А «скорая» уже неслась к аэропорту, голося сиреной и сверкая мигалкой. Круто повернув налево, она промчалась мимо главного весьма облезлого серого двухэтажного здания постройки 50-х годов и, не сбавляя скорости, влетела в боковые ворота. Охранники в аэрофлотовских фуражках и зеленом камуфляже шарахнулись от брызг, плеснувших из лужи, но останавливать «рафик» не стали. Им только что позвонили и приказали пропустить.

Машина покатила в дальний угол аэродрома, где стоял серо-голубой двухмоторный «Ан-26». Развернувшись задней дверью к самолетной аппарели, «рафик» остановился. Дверь распахнулась, из нее выпрыгнули несколько человек в белых халатах, они выдвинули носилки, на которых лежало тело с наглухо забинтованной головой. Кто-то из медиков держал капельницу, остальные тащили носилки.

Охранники в серых камуфляжках, стоявшие у самолета с автоматами в положении «на ремень», проводили взглядом представителей самой гуманной профессии. Они даже не обратили внимание на то, что у большей части медиков из-под халатов проглядывали зеленые камуфляжные штаны и десантные ботинки.

«Рафик» с красным крестом, погасив мигалку, неторопливо отъехал от самолета, который уже начал поднимать аппарель. В кабине «скорой» остались два человека в белых халатах. Машина покатила не к тем воротам, через которые проехала на летное поле, а в другую сторону, к приземистому зданию медсанчасти, где парковались санитарные автомобили аэропорта. Там, среди нескольких однотипных «рафиков», «скорая» остановилась. Те двое, что на ней приехали, вышли из машины уже без халатов, в черных джинсовых костюмах, кроссовках и с двумя большими хозяйственными сумками. Они вошли в здание медсанчасти, прошли через проходную на крылечко, выводящее за ограду аэродрома, и сели в зеленую «шестерку», погрузив в нее сумки. «Шестерка» покатила по неасфальтированной гравийной дорожке, ведущей в деревушку, расположенную в километре от аэродрома. А оттуда, из деревушки, по такой же дорожке добрались до выезда на Московское шоссе. Как раз в это время «Ан-26» уже занял отведенный ему эшелон по высоте и взял курс на Москву.

Врачи, присев возле носилок, обсуждали состояние пациента.

— Не сдох он у вас? Не перестарались?

— Нормально. Долетит, раньше смерти не помрет.

— Когда очухается?

— Минут через пять-десять. Тогда введем через капельницу снотворное.

— Сколько проспит?

— До Москвы хватит с гарантией. Часа два — два с половиной.

— До Москвы три часа лета. Более сильную дозу нельзя?

— Лучше не надо, если он живым нужен. После парализанта может не выдержать.

— А если он концерт в людном месте устроит?

— Тогда придется применить «чердачный вариант».

— Это что такое?

— А это когда быстро и крепко бьют по «чердаку». Так, как мы сегодня сработали. Надо думать, что господин Соловьев будет нами доволен…

О том, что стряслось на дороге к аэропорту, Сэнсей узнал нескоро. Он решил поспать до полудня и был убежден, что Ворон его не побеспокоит. А потому перед тем, как забраться в койку, строго-настрого приказал своему заму по охране оптовой базы, детинушке Феде, оставшемуся за главного, всех, кто будет звонить, посылать на хрен.

Федя был человек очень исполнительный. Получив такое распоряжение, он просто-напросто отключил кабинет своего начальника от мини-АТС оптовой базы. Машинами с легальным и нелегальным товаром, которым положено было грузиться и разгружаться на базе, должны были заниматься другие, а распределять охранников на сопровождение мог и сам Федя, без консультаций. Собственно, никаких вопросов, которые Федя не смог бы решить сам, на базе не было. За исключением, конечно, тех, в которые его не посвящали. А поруководить Федя был не против. Ему это дело даже нравилось.

Естественно, что шухер, поднявшийся после того, как малиновая «девятка» сопровождения привезла ужасную новость, был немалый. Весть о том, что хозяйский джип сожжен до такой степени, что не поймешь, чьи головешки остались внутри, довольно быстро облетела всю систему Ворона. Бригадиры были в тупике: на Ворона замыкалось так много, что полное представление о масштабах деятельности всей конторы в целом имел только он сам. Руководители разных заведений, оседлав автотранспорт, заездили, забегали друг к другу, пытаясь выяснить, у кого же это могла подняться рука, надо ли кого-то за это мочить, нужно ли срочно удирать из области или, может, вообще из России.

Но никто ничего не знал даже в «главном штабе» Ворона, прятавшемся под вывеской «АО „Альгамбра“. Тамошний президент, Вячеслав Маряхин, был фигурой номинальной, которому надлежало ставить на все подписи и в случае необходимости нести ответственность за финансовые нарушения. Сам Ворон, то есть господин Гнездилов, был по штатному расписанию всего лишь консультантом при совете директоров и никакой ответственности ни за что не нес. Маряхина, конечно, никто из серьезных людей в расчет не принимал, все ему цену знали. Но и фактический первый зам Ворона, господин Альберт Заборский, более известный как Забор, тоже ни фига не сек. Он даже не знал, с чего вдруг Ворон оказался в районе аэропорта. Когда экипаж малиновой „девятки“ доложил, что после посещения оптовой базы дружественного АО „Белая куропатка“ Ворон внезапно заказал билеты на московский самолет, прошел слух, что все дело именно в этом. Некоторые граждане поспешили сделать вывод, что Ворон рассорился с Сэнсеем.

Это мнение внесло серьезнейший раскол в стройные ряды группировок, объединенных в контору. Одни требовали еще теснее сплотиться вокруг «Альгамбры» и Забора как верного ученика и продолжателя дела покойного Ворона. Конечно, эти горячие головы требовали тут же разобраться с Сэнсеем, утверждая, что он такой же беспределыцик, как его предшественник Фрол, спаливший, как утверждала уголовная молва, вблизи своей оптовой базы аж целых четыре джипа, в одном из которых находился великий и мудрый Степа, он же Тихонов Эдуард Сергеевич. Поминали и то, как Курбаши пожег в автомобилях, предварительно заманив в засаду, всю сильнейшую некогда в области бригаду Вовы Черного. Это были только самые громкие пакости, учиненные областной братве со стороны «Куропатки». Количество мелких обид было куда больше.

Обиженных в разные эпохи, начиная со времен Курбаши, набралось немало. Но большинства они не составляли. И уж тем более среди тех, кто в той или иной степени пострадал от Курбаши или Фрола (Сэнсей за четыре месяца своего правления почти никому не досадил), далеко не каждый был готов морально — а главное, физически — на конфронтацию с грозными бойцами оптовой базы. Пожалуй, даже наоборот. Те, кто уже нарывался всерьез на курбашистов или фроловцев, особо не стремились «отмщать неразумным хазарам», при том, что хорошо знали, насколько Сэнсей в качестве командира уступает и Курбаши, и Фролу. Бойцы-то, несмотря на кое-какие потери, оставались те же. И молодежь типа «барсиков» подрастала…

Но, кроме «обиженных», были и те, кто возлагал на «Куропатку» самые радужные надежды. Ворон замучил, он символизировал несвободу. Им давно хотелось попробовать силы в самостоятельной жизни, а Ворон зажал их слишком туго. Забор в качестве преемника был им на фиг не нужен: слишком хорошо знал финансовое положение подопечных. А Сэнсей, который петрил в финансах значительно хуже, чем в боевой подготовке, был как раз таким патроном, от которого можно было ждать послаблений.

Наконец, возникла группа товарищей, кому очень захотелось подсуетиться и предложить Сэнсею свои услуги в качестве экономического советника. Прежде всего по тому вопросу, какие суммы брать с коллег за моральную и огневую поддержку. Разумеется, многим из них уже грезилось, что малограмотный Сэнсей с радостью уступает новым союзникам контроль над финансами ради того, чтобы сосредоточиться на чисто силовых проблемах. И конечно, среди тех, кто об этом мечтал, имелись и такие, кто надеялся со временем поставить под контроль и те сорок стволов, которые обеспечивали куропаткинцам их непререкаемый авторитет.