— Нет, это совсем не то. Это был старый друг моей матери.

— Ее любовник!

— О, Д’Арси, ты невозможна! Твои мозги работают только в одном направлении. Нет, конечно же, не любовник. Все, что они делали, так это просто смотрели друг другу в глаза, а потом он оказался в инвалидной коляске после того, как был до полусмерти избит бейсбольной битой. Нет, он не был любовником. Просто несчастный, искалеченный друг…

— После этого ты приехала в Париж и получила работу модели?

— Не совсем так. Сначала я была ассистентом фотографа, его звали Арман.

— Он твой любовник?

— Д’Арси, прекрати, пожалуйста. Конечно же, он не мой любовник. Он гомосексуалист.

— Ну, не сходи с ума. Я знаю, что даже гомосексуалисты могут спать с женщиной.

— Арман не может. Со мной, по крайней мере. Но даже если бы он хотел, почему я должна этого хотеть?

Д’Арси призадумалась:

— Ну, если ты так ставишь вопрос, то я не знаю, почему ты должна этого хотеть. То есть я уверена, что у тебя есть масса более предпочтительных возможностей, скажем так.

Джейд засмеялась.

— Да, скажем так… — ответила она загадочно.

— Да ладно тебе! Можешь мне сказать. У тебя много любовников?

— Ну, ладно. Я скажу тебе, если ты пообещаешь не поднимать больше этот вопрос.

— Обещаю. Ну, я слушаю.

— Нет.

— Что это означает «нет»?

— Это означает, что у меня не много любовников.

— Это не честно. Я вынуждена задать еще один вопрос.

— Да?

— Ну, хоть несколько любовников у тебя есть?

— Я говорю тебе «нет» и не позволю больше задавать подобных вопросов.

Она сказала Д’Арси всю правду. Не было не то что много любовников, даже нескольких стоящих. В Париже у нее было много безликих мужчин, с которыми она спала, но которых не любила. Так было легче — покоряться без сопротивления. Она была очень одинокой. Одиночество окружало ее еще в Лос-Анджелесе, но никогда еще оно не было таким отчаянным, как после бегства из Палм-Бич. Именно там остались два самых дорогих для нее человека. Она всегда вспоминала песенку Тони Бенетта «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». Только пела ее по-другому: «Я оставила свое сердце в Палм-Бич!» Это, конечно же, звучало ужасно немелодично. Однажды она проснулась в какой-то странной постели, на грязной простыне, с каким-то незнакомым и уродливым мужчиной, и ее переполнило чувство самоотвращения. Она-то думала, что использовала этого самца, но оказалось, что пользовались ею, унижая и растаптывая ее душу. Точно так же Трейс и Скотт использовали Карлотту. Так же поступали все мужчины, которым так беззаботно и глупо отдавалась Карлотта, пытаясь эпатировать Трейса. А она, Джейд, хотела впитать в себя лучшие черты своей матери и отбросить наиболее глупые, отталкивающие, саморазрушительные… После этого у нее уже не было безликих мужчин и любовников.

Джейд не могла не спросить:

— А ты? У тебя были любовники, кроме… — Она не могла заставить себя произнести его имя.

— Настоящие любовники, кроме Реда? Нет. Он был моим первым любовником, и к тому же единственным, в истинном значении этого слова.

Джейд закрыла глаза: можно завидовать Д’Арси, хотя это было неприятно, учитывая все ужасные обстоятельства. Как бы она хотела иметь право произнести то же: «Ред был моим первым любовником…»

Вместо завтрака Джейд настояла на прогулке по Парижу. Они решили посетить Левый берег Сены, поэтому проехали на такси вниз к площади Согласия, чтобы переехать мост. Д’Арси очень удивилась, что таксисты старались обогнать друг друга, а не спокойно доставить пассажиров до места назначения.

— Поездка здесь такая же сумасшедшая, как и в Бостоне!

— Или в Лос-Анджелесе, — добавила Джейд. — Думаю, что то же самое происходит во всем мире.

Но обе подумали, что в известном смысле ни Париж, ни Лос-Анджелес не могут сравниться с Бостоном.

Хотя было уже достаточно холодно, они перекусили в кафе на открытом воздухе.

— Итак, что же ты делаешь в свободное от работы время?

— Беру уроки французского.

— Но у тебя же ужасный французский. За все это время ты произнесла только несколько слов, заказывая завтрак и объясняя таксисту дорогу.

Джейд рассмеялась:

— Что я сказала этому таксисту? Бонжур! Знаешь, самое трудное для меня всегда было объясняться с таксистами. Когда я только приехала и пошла покупать матрас, то допустила самую ужасную ошибку. Я спутала «мателот» и «мателасом» и, таким образом, сказала таксисту, что хочу купить матроса.

Она рассмешила этим Д’Арси и была очень довольна.

— Я просто не желаю говорить по-французски, как чужеродная американка. Я хочу научиться говорить, как француженка, и читать по-французски в оригинале…

Совершенно неожиданно Д’Арси разрыдалась, вызвав недоумение Джейд.

— Почему ты плачешь?

— Все, что ты только что сказала, означает, что не собираешься когда-либо вернуться в Америку! Я, похоже, никогда тебя больше не увижу!

— Конечно же, увидишь. Ты еще приедешь в Париж, а я когда-нибудь снова вернусь домой.

— Когда?

— Ну, трудно сказать.

— Скоро?

— Может быть.

— Почему ты не хочешь вернуться сейчас?

— Я думала, что ты все поняла, Д’Арси. Из-за Трейса и моего крестного отца Росса Скотта. Я предпочитаю оставаться на другом конце мира, подальше от них.

А еще потому, что я не могу находиться в одном полушарии с Редом. Так же как и ты, я не уверена, что устою перед ним. А Эбби любит его! Я не могу подвергать опасности их любовь.

И чтобы окончательно увести Д’Арси от неприятной темы, она застенчиво добавила:

— Я также беру уроки письма.

— Да? Какого письма?

— Это курс письменного сочинения. В основном короткие рассказы.

— Это действительно здорово. Но только на каком языке ты собираешься сочинять? На французском или английском?

Они сидели под деревьями на площади Фюрстемберг.

— Я видела твою фотографию на обложке одного модного журнала, — сказала Д’Арси, хотя это навело ее на грустные воспоминания об отеле «Либерти». — Но тогда твои волосы были черными и короткими. Что все это значит?

— Это был парик. Поначалу я всегда его носила. Это было что-то вроде маскировки. Думала, что меня никто не узнает, если изменю цвет волос и стиль прически.

— Но от кого же ты пряталась?

— Просто хотела принять меры предосторожности на тот случай, если кто-нибудь в Америке увидит мою фотографию, как это случилось с тобой.

— Но ты же скрывалась не от меня?

— Нет, конечно же, нет! От Трейса и Скотти. Не хотела, чтобы они узнали, где я. Потом поняла, что это глупо, что, если бы они захотели найти меня, они бы это сделали. Они всегда находят того, кто им нужен. У них есть способы.

— Но они никогда не пытались?

— Да. Полагаю, я переоценила свою важность для них.

Единственное, что она сделала, так это сожгла дневники о Трейсе и Скотти, предварительно сняв копии с тех страниц, которые имели отношение к их преступной деятельности. Вначале решила, что когда-нибудь использует эти бумаги против них, но потом поняла, что они могут уберечь ее от их посягательств, послужить для нее своего рода страховым полисом. Она отослала копии Трейсу и Скотти, сообщив при этом, что остальные копии находятся в руках нескольких надежных людей и что они непременно передадут их властям, если с ней что-нибудь случится. Она солгала, но они об этом не знают, пусть думают, что так оно и есть.

— Я поражаюсь, что ты вообще стала фотомоделью, зная, что они непременно будут тебя разыскивать.

— Ну, вначале я была просто ассистентом фотографа, но это была такая скука. Мне приходилось подбирать модели и укреплять им прически. То есть приводить их в надлежащий порядок. Конечно, наиболее известные модели имели своих специалистов. А мне приходилось держать фен, чтобы их волосы развевались. Кроме того, была на посылках, разыскивая по всему Парижу необходимые аксессуары. И пока не находила нужную вещь, мне не оплачивали расходы на такси. Приходилось поэтому ездить на метро, что я ненавидела больше всего. Ведь я из Лос-Анджелеса, а там метро нет.