Что за отвлекающие маневры? Ник улыбается краешком рта.

— Если бы ты знала, сколько сил и денег я потратил на две предыдущие шкурки, на аукционах караулил, через подставных лиц пытался в торги влезть… Достал всего две — за пятнадцать-то лет! И только недавно узнал, что чешуйки приживаются лишь на первые сутки, до заката, а потом клетки просто каменеют. Да вы с Риком для меня как подарок судьбы!