В 1949 году голландцы наконец ушли из Индонезии, забрав с собой молуккских солдат. У них не было другого выбора, потому что индонезийцы не позволили бы «предателям» вернуться домой на Молуккские острова. Но у молукканцев не было желания начинать новую жизнь в холодных и запущенных городах послевоенной Голландии, а у голландцев не было желания оставлять их у себя, поэтому молукканцам пообещали быстрое возвращение на независимую родину. Голландцы позаботятся об этом. Но голландцы, конечно, не хотели новых проблем с Индонезией. Бедных молукканцев разместили в бывших нацистских концентрационных лагерях, таких как Вестерборк, откуда менее десятилетия назад были депортированы около ста тысяч голландских евреев, большинство из них – навсегда. Первоначально лагерь Вестерборк был построен в 1930-е годы для еврейских беженцев из нацистской Германии. Тогда тоже предполагалось, что это временное решение и они тут не останутся. К 1975 году стало ясно, что независимость южных Молуккских островов была иллюзией, ложным обещанием рассвета, которому не суждено наступить. Новое поколение выросло без надежды на возвращение или жизнь за пределами лагерей. Не лучшее начало для новой эпохи мультикультурализма.

Сразу после убийства ван Гога начались споры. Уже через несколько часов на смену шоку пришли взаимные обвинения. Министры в Гааге обвинили разведывательную службу AIVD[3] в том, что она не уделила более пристального внимания Мохаммеду Буйери. Премьер-министра и министра юстиции обвинили в том, что они не отреагировали на экстремистские выступления в мечетях. Мэр Амстердама Йоб Кохен обвинил AIVD в том, что она не поделилась сведениями с амстердамской полицией. Министра внутренних дел, которому подчинялась AIVD, обвинили в том, что он предоставил террористам свободу действий. Айаан Хирси Али обвинили в том, что ее фильм был слишком провокационным. Тео ван Гога обвинили в том, что он оскорблял мусульман. Друзья Тео, избранная группа людей, цитируемых в национальной и международной прессе, обвинили Кохена в трусости, правительство в беспечности, мусульман в нежелании признать очевидное, премьер-министра в бесчувственности, а Нидерланды в том, что эта несчастная маленькая страна позволила умереть одному из своих гениев. Друзей Тео, в свою очередь, называли «торговцами страхом». Были и те, кто считал, что настоящие проблемы начались с поколения высокомерных социал-демократов, не заметивших зарождения «драмы мультикультурализма» и называвших расистами тех, кто заметил.

Это – обратная сторона самодовольства, чрезмерного благополучия. Когда на сие блаженное состояние покушаются, начинается паника. Поиски виноватых имели оттенок уязвленного самолюбия, возмущения тем, что неожиданно все пошло не так, как надо, обиды за разбитые мечты. Есть голландское слово, идеально выражающее это чувство: verongetijktheid, обида не на человека, а на весь мир. Именно оно читалось на лицах людей, которые после убийства вели споры на экранах телевизоров. И оно же часто проявляется в игре прославленной сборной Голландии по футболу.

Гордясь своей великолепной техникой, своим многонациональным составом, своей непринужденной, чуть ли не издевательской манерой, приводящей в бешенство игроков более прозаических команд, таких как сборная Германии, звезды голландского футбола обычно начинают игру с чувством превосходства, столь свойственным хиппующему Амстердаму. Играя в дерзкий футбол, построенный на индивидуальном мастерстве, они знают, что они лучше всех. Иногда это действительно так. Но не дай бог игра складывается не в их пользу! Стоит только педантичным немцам, кровожадным итальянцам или упрямым англичанам заполучить преимущество в один-два мяча, как тут же головы игроков опускаются, завязывается перебранка, и вот матч уже проигран с мрачным чувством verongelijktheid. Почему это должно было случиться с нами? За что? Что мы сделали не так? Разве мы не лучшие? Да пошли вы!

В ноябре 2004 года дела в «экспериментальном саду» явно приняли дурной оборот. Настроение раздражения и разочарования наиболее четко выразил писатель Макс Пам, один из знаменитых друзей Тео, в телевизионной программе на следующий день после убийства.

Пама спросили, правда ли, что он хочет покинуть Амстердам и уехать в Германию. Пам ответил, что это преувеличение, но недавно он встретил Харри Мулиша, одного из известнейших романистов Голландии, и Мулиш сказал, что ему тоже больше не нравится жить в Голландии и он подумывает о переселении в Германию. Пам выразил понимание, потому что и сам был сыт по горло. Больше всего его расстраивало то, что пришел конец особенному образу жизни, своего рода «анархизму свободного духа», полному «юмора и веселья в духе кабаре», когда можно было смеяться над чем угодно и оскорблять людей, не боясь насилия. «Идиллия закончилась», – вздохнул он. Глядя на Пама, я снова вспомнил о голландской футбольной команде. После смерти Тео всем резко расхотелось смеяться.

Как и в словах Гейне, в высказываниях Пама содержалась доля правды. Нидерланды никогда не были утопией, но мир действительно изменился после и сентября, и этот мир догнал Амстердам так же, как Нью-Йорк, Бали, Мадрид и Лондон. Молуккская проблема была трагедией местного масштаба. Но грустный и нелюдимый Мохаммед Буйери из пригорода Амстердама, чьи социальные горизонты сузились до маленького радикального кружка, был частью большого и жестокого мира, с которым его связывали Интернет, компакт-диски и MSN.[4]

Голландия, и в особенности Амстердам, на протяжении столетий предоставляли приют иностранцам. В конце XVI – начале XVII вв. из Антверпена и более южных районов сюда прибыли евреи-сефарды, ища спасения от испанской инквизиции. Голландская республика в период своего расцвета была богатой и позволяла свободу вероисповедания. Это побудило многих евреев, отказавшихся от своих традиций или перешедших в католицизм под давлением, вернуться к своей вере. Между 1671 и 1675 годами в Амстердаме была построена большая португальская синагога. Еще одну возвели польские и немецкие ашкенази в 1670 году. Евреи, многие из которых были очень бедными, в течение долгого времени страдали от различных профессиональных и социальных ограничений, но не подвергались гонениям до самого прихода немцев в 1940 году. Благодаря этому Амстердам получил название Мокум, что на идише означает «Город».