Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Джим встал, подошёл к столу и залпом выпил налитый лордом Райвенном глинет. Обжигающая жидкость чуть не вылилась обратно, но Джим удержал её в себе, хотя на глазах у него и выступили слёзы.

— Я свяжусь с господином Пойнэммером, — проговорил он глухо.

Г-н Пойнэммер был уже в курсе дела: он успел побывать у Илидора. Он не утешал Джима. Шансы добиться даже хотя бы сокращения срока были ничтожны. Потягивая маленькими глотками сильно разбавленный водой глинет, миниатюрный слуга закона сказал с удручающей откровенностью:

— Дело почти на сто процентов безнадёжное, ваша светлость. То, что изложил мне ваш сын, звучит не слишком вразумительно и вызовет у суда мало доверия.

— Но ведь ясно же, что он не планировал никакого покушения, это чистые эмоции! — воскликнул Джим.

— Вам, может быть, это и ясно, — возразил г-н Пойнэммер. — Но в суде это будет трудно подать в убедительной форме. Что мы имеем? Попытку самоубийства младшего брата, записку с туманными и слишком неконкретными обвинениями в адрес короля и пару невесть откуда взявшихся дуэльных мечей. Записки нет: ноутбук Лейлора забрал король, приобщить к делу нечего. Вообще ничего не ясно. Никаких вразумительных фактов, кроме одного — самого нападения. Король — фигура неприкосновенная, и покушение на него считается государственным преступлением. Если бы на месте короля был кто-то другой, то можно было бы говорить о незаконной дуэли, наказание за которую — от двух до пяти лет, а если учитывать то, что она обошлась вовсе без телесных повреждений, то виновный мог бы отделаться символическим наказанием. Но у нас, увы, иная ситуация…

Джим слушал с закрытыми глазами. Он вздрогнул, когда его руку мягко и сочувственно накрыла маленькая тёплая ладонь г-на Пойнэммера.

— Увы, ваша светлость, утешить мне вас нечем, а зря обнадёживать вас я считаю для себя непозволительным, — проговорил слуга закона.

Слёз не было, только невыносимо болело сердце. Джим налил стакан глинета и поднёс к губам, но г-н Пойнэммер мягко удержал его руку.

— А вот это не советую, ваша светлость. Делу это не поможет, а сгубить ваше здоровье и красоту может в два счёта. — И он, отняв у Джима стакан, приложился к его руке мягкими губами. — А это было бы очень жаль.

Джим откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

— Значит, никакого спасения нет? — спросил он глухо.

— У меня есть мысль, но я не знаю… — Г-н Пойнэммер загадочно улыбнулся.

— Говорите. — Джим открыл глаза и выпрямился в кресле. — Что бы это ни было. Если есть хоть какой-то шанс, нужно его использовать!

— Поскольку вы состоите с королём в родственных отношениях — если не кровных, то, по крайней мере, узаконенных, — то вы могли бы обратиться к нему, так сказать, по-родственному, — сказал г-н Пойнэммер. — Могли бы попытаться убедить его не выдвигать против Илидора обвинения в покушении. В его власти отозвать обвинение, и тогда вашему сыну будет вменена в вину незаконная дуэль, а это, согласитесь, совсем другая статья. Королю же за это ничего не будет: он обладает иммунитетом. Но это, конечно, требует определённой дипломатии. Тут я вам не советчик: вам самому лучше знать подход к вашему высокопоставленному родичу.

При мысли о том, что придётся идти на поклон к Раданайту, умолять его, сердце Джима отяжелело, как камень. Непробиваемая стена недосказанности была разбита Раданайтом, когда он приходил просить руки Лейлора — тогда он всё ясно высказал, но теперь вместо стены между ними пролегала непреодолимая пропасть. И они стояли на её противоположных краях.

— Вряд ли это возможно, — прошептал Джим.

— Что ж, как знаете, — пожал плечами г-н Пойнэммер. — Я лишь высказал своё мнение, а решение остаётся за вами.

— Значит, вы не берётесь защищать моего сына? — спросил Джим уныло.

— Ну, почему же, — ответил г-н Пойнэммер, поднимаясь и накрывая руку Джима своей. — Из уважения к вашему покойному спутнику, а также ввиду моей глубокой и искренней симпатии к вам, ваша светлость, я попытаюсь сделать всё возможное и невозможное. Будем держаться на связи.

Джим ещё долго сидел в кабинете в тяжких раздумьях, потягивая разбавленный глинет, пока Эннкетин не доложил о приезде Эриса.

— Проводи его сюда, — сказал Джим.

Эрис вошёл, распространяя вокруг себя пленительный аромат невинности. Джим заставил себя встать, взял его за руку и поцеловал. Тёплое кольцо объятий обвилось вокруг его шеи.

— Почему вы хандрите тут один, ваша светлость? — спросил молочный голос.

— У меня проблемы, мой хороший, — сказал Джим, глядя в лазурную бездну его глаз и не видя там ни искреннего тепла, ни сердечной привязанности.

Заслышав о проблемах, Эрис нахмурился.

— Забудьте о ваших проблемах, ваша светлость, — сказал он. — Я помогу вам в этом. Давайте сходим сегодня куда-нибудь. Прокатимся.

— Боюсь, эти проблемы не из тех, которые легко забыть, — невесело усмехнулся Джим. — Один мой сын лежит в коме, а второго могут надолго посадить в тюрьму. Я что-то не в настроении развлекаться, дружок.

Эрис насупил брови, присел на подлокотник кресла.

— Всё так серьёзно? Я вам сочувствую, ваша светлость… Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да, — сказал Джим. — Избавь одного моего сына от обвинения, а другого вытащи с того света.

Эрис смотрел на него недоуменно. Джим плеснул в два стакана немного глинета.

— Я шучу, мой милый. Будешь? — Джим протянул ему один из стаканов.

Эрис взял стакан, всё ещё недоуменно морща лоб.

— Невесёлые у вас шутки, ваша светлость, — пробормотал он. — Но я всё равно готов сделать для вас всё, что только ни попросите. Если хотите, я могу побыть с вами, чтобы вам не было одиноко и грустно.

Джим вздохнул.

— Если тебе это не в тягость, дорогой, — да, пожалуй, твоё общество меня бы развлекло.

— Что вы, мне это нисколько не в тягость! — с готовностью воскликнул Эрис. — Я буду только рад.

В его обществе Джим провёл час, слушая его болтовню. Что-то разительно изменилось в его чувствах к нему, Джим сам себе удивлялся. Раньше вздор, который нёс Эрис, казался ему милым, забавлял его, и он слушал его со снисходительной улыбкой, а теперь всё, что говорил Эрис, вдруг стало просто глупым. Эрис мог болтать без умолку на любые темы, не заботясь о том, что некоторые его суждения были весьма поверхностны, а некоторые откровенно глупы и, с точки зрения Джима, неверны. Слушая эту ересь, Джим содрогался и, когда Эрис предложил сыграть ему на органе, охотно согласился: так, по крайней мере, словесная какофония стихнет, и её сменит гармония музыки. Чем-то Эрис напоминал Арделлидиса, но только как дурная пародия: за годы дружбы с последним Джим убедился, что, несмотря на не слишком большую глубину ума и отсутствие всесторонней эрудированности, у того было доброе и отзывчивое сердце, способное на подлинные, глубокие и нежные чувства. Если он любил, то всей душой, а если ненавидел, то всеми печёнками (некоторые выражения Арделлидис усвоил у Дитрикса и всё ещё по привычке употреблял — кроме упомянутых «печёнок», например, называл Джима «мой ангел»). Но важнее всего было то, что он был органически неспособен на подлость и предательство, был верен в дружбе и любви и от природы великодушен. В Эрисе Джим не видел ни подлинности чувств, ни цельности характера, и вообще ему казалось, что за этой обворожительной внешностью скрывалась мелкая и хищная натура. Чары рассеялись, Джим вдруг с удивительной ясностью увидел его насквозь, и то, что он увидел, было примитивно и неприглядно.

88
{"b":"284726","o":1}