— Конечно. Если тебе надо, конечно…
Миновав парк, я очутился на улице, по которой шли троллейбусы, увидел стеклянный киоск с цветами и на всякий случай купил несколько чайных роз, совсем свежих. Потом узнал, где находится рыбный магазин в центре, и пошел туда.
Я должен был извиниться перед Настей, если она, пусть даже из любопытства или от скуки, придет на это свидание. Ну, девочкой, конечно, она не была, но и примочкой для выведения синяков не была тоже. К тому же и синяки у меня были совсем не на теле. А самое главное, она-то при чем здесь, если мы с Костей не нашли друг друга? И безусловно, самый лучший для меня вариант — если она пошутила и ее там нет. Тогда у нас не будет осадка от неловкости, которая неизбежна.
Я попытался разглядывать улицу.
До чего же этот Ростов был сам по себе! Желто-розовый сумрак постепенно впитывался в камни, и город, казалось, куда-то поплыл. Толпа уже стала пестрой по цвету, уже приоделась и охотно посматривала по сторонам. Вывеска «Столовая» уже казалась пресной и лишней, куда-то подевались грузовики, и у меня очень скоро, не успел я отшагать квартала, возле телефонных будок были изъяты все двухкопеечные монеты. Меня подивило: сколько красивых женщин! И не платьями, а лицами, фигурой, походкой.
Сама степенность, плавность, в движениях покой. Откуда? Можно было подумать, что их руки никогда не знали тяжелых сумок, стиральных порошков и кастрюль, что их кожа не соприкасалась с машинным маслом, железом или бумажной пылью, что их губы не ощущали на себе табачного дыма или винного перегара, да и вообще они по всему были далеки от самих себя, от утренних, которым надо было вставать, спросонья прихлопнув будильник, нестись на кухню, ломая спички, побыстрей зажигать конфорки, пробиваться локтями в трамвай, выдергивать себя из него, бежать к дверям учреждений или к проходной, а потом нестись в магазин, и еще туда и туда-то, и отсчитывать каждый день до получки. Откуда такая великая сила жизни, такой могучий заряд будущего? Да, действительно, сколько красавиц и по-настоящему крепких, здоровых женщин, наделенных природой всем, чтобы выстоять и по утрам, и днем, и вечером, и ночью. Может быть, тут замешаны воздух и солнце южной земли? Не знаю. Но куда там зябким и шустрым ленинградкам, куда там самоуверенным и суетливым москвичкам до неторопливых, осанистых и кровь с молоком ростовчанок.
Сгущаясь, сумерки стали фиолетовыми, а дома словно сгрудились. Пожалуй, город становился уютнее. Да, именно уютнее. Но воздуха не прибавилось. Напротив, стало совсем ясно, что ждать свежей струйки неоткуда.
Я нашел знаменитый рыбный магазин и, чтобы очистить свою совесть, даже заглянул внутрь его, насытившись тошновато скользким запахом сразу многих океанов. Насти нигде не было. Еще раз проверив, нет ли поблизости другого подобного и тоже высохшего аквариума, я всего минут пять потолкался на углу и тут-то вдруг понял коварство уставшей от поклонников стюардессы, которая, оказывается, отпустила мне все грехи заранее: «Ничего, у рыбного магазина не соскучитесь». Надо признать, она посмеялась надо мной остроумно и зло. Место это было — облюбованный уголок для знакомств. Пятачок, где собирались те, кто был не прочь вдвоем убить вечер, а потом мирно разойтись, ничего не требуя, не выказывая обиды и ни на что не посягая. Вытащив сигарету и скользнув по лицам, я тут же поймал несколько полусмущенных, робко взглянувших на меня предложений, одетых чистенько, но, пожалуй, не в меру подкрасивших свои около тридцати: «Может быть, мы пойдем куда-нибудь, где весело, а потом посмотрим?.. Или побродим где-нибудь у Дона…» Этого мне только и не хватало.
Я понял, что могу мотать отсюда на все четыре стороны. Посмотрел вокруг, силясь вспомнить номер троллейбуса, который довез нас с Костей до театра, до того сада, как вдруг прямо возле меня остановилась машина. Из опущенного окошка доносилась негромкая музыка и зеленовато светились кружочки всех приборов.
Та гордая красавица, что, распахнув дверцу, сидела в такси и смотрела на меня, выжидая, и была Настя, улыбавшаяся, чуть смущенная. Мелькнула блестящая красная туфелька. Что угодно, но такую вот Настю я не ожидал увидеть. Я только взглянул на нее и неожиданно почувствовал, как у меня в одну секунду отпустило душу. Как же, оказывается, мне сейчас нужна была давным-давно знакомая Настя.
— Добрый вечер. Здравствуйте, Настя. — Я протянул ей свой букет. — Вы даже не представляете, как я вам благодарен.
Дверца захлопнулась, на моих коленях оказался краешек вишневой вельветовой юбки.
— Куда? — откинувшись, спросил шофер.
— Куда? — повернулся я к ней.
— Не знаю. Мне все равно, — блеснула она зубами.
Под цветами обнажилась шелковая вышитая белая блузочка, не надетая на нее, а точно наклеенная. Словом, этой блузочки как будто не существовало. Но я заметил, что и под блузочкой ничего больше не было.
— Я бы, честное слово, подарил вам этот город, Настя. И будьте сегодня моим добрым гидом, если это нетрудно.
— А может, мне этого города и даром не надо, — засмеялась она. — Только недалеко. По проспектам. Я и сама-то нездешняя.
Я осознал, почему цветы в ее руках стали яркими необыкновенно. На ней была коротенькая и тоже вельветовая, синяя без рукавов… ну, жакетка, что ли… И это был фон, на котором выделялся каждый цветок. Яркость в одежде почти цыганская.
— Поехали, — сказал я шоферу. А когда мы двинулись, спросил: — Надеюсь, вы отдохнули?
— От чего это? — игриво пожала она плечами. — С такими пассажирами отдохнешь!
— С такими, как я?
— Вот именно, — засмеялась она.
Я достал сигареты.
Или с ней что-то произошло за эти несколько часов, или я не разглядел ее в самолете. Она была совсем не та, с которой я простился у трапа. Даже в манере говорить появилось что-то новое: растягивала слова на южный манер, уже самой интонацией как будто суля мне открыть нечто загадочное, почти роковое. И волосы, оказывается, были не каштановые, а скорее черные, такие же, как брови. От прежней надменной Насти остались только тяжелые веки да еще, пожалуй, прищур глаз, как от солнца, от теплого ветра. Она была более чем хорошенькой и теперь заманчиво диковатой.
— А я, по правде сказать, не надеялся, что вы приедете, — признался я.
— А я и сама не надеялась, — засмеялась она. — Спасибо вам за цветы, — и посмотрела на свои покрытые свежим лаком и еще слегка пахнущие ацетоном ногти. — А что делать, если скучно?..
А когда подняла голову, я заметил в ее взгляде несогласующуюся с улыбкой настороженность, пристальную зоркость. От этого и все лицо становилось иногда неестественным и даже как будто деланным. Она словно заставляла себя быть посмелее. Говоря честно, я, конечно, выбрал бы для себя ту недосягаемую Настю-стюардессу, которая представлялась мне ожившей и существующей частичкой давнего Миуса. Но в эту минуту мне, возможно, было легче с неловко пытавшейся кокетничать этой Настей, еще не привыкшей ко мне и как будто осваивающейся.
— А вы даже не назвали себя, между прочим, — лукаво глядя мне прямо в глаза, сказала она. — Или считаете, что со мной сойдет и так?
— Виктор Сергеевич, — ответил я и протянул ей сигареты.
— Это точно, что Виктор Сергеевич? — она посмотрела на меня испытующе, как бы оценивая. Потом взяла сигарету. Я дал ей прикурить, она закашлялась. — А я всегда говорю что попало, если пристают. И тоже назначаю у рыбного магазина, но не прихожу. — И, мне показалось, на секунду прижалась ко мне. Похоже, что она решила не терять вечер даром. Жаль только, что я, пожалуй, был не подготовлен к этому далеко не идиллическому завершению знакомства с небесным прообразом юношеской любви.
Но попробуйте быть святым и заниматься воспоминаниями, если вы ощущаете рядом гибкость горячего и вполне реального тела, если вокруг так дурманяще светятся розы, и эти шины как будто не едут по плевкам, по грязным следам, по сизым струйкам машинного масла, по зыбкой черноте асфальта, исшарканного вдоль и поперек, если все забито запахом роз, а доносящееся дыхание никак, никогда, ни за что на свете не может быть нечистым, как не могут быть опресненными эти губы, если весь эфир начинен неудовлетворенной страстью: «Как любил я вас, очи черные…», если вас бережно и невесомо покачивает и если вы улавливаете, как вам кажется, не просто любопытство:
