— Так что же тогда? Объясните! Попробуйте по крайней мере. У вас очень убедительные метафоры — про землетрясение, к примеру.

— Вы иронизируете?

— Упаси Боже! Но уж коль скоро вы вспомнили, что я психолог, — подсказываю вам простейший психологический прием. Если трудно что-то выразить словами, попробуйте придумать метафору.

— Метафору? Хорошо. Я попробую. Это… Это… Примерно вот что: представьте себе двух ученых, вернее, одного ученого и его ученика и последователя, работающих над созданием какого-нибудь механизма или — нет! — еще лучше — оружия. Опасного, смертельного оружия. Они были близки к завершению работы и абсолютно уверены в том, что созданное орудие им послушно. Однако во время одного из последних, возможно — самых последних испытаний, произошла трагедия. Ученый погиб, а ученик… по воле провидения, или случая, или… Только — заклинаю! — упаси вас Боже думать о счастливом случае! Словом, ученик остался жив. Вы по-прежнему станете обвинять его в предательстве?

— Потому что остался жив? Разумеется, нет. Вопрос в другом. Остался ли он верен идее своего кумира, будет ли заново создавать этот смертоносный агрегат? Или отступится в страхе?

— Вы пропустили еще один вопрос. Очень важный, между прочим.

— Какой же?

— В чем причина трагедии? Отчего взорвался агрегат и погиб ученый?

— Согласна, вопрос принципиальный. Так отчего же?

— Порочной, а вернее, ошибочной оказалась сама идея. Понимаете? Они ошибались в принципе. И это для оставшегося в живых страшнее смерти. Даже такой жуткой… Тело его в целости и сохранности, в добром, я бы даже сказал, здравии, а вот душа, мозг… Все разлетелось вдребезги, потому что нет более главного — ради чего существовали они не один год. Нет идеи. Есть ошибка, обман, пустота. Или нет, не пустота даже — монстр, выпущенный на свободу, отчасти по его вине.

— Иными словами, валашский господарь Владислав Третий, прозванный также Владом Дракулой, каким-то чудом оказался бессмертен. Более того, спустя шестьсот лет после собственной гибели и даже отсечения головы он умудрился вернуться к жизни. Причем не призраком бестелесным, а вполне материальным субъектом, способным убивать людей и глумиться над трупами. Так?

Взгляд, который устремил Кароль Батори на Полину во время ее монолога, как ни странно, не был взглядом умалишенного.

Однако ужас, трепетавший в этом взгляде, был столь велик, что и вполне нормальным признать его было бы трудно.

— Так. Именно так. Но — Боже правый! — как спокойно и безразлично произносите вы эти страшные слова. Впрочем, возможно, в том и заключается ваше счастье. И дай вам Бог сохранить его при себе.

— Ну, хорошо. В конце концов, каждый вправе верить тому, чем живет в этот миг его душа. В своей жизни я встречала людей, живущих еще более странными верованиями. Однако скажите мне: в чем же заключается ваша вина? Разве ужасный Дракула каким-то образом подчинялся вашей воле или воле покойного профессора?

— Подчинялся? Конечно же, нет. Поверьте — сейчас мы а имеем дело не просто с монстром, порождением тьмы, но с самой тьмой. Кому, скажите на милость, подчинится она? Разве только самому сатане? А наша вина? Существует — а вернее, существовало — устойчивое поверье: господарь Дракула окончательно сбросит оковы векового сна, в который был погружен волей разгневанных небес, когда последний оставшийся в его роду согласится признать родство и вступить в наследственные права. Теперь вам ясно?

— Теперь ясно.

— Что Кароль Батори — опасный безумец. Не правда ли?! Он почти выкрикнул это, заставив нескольких посетителей кофейни с интересом обернуться в их сторону. А после неожиданно заслонил лицо руками. И, низко уронив голову на грудь, разрыдался.

Он очнулся довольно быстро от могильного — вот уж точно! — холода, сковавшего тело.

Боли, как ни странно, не было, хотя в памяти сохранились обрывочные воспоминания о бесконечном полете, а вернее — падении в каком-то ограниченном пространстве.

Будто и вправду каменный исполин, жестокий и беспощадный, сжал его в объятиях. А дальше?..

То ли — прыгнул вместе с ним, погружаясь в тартарары. То ли — швырнул его со всей дьявольской мочи в узкий колодец.

Последнее более всего походило на правду, ибо теперь, окончательно придя в себя, Костас вспомнил — это было именно падение в колодец или нечто очень похожее: глубокое, узкое отверстие в гранитной толще подземелья. Теперь он лежал в кромешной тьме. Однако — был жив.

И даже — по ощущениям — не сильно изувечен. Тело покоилось на мягкой песчаной почве, прохладной, но сухой.

Дышалось легко.

Настало, однако, время осмотреться. Он приподнялся с великой осторожностью и сел. Медленно пошарил вокруг себя руками: кругом была пустота, возможно — и, скорее всего, — обманчивая.

Но, как ни странно, именно она несколько успокоила Костаса. К тому же движения не причинили боли — значит, первое ощущение было справедливым: серьезных травм чудом удалось избежать.

Пришло время вспомнить о вещах менее важных, однако ж необходимых. Тем более — нынче.

Что, к примеру, сталось с фонариком в верхнем кармане куртки? Была, правда, еще зажигалка.

Но Костас уповал на милость провидения. И не напрасно.

Фонарик оказался цел и послушно вспыхнул, отозвавшись на легкое прикосновение, — яркий луч пронзил кромешный мрак. И сразу же утратил пронзительность, рассеялся, разбегаясь, широким потоком света. Пустота.

Ничего не увидел Костас поначалу, и ощущение бесконечной подземной пустыни немедленно завладело сознанием, вселив скорее тревогу, нежели успокоив.

Однако очень скоро он разглядел пределы свободного пространства: рассеянный и сильно поблекший луч уперся в стену, издалека показавшуюся такой же каменной и шероховатой, как и стены в замке.

Что ж, это было логично.

Многоэтажное подземелье — вполне в духе коварного рыцаря Дракулы.

К тому же снабженное хитроумными ловушками.

Костас ни секунды не сомневался, что, заглядевшись на портрет поенарской мадонны, угодил именно в ловушку для таких любопытных ротозеев, как он, ловко упрятанную в правильном месте.

Надо полагать, замок был напичкан и другими, предназначенными для незваных гостей, более искушенных.

Впрочем, теперь это не имело значения.

Он был в западне и понятия не имел, каким образом станет выбираться отсюда.

Луч фонарика между тем медленно шарил впотьмах.

Скоро стало ясно: пролетев неведомое — но изрядное — расстояние, Костас оказался в просторном помещении.

При желании его можно было назвать залом, пребывая в дурном настроении — подвалом, но как бы там ни было — здесь было просторно, сухо, прохладно, чувствовался постоянный приток свежего воздуха, хотя не наблюдалось ни одного источника света.

Почва под ногами была песчаной, мягкой и немного зыбкой, но не настолько, чтобы, поднявшись на ноги, Костас потерял равновесие. К тому же — пустота.

Ощущение пустоты по-прежнему преследовало его, однако больше не тревожило. Скорее — успокаивало. Но это длилось недолго.

Сделав несколько робких шагов, он постепенно обрел некоторую уверенность, и нетерпение скользкой коварной змейкой заползло в душу. Хотелось скорее разобраться в ситуации: понять, где именно очутился и — главное — как быть дальше?

Что бы ни случилось, сидеть сложа руки Костас Катакаподис не собирался. По крайней мере до той поры, пока силы не оставили его. А до того страшного мига было, слава Богу, еще далеко.

К тому же — любопытство.

Крохотной лапкой оно уже царапало душу.

Словом, уверенности у Костаса прибывало.

Как вдруг…

Запнувшись об это очередное «вдруг», он чуть было не упал, подумал о следующей ловушке и даже успел мысленно поинтересоваться: как много их здесь? И сколь глубоко — в этой связи — подземелье?

Но — обошлось.

Он устоял на ногах и только больно ушиб коленку — препятствие было невысоким.