Мы пошли назад в центр города, где магазинчики, построенные в девятнадцатом веке, соседствовали с домами шестнадцатого – семнадцатого веков. Гармонию там и туг нарушали сооружения 60-х годов двадцатого столетия. День был рыночный. Я слышал голландскую речь с выраженным южным акцентом, а также турецкую, арабскую, китайскую и берберскую.

Я встретился с Норой в кафе на берегу реки Ваал, откуда был виден мост, отбитый союзниками у немцев. Она рассказала мне о своей семье. Оба ее брата живут с голландскими девушками, и это – проблема, потому что девушки не могут общаться с ее родителями. Но Нора навещает их запросто. Она не осуждает ни братьев, ни сестру, которая не носит паранджу, а однажды даже перекрасилась в блондинку.

Обычная история: отец Норы уехал из Марокко и в 1963 году приехал в Голландию, успев до этого поработать в Испании, Франции и Бельгии. На заводах он брался за самую тяжелую работу, часто работал а ночную смену. Он хотел как следует выучить голландский, но хозяин отговорил его. Для работы это не нужно, сказал он. Теперь отец работает неполный день, у него грыжа, диабет и больной желудок. Мать Норы более религиозна, чем ее муж, но при этом отличается редким здравомыслием. В семье Норы не часто говорят об адском пламени. Однако когда Нора захотела изучать право, ее родители так толком и не поняли что она собирается делать. Они имели смутное представление о юриспруденции, по крайней мере как о предмете изучения.

Нора рано проявила интерес к праву. В школе она всегда участвовала в дискуссиях. У нее был «хорошо подвешен язык». Именно тогда она узнала о голландской Конституции. Идея всеобщего равенства, свободы от религии показалась ей замечательной. Теперь ее восторги несколько поутихли. Ей кажется, что свобода слова заходит слишком далеко. Во время недавней студенческой дискуссии о терроризме студент юридического факультета заявил, что гордится Конституцией, потому что она позволила Тео ван Гогу открыто выражать свое мнение. Это лицемерие, считает Нора. Ведь он сказал так, потому что его оскорбления ван Гога не касались и потому что разделяет его взгляды. Но почему каждый должен иметь право оскорблять людей на том основании, что они принадлежат к другой расе или вере? С точки зрения Норы, это противозаконно.

Нора еще училась в средней школе, когда в Нью-Йорке были разрушены башни-близнецы. В тот день для нее все изменилось, на нее стали смотреть другими глазами: «Раньше я была просто Норой. Теперь я вдруг стала мусульманкой». Она вспоминала, что и сентября немного опоздала на урок. Когда Нора вошла в класс, все повернулись к ней, ожидая, что она что-нибудь скажет, возможно, даже сделает какое-то заявление, потому что обычно она за словом в карман не лезла. Но она «словно онемела». Она чувствовала, что обвиняют всех мусульман, особенно после того, как в телевизионных новостях снова и снова показывали одни и те же жуткие кадры: не только дымящиеся башни в Манхэттене, но и молодых мусульман, танцующих от радости в голландском городке Эде.

Одиннадцатое сентября заставило мусульман серьезнее задуматься о некоторых вещах. О каких? «О том, например, какое право имеет Усама бен Ладен называть себя мусульманином. Или о правильном понимании джихада». Джихад, сказала она, не вызывает у нее «плохих чувств». Люди часто не понимают его истинного смысла: «Молодые марокканцы кричат о джихаде, но это всего лишь юношеская бравада. Они плохо представляют себе, что это значит. Джихад оправдан только как средство самообороны, если вы подвергаетесь нападению или не можете исповедовать свою веру».

Однако вера для Норы остается частным делом. Она не поддерживает введение шариата или исламских законов в голландское законодательство, «потому что они не подходят для этой страны, и, кроме того, я – за разделение церкви и государства». Ей никогда бы в голову не пришло поселиться в стране вроде Саудовской Аравии, где женщинам нельзя иметь водительские права, или Нигерии, где женщин, виновных в супружеской неверности, забивают камнями. Создание мусульманской политической партии Нора тоже не считает необходимым, потому что Население Голландии разнородно, и правительств должно учитывать это». Она является членом организации «Молодые социалисты», входящей в состав Партии труда (PvdA).

Таким образом, Нора – не только благочестивая мусульманка, которая видит смысл джихада в защите своей веры, но и прогрессивная, здравомыслящая подданная Голландии, таланты и амбиции которой могут приносить пользу обществу. Однако она понимает, что все не так просто. Одиннадцатое сентября привело к изменению позиции не только прогрессивно настроенных голландцев, но и иммигрантов. По словам Норы, произошел «поворот». До и сентября образованные марокканцы были уверены в своем будущем в голландском обществе. Они считали себя его членами. Необразованные же чувствовали себя в изоляции или вообще оставались безразличными. Им и сейчас все равно, полагает Нора. Но для образованных все изменилось. Их стало пугать то, что их называют «мусульманами» или «марокканцами». Тем не менее это именно те люди, которым нужно дать все шансы, те молодые люди, которые так старались добиться успеха. Потому что, когда они разочарованы, когда видят, что перед ними захлопываются двери, они озлобляются.

«Я бы разозлилась, если бы такое случилось со мной», – сказала Нора, поправляя платок под порывами ветра, дувшего с реки. Она умолкла, что случалось с ней редко. Я думал о разочарованных интеллектуалах – не только о мусульманах или марокканцах – и об их склонности принимать участие в решении великих революционных задач, когда они чувствуют себя изолированными или загнанными в угол. Я думал об актере Фархане и о горечи, вызванной остракизмом, которому его подвергли.

Я спросил Нору, чем бы она хотела заниматься после получения университетского диплома. Она ответила, что не хотела бы работать адвокатом. Зал суда – неподходящее место для женщины в платке, потому что адвокаты и судьи должны выглядеть нейтрально. Она предпочла бы работать в государственном учреждении. «Но понимаете, – сказала она, – так обидно, что нельзя работать в городской администрации, если ты носишь еврейскую кипу или мусульманский платок. В конце концов, это и мой город. Ты словно мысленно исчезаешь». Эта странная и жутковатая фраза, «мысленно исчезаешь», означала нечто худшее, чем игнорирование или безразличие. Как будто общество умственным усилием отрицает само ваше существование.

Ощущение, что ты «исчез», может вызвать агрессию и ненависть к самому себе; мечты о всемогуществе сливаются с жаждой самоуничтожения. Чтобы доказать себе и миру собственное существование, люди иногда присоединяются к революционному движению или берут на себя миссию распространения слова Божьего. Другие, еще более отчаявшиеся, могут, вообразив себя карой Божией, совершить эффектное преступление, убить известного человека или открыть стрельбу наугад по испуганной толпе. Некоторые потерянные души, чтобы почувствовать, что они действительно живы, чтобы доказать, что они личности, убивали себя: самоубийство как высшее проявление воли. Это самые опасные «радикальные неудачники», одинокие убийцы, которые больше не в состоянии жить в ладу с самими собой и хотят прихватить на тот свет весь мир.[24]

И так далее. Это – только начало рэпа в исполнении хип-хоп-группы DHC, состоящей из трех человек, живущих в Гааге («Гаага – моя территория»). Текст, первоначально написанный на голландском языке, становится еще более выразительным («Я разрежу тебя пополам»). Описание ритуала обрезания, которому Айаан Хирси Али подвергли в детстве, повторяется жутким рефреном. Композиция была якобы написана группой для собственного развлечения, но быстро распространилась по Интернету, о ней сообщила телевизионная программа новостей, и разразился скандал. Хирси Али подала в суд. Члены группы были арестованы, преданы суду, признаны виновными и приговорены к 150 часам общественных работ. Все трое по происхождению марокканцы.