Разумеется, на Марью Федотовну бывшую соседку.

Однако развивать эту занятную мысль, то есть представлять себе, чем бы занималась американка, если бы родилась в тридцатом году в Череповце, не было времени.

Семь утра. Казнят на рассвете, и рейсы в Америку обычно отправляются ранним утром. Как быстро кончилось это путешествие. Раздать паспорта, перемолвиться одним-двумя словами с каждым. Нельзя быть свиньей, все-таки люди отдыхать приехали.

— Письмо?—Таможенник вытащил из сумочки Клэр порядком помявшийся сероватый конверт.

— Частное письмо,—сказала она по-русски.—Случайно завалилось за подкладку. Давно собиралась зашить, все забываю.

— Письма, девушка, следует отправлять по почте. Напишите адрес на вашем конверте и бросьте его вон туда.—Он показал на синий ящик перед входом в таможенный зал. — По почте долго. И марок у меня нет.

— Видите ли, девушка...—Таможенник попался словоохотливый. Лицо этого грузного лысеющего парня казалось помертвевшему Марку знакомым, но рыться в памяти не было сил.—Перевозка писем через границу составляет нарушение государственной почтовой монополии. Да и что такое письмо? С точки зрения нас, таможенников? Всякое письмо есть рукопись. Или предмет, предназначенный для передачи третьим лицам. Надо было в декларацию его внести или, во всяком случае, показать, не дожидаясь, пока я сам его найду.

— Я забыла,—беспомощно сказала Клэр.

Таможенник вылез из-за стойки и на несколько секунд скрылся за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен».

— Значит, так,—бодро сказал он по возвращении,—вскроем, ознакомимся с содержанием, а там посмотрим.

За соседней стойкой Коганы разыскали, наконец, квитанцию об уплате пошлины за полученный от брата самовар, чуть подальше старичок Грин сумел убедить таможенницу, что ташкентский коврик с лебедями он хочет увезти в Америку как сувенир, образец народного среднеазиатского искусства, что и в мыслях, у него нет как-то обидеть увозом этого коврика советскую власть. Взглянув на Клэр, словно на царапающуюся кошку, таможенник пожал плечами и снова исчез за той же дверью, а вернулся в сопровождении чина постарше.

— Ну, госпожа Вогел, что прикажете с вами делать?—осведомился тот. — Вы же не хотите неприятностей?

Неведомых неприятностей (ссылка в Якутию? расстрел на месте?) Клэр, разумеется, не хотела, но и сдаваться так легко не собиралась,

— Там впечатления о моей поездке,—морщилась она,—это для мамы и мужа... Ни на одной таможне мира не вскрывали моих писем.

— А почему мы должны вам верить, госпожа Вогел? На любой, как вы соблаговолили выразиться, таможне мира есть свои четкие правила. Что вы упрямитесь? Не съедим мы ваше письмо. Просмотрим и тут же вернем. Где ваш переводчик?

— Я переводчик,—подскочил Марк с угодливым подобием улыбки на устах,—мадам Фогель во время поездки ни в чем предосудительном замечена не была, уверяю вас...

Толпившиеся за Клэр старушонки из группы Веры Зайцевой поглядывали. не понимая ни слова, с любопытством, а иные и с нетерпением. И то сказать, из-за этой глупейшей заминки с таможней они рисковали не успеть закупить в «Березке» икры и водки, предметов, без которых возвращаться из России просто немыслимо. Уже прошедшие таможню Берт и Руфь, посвященные в тайну серого конверта, заметно беспокоились. Наконец чин постарше, раздраженный внезапным заступничеством Марка, заявил ему, что «может, конечно, ваша мадам и хорошая, а вот мы ее сейчас задержим для личного досмотра, и рейс ваш задержится, а кто будет пятьсот рублей штрафа платить—это забота не наша, сами знаете».

Предаваться раздумьям на эту неприятную тему Марку, однако, не пришлось. Как из-под земли явился еще один таможенник, чуть постарше первого, но помоложе второго, постоял, послушал, посмотрел на Клэр немигающими серыми глазами.

— Зачем же самолет задерживать. Петр Афанасьевич?—сказал он пожилому. — Вы разве не читали телефонограмму?

С этими загадочными словами он взял со стойки конверт, не торопясь вскрыл, достал оттуда один листок машинописный и один — исписанный бисерным почерком Андрея. Просмотрел, сунул вместе с пустым конвертом в нагрудный карман кителя. — Пропускай ее, Володя!—скомандовал он.

— А письмо?

— Как обычно.

Володя, не улыбаясь, оттиснул на декларации Клэр жирный лиловый штамп и сделал ей знак проходить.

— Сволочи вы все,—с полушепота она перешла почти на крик,— сволочи, свиньи фашистские, так бы и перестреляла вас всех, гады, гады! Таможенник, забравший письмо, мгновенно обернулся. — Ну-ка не смейте хулиганить, мадам Вогел,—сказал он спокойно.—Тут вам не Америка. Не Америка еще, слава Богу. Не знаю уж, кто вы такая и зачем к нам пожаловали, но валите-ка отсюда подобру-поздорову, катись, покуда цела, немецкое отродье, скажи спасибо, что отпускаем с миром. И хозяевам своим, кто там тебе платит, передай— ни черта у них не выйдет! Сто лет простоим. Тысячу. А вас и агентов ваших... словом, проваливай.

«Бедная девочка»,—-успел подумать Марк. Вокруг ревущей в голос Клэр собрались Митчеллы и Уайтфилды—-целовать, наперебой утешать... А машина расставания двигалась своим чередом, пора было направляться к паспортному контролю.

Да, работа есть работа. Кое-кто из группы уже жался поближе к турникету паспортного контроля, где в будочке восседал неулыбчивый, наголо бритый молодой солдат — не близорукий, но паспорта, тем не менее, подносящий к самым глазам, троекратно сверяя фотографию в документе с личностью его обладателя.

— До свидания, мистер Коган. До свидания, Сара.

— До свидания, Марк, спасибо тебе за все.

— До свидания, Марк, ты очень понравился Моисею. Турникет щелкнул раз, другой.

— Я ничего не узнавала здесь, Марк. И сестры не повидала, и даже не знаю, жива ли она. И язык, оказывается, почти забыла. Все так изменилось. — Да, Люси.

— Ты не держи на меня зла. Нервы разгулялись, не сердись. За чемодан тебе спасибо.

— Ничего. До свидания, Люси.

Какой огромной кажется форменная фуражка на крестьянской голове пограничника- Интересно, как он открывает турникет. Наверное, в будочке имеется педаль. Или кнопка.

— Ты не представляешь, Марк, до какой степени я в восторге от вашей «скорой помощи»! Быстро, эффективно, и ни цента вдобавок! Кислород мне всегда помогал. И какие дивные кислородные подушки! Мы три штуки купили, настоящий прорезиненный брезент, не какой-то пластик поганый. И вот тебе от нас лично маленький подарок в благодарность за хлопоты.

Третий за полгода бумажник свиной кожи, чешский, купленный в «Березке» за пять долларов. Что ж, спасибо.

— До свидания, мистер Файф. До свидания, миссис Файф. Диана долго целовалась с Марком, Гордон тряс ему руку, сочувственно заглядывая в глаза.

— И Брейгеля, и Шагала вышлю сразу по приезде, не сомневайся, я же тебе рассказывал про тот магазин. Дешевле грибов. А вообще спасибо тебе. Ты здорово поработал. И не унывай, о'кей? Мы будем думать о тебе.

— И молиться за тебя.

— До свидания, Гордон. До свидания, Диана.

Щелчок турникета, еще щелчок.

— Я вам давал свой адрес, мистер Марк.—Старичок Грин корявым почерком переписывал адрес гида.—Но вы не обижайтесь, если долго не буду отвечать, — я путешествую все время, через полгода в Китай надеюсь поехать, а русские фотографии вышлю скоро, у меня своя лаборатория дома, в подвале. И не думайте, что я слепой и глухой, я чувствую, что вас ждут перемены, не самые счастливые, и, наверно, деньги понадобятся-—Он сунул Марку в карман какую-то скомканную бумажку и подмигнул—не слишком правда, весело.—А пока до свидания, за армянские камни спасибо, за солонку, за все...

Щелчок.

— Что ж,— вздохнул профессор,— поездка наша была, не в последнюю очередь благодаря тебе, просто замечательная, всего насмотрелись, а вот расставание выходит грустное.