— Благодарствую, Обережница, — говорит тихо. — Век буду помнить.

И замедленно, как во сне, идёт мимо нас к двери.

Не идёт — лебёдушкой плывёт. Не девчонка разгневанная, что часа два тому назад к нам влетела — Царь-девица.

А я вдруг прихватываю полотенце и вытираю со лба градом бегущий пот. Спина у меня мокрая. В изнеможении опускаюсь на свободный стул.

— Пробило? — участливо спрашивает Лора. — Откуда знаешь эту науку?

— Увлекалась когда-то, — начинаю шарить по столу и натыкаюсь на кружку, что протягивает мне подруга. Горячий, очень крепкий, очень сладкий чай, прямо как тот, которым меня Ян не так давно отпаивал. Кипяток даже не обжигает. — Было дело, и прочитала много — в интернете же всего полно — и пошила. Хочешь, верь, хочешь, не верь, а если оберег шьёшь для кого-то конкретно — он так выматывает, потом неделю как варёная ходишь. Потому-то я с ними нечасто связываюсь. Надо же! — удивлённо кручу головой. — Ни за что не подумала бы, что здесь мне это пригодится.

Лора бросает взгляд через окно во двор и вдруг подскакивает:

— Гляди, гляди!

Мы прилипаем к стеклу, я даже забываю об усталости; однако, стол нам мешает, поэтому бежим к двери. А во двор к нам уже заехали двое всадников, явно не из здешних завсегдатаев, в доспехах, в алых плащах, кони резвые под ними пляшут… Притиснули бедняжку Ольгу к забору и пройти не дают. Мы с Лорой в праведном гневе одновременно шагаем в дверной проём и застреваем, мешая друг другу.

В это время один воин цыкает на другого, спешивается. Прижав руку к груди, говорит что-то Ольге, видать, извиняется. Она пунцовеет, но глаз с обидчика не сводит, молодец. Тот берёт её за лапку, деликатно отводит в сторону и начинает задушевный разговор.

Второй чешет где-то в районе шлема — облом, мол, и подъезжает к крылечку.

— Может, сразу и в дом заедешь? — не стерпев, окликаю я строго. — Прямо с конём, чего уж там!

— О, хозяюшка! — он оборачивается к нам, поправляется: — Звиняйте, хозяюшки! А как мне Васюту найти?

— Гонец, что ли? — подозрительно спрашивает Лара. — Так одного хватило бы, с каких это пор вас по двое посылают? Заплутать боитесь?

— Воевода Ипатий в два место послал, так мы на обратном пути встретились. Решили хозяина здешнего предупредить, что воевода вечерком зайти может.

— Ступай, мы передадим, — отвечает Лора.

— Так я…

— Ступай-ступай, — она непреклонна. — Сказано — передадим. Будет ждать к вечеру. Да предупреди своих головорезов, чтобы не выражались тут и сильно не пили, могут быть дамы… Дамы, а не девки, понял?

Тот аж вздрагивает от грозного оклика.

— Всё понял, хозяюшка.

— Свободен. И дружка своего забирай, нечего ему там девушке зубы заговаривать, чай, на службе.

— Ты что? — шиплю я. — Пусть поговорят!

— А ничего, — твёрдо отвечает она, — нечего дисциплину разлагать. Пусть чин чином свиданку назначает, а не любезничает в рабочее время. Так пойду Васюте передам, что нужно.

На входе в зал она оборачивается — и очень уж пристально на меня смотрит. Словно впервые видит.

— Обережница, значит?

Зачищаю следы девичьих посиделок. Какая я вам, к шутам, Обережница? Нет такого персонажа. И не было ни в одной игре. И не будет. И долго ещё ворчу, потому что чувствую, что обижена: чаёвничали-то вместе, а посуду мыть мне одной.

Ох, пироги-пирожочки, всем вы хороши, и румяны и пышны, да только пока с вами закончишь — уж и есть не захочешь. Хорошо, что на подходе целая орава голодных и благодарных едоков, всё подчистят. Спину снова привычно ломит, да и надоело, по честности сказать, лепить, смазывать, ставить в печь, проверять, вынимать. Но вот, наконец, и до последнего очередь дошла: достаю его, капустным духом соблазняющего, сбрызгиваю водичкой и прикрываю чистым полотенцем. Хватит на сегодня. Немного теста осталось, да оно слегка перестояло. Сейчас мы его заварим, лишнюю кислинку уберём, и пусть до утрешних блинов подождёт.

Ставлю на плиту корчик.

И надо ж тому случиться: мне молоко надо караулить, глаз не спускать, а тут, как на грех, появляются двое, и, по всему видать, внимания сейчас начнут требовать. Хоть и краем глаза, но вижу, что вид у Лоры рассерженный, у Васюты — подозрительно смущённый.

— Случилось что? — спрашиваю обречённо. Васюта мнётся. — Не тяни, а то молоко упущу.

— Ваничка, тут такое дело… Гость у меня будет нынче. С дружиной.

— Знаю, и что, не накормим, что ли? У нас вон пирогов немеряно, гусей зажарим…

Он опускает глаза.

— Надо бы встретить… Ты сперва от сковородок отойди подалее, лапушка…

Та-ак. И что у него за пазухой, из-за чего я, по его мнению, должна за сковороду схватиться?

— Хороший гость, уважаемый: воевода Ипатий. Традиции любит, так надо бы соблюсти, встретить, по старинному обычаю чарочку поднести.

Не люблю, когда взрослые мужики мямлят.

— Васюта, уж не хочешь ли ты, чтоб я ему сама эту чарочку поднесла? На серебряном подносе?

По глазам вижу — хочет.

Что, такой серьёзный гость?

Рука моя тянется за сковородкой, но в этот момент молоко в корчике шипит. Поспешно его снимаю.

— Даже не надейся, — говорю строго. — Ты хоть своей головушкой подумал? В чём я пойду? В этих затрапезных штанах? Не стану я позориться, да ещё перед этим, как его… Евпатием!

— Ипатием, лапушка!

— Тем более. Не проси.

Он горестно вздыхает.

— Хороший человек воевода, — негромко говорит Лора, — много для нас сделал. Да и нужный. — Кошусь подозрительно: когда это они с Васютой успели сговориться? С виду вроде только что поцапались. — Если дело только в прикиде — найдётся у меня платье; мы с тобой, считай, одинаковы, мне чуть длинно, а подшить не успела.

— Даже не надейся, — упираюсь я. — Ишь чего удумали…

— У тебя размер ноги какой?

— Тридцать шестой, — отвечаю машинально, и спохватываюсь. — Это ещё зачем?

— Хорошее платье, — мечтательно говорит она, — в пол, с серебряным шитьём, в облипочку всё. А сапожки у меня к нему какие — ты бы только видела!

— Да ну тебя, — сержусь. — Не люблю в подоле путаться: всю жизнь в штанах хожу, так удобнее. В пол, говоришь?

— Да так, ерунда. Могу с Аркадием прислать, посмотришь. С вышивкой, с жемчугом, тебе понравится. Ты такие только в музее видывала, а тут — прикинь, не только полюбоваться, в нём ходить можно!

— Ну, — говорю нерешительно, — если только одним глазком глянуть…

— Знамо дело — только одним глазком. Не понравится — вернёшь. Так до вечера!

Васюта не уходит, скорбно вздыхая за спиной, и я не выдерживаю. Раз уж это для него так важно…

— Ладно уж, — смягчаюсь. — Встречу. Но только если платье подойдёт!

Он сияет, а я, наконец, завариваю тесто кипящим молоком и делаю последний за сегодня замес. Уф. Всё, надоело.

Иду отлежаться. Что-то меня сегодня загоняли, и с поездкой верхами, и со стрельбой, и с разборками, и с пирогами. Визит этот ещё… Доживу я вообще до десятого дня, чтобы в путь спокойно отправиться? Давно у меня не было такой напряжёнки.

Минут через сорок появляется Аркадий с двумя большими свёртками и просит разрешения навестить… сами понимаете, кого. Конечно, Аркаша, идите к своей новой любимице, ей с вами в последнее время куда интереснее, чем со мной. Может, чему новому научится. Я разворачиваю свёртки с твёрдым намерением «только одним глазком» — и не могу сдержаться, чтобы не ахнуть.

— Королева в восхищении! — только и бормочу, разложив платье на кровати.

Платье действительно хорошо. Плотного изумрудно-травянистого бархата, расшитое серебром, нарукавья унизаны мелким жемчугом… не речным, неправильной формы да ребристым — нет, морским, жемчужина к жемчужине, идеально ровным. Да и шитьё настоящее, не люрекс какой-нибудь, не металлик — серебряная канитель, тончайшая, в нить, проволока. То-то мне свёрток тяжеловатым показался. Такими цветами не по кайме и кокетке, а всё платье заткать — оно само стоять будет, без манекена. В комплекте к нему во втором свёртке — белоснежная рубашка с пышными рукавами, что будут красиво выглядывать в прорези бархатных рукавов, ещё — лёгкие черевички, и, наконец, расшитая серебром и жемчугом налобная повязка, чтобы не простоволоситься. Хорошо, что не кокошник, сконфуженно думаю. Ну, Лора, ну, молодец, как всё подобрала! А ведь, в самом-то деле, к любому платью-костюму достойное обрамление требуется: и обувь соответствующая, и бижутерия какая-ни…