Одна представительница слабого пола (большинство там составляли мужчины, но женщины компенсировали свою малочисленность при помощи глупости) располагала длинным списком предложений, которые ей хотелось превратить в постоянно действующие законы, — все эти предложения касались сугубо частных дел. Запретить все типы групповых браков. Никаких разводов. Никаких «прелюбодеяний» — нам пришлось справляться о значении этого понятия.

Никаких напитков крепче четырехградусного пива. Церковные службы должны проходить только по субботам. Никакими другими делами в этот день заниматься нельзя. (А как насчёт обслуживания систем, обеспечивающих подачу воздуха и регуляцию температуры и давления, леди? Как насчёт телефонов и капсул подземки?)

У неё имелся и длинный список лекарственных средств, которые, по её мнению, следовало запретить, и другой более короткий список, медикаменты из которого должны были выдаваться не иначе как по указанию лицензированного врача. (Что такое «лицензированный врач»? Целитель, к которому я хожу, имеет вывеску с надписью «практикующий врач» и занимается на стороне букмекерством, именно поэтому я к нему и хожу. Леди, поймите, на Луне нет медицинских школ!)

Она даже хотела поставить вне закона азартные игры. Да если селениту запретить бросать кости там, где ему вздумается, то он отправится в любой притон, где ему предоставят такую возможность, даже если кости там будут со смещённым центром тяжести.

Поскольку было ясно, что по части ненормальности она не уступит ни одному киборгу, то меня потряс не столько сам список вещей, которые она ненавидела, а то, что всегда находился кто-нибудь, готовый согласиться с её запретами.

Должно быть, в глубине души человека присутствует острое желание не допустить того, чтобы другие люди поступали так, как им заблагорассудится. Законы, правила — все они писаны для других. Тёмная сторона нашей личности, что-то, что присутствовало в нас ещё до того, как мы слезли с деревьев, так и не исчезло и тогда, когда мы выпрямились.

Ведь никто из этих людей не сказал: «Пожалуйста, примите такой закон, который не позволил бы мне делать то, что, насколько мне известно, мне делать не следует».

Нет, товарищи, дело всегда касалось того, что они ненавидели в соседях. Остановить соседей было необходимо, «ради их же собственного блага», а вовсе не потому, что их занятия вызывали раздражение выступавшего.

Слушая то, что говорилось на этих заседаниях, я почти жалел, что мы избавились от Морта Бородавки. Он сидел себе в своей норе вместе со своими женщинами и не пытался указать нам, как должна протекать наша личная жизнь. Но профа всё это, казалось, совершенно не волновало; он продолжал улыбаться.

— Мануэль, ты что, действительно полагаешь, что эта толпа умственно отсталых детишек способна принять какие-нибудь законы?

— Но вы ведь велели им сделать это. И настаивали на этом.

— Мой дорогой Мануэль, я просто решил сложить все яйца в одну корзину. Я очень хорошо знаю каждого из этих людей. Я ведь выслушивал их годами. И очень заботливо отбирал людей в разные комитеты. Каждый из них носится со своими собственными безумными планами, и они просто не смогут не переругаться. Я позволил им избрать председателя, но ухитрился навязать такого слизняка, который не сумеет и узла на верёвке развязать, — он полагает, что любой предмет нуждается в «дальнейшем изучении». У меня нет практически никаких причин для беспокойства; если людей больше, чем шестеро, то они не смогут прийти к согласию ни по одному вопросу, если их трое, то проблема несколько упрощается, но если с работой может справиться один человек, то будет самым разумным, чтобы он ею и занимался.

Именно поэтому все известные в истории парламенты если и совершали что-нибудь выдающееся, то исключительно благодаря тому, что в них было несколько сильных личностей, которые подмяли под себя всех остальных. Поэтому, сынок, не бойся, этот Специальный Конгресс ничего не сделает… А если они и примут какой-нибудь закон, то исключительно от усталости, и в нём будет такое количество противоречий, что его придётся отвергнуть. Но они теперь не путаются у нас под ногами. Кроме того, есть кое-что, для чего они нам понадобятся в дальнейшем.

— Но вы же сказали, что они не способны ничего сделать.

— Они и не будут этого делать. Один человек напишет то, что нужно, и поздно ночью, когда они будут очень усталыми, они примут этот документ под шумные возгласы одобрения.

— И кто же этот человек? Вы имеете в виду Майка?

— Это Томас Джефферсон[16]. Он, мой мальчик, был первым из рациональных анархистов, тем самым человеком, которому почти удалось реализовать свою систему при помощи одного из лучших образчиков риторики, который когда-либо существовал в написанном виде. Но его поймали на этом, чего мне, я надеюсь, удастся избежать. Я не в состоянии улучшить его формулировки, я просто приспособлю их к реалиям Луны двадцать первого века.

— Я слышал о нём. Это ведь он освободил рабов?

— Можно сказать, что он попытался, но потерпел неудачу. Не забивай себе этим голову. Как у нас продвигается дело с обороной? Я не вижу возможностей продолжать притворство после того дня, когда ожидается прибытие следующего корабля.

— Мы не успеем закончить подготовку к этому времени.

— Майк говорит, что мы должны быть готовы к этому времени.

Мы не были готовы к сроку, но и корабль не прибыл. Учёные перехитрили и меня, и тех селенитов, которым я велел наблюдать за ними. Они установили передающее устройство в фокусе самого большого рефлектора. А ассистенты-селениты купились на лицемерное утверждение о том, что эта штуковина предназначена исключительно для астрофизических исследований — это, мол, новая деталька для радиотелескопа.

Думаю, что для радиотелескопа такая деталь и впрямь была чем-то новым. Излучатель ультракоротких волн и остальное оборудование соединялись с рефлектором при помощи волновода, а зеркало использовалось для того, чтобы точно сфокусировать излучение. Получилась система, по конструкции сильно напоминающая первые модели радаров. А металлическая сетка и фольга теплоизолирующего экрана антенны задерживали паразитное излучение, именно поэтому установленные мной «уши» ничего не услышали.

При помощи этого устройства они и послали сообщение, изложив в деталях свою версию происходящего. Первой реакцией на это сообщение оказался полученный нами запрос от Администрации Земли, присланный Надсмотрщику с требованием опровергнуть эту мистификацию, найти её автора и положить ей конец.

Вместо этого они получили от нас Декларацию Независимости.

«На ассамблее Конгресса, состоявшейся четвёртого июля две тысячи семьдесят шестого года…»

Это было прекрасно.

Подписание Декларации Независимости прошло в полном соответствии с тем, что говорил проф. Он преподнёс её им в конце долгого дня, объявив, что после обеда состоится специальная сессия, на которой выступит Адам Селен. Адам зачитал текст вслух, комментируя каждое из предложений, а затем прочёл весь документ целиком без остановок, так что высокопарные фразы прозвучали подобно музыке. Люди рыдали. Рыдала и сидевшая рядом со мной Вайо, да я и сам тоже был готов разрыдаться, хотя и читал документ раньше.

Затем Адам взглянул на них с экрана и сказал:

«Будущее ждёт. Пусть ваши труды будут достойны самой высокой оценки».

И вместо того, чтобы предоставить ведение собрания председателю, он передал его в руки профа.

Склока началась в двадцать два ноль-ноль. Конечно, они весьма благосклонно восприняли этот документ. В течение всего дня доходившие до нас новости сводились к тому, какие мы скверные, как нас надо наказать, какой урок нам надо преподать и тому подобное. Не было необходимости подливать масла в огонь; вполне хватало тех гадостей, которые поступали с Земной стороны, — Майк вырезал все сообщения, в которых звучали мнения «но, с другой стороны». Если когда-либо и был такой день, когда Луна ощущала себя единой, то это, вероятно, было 2 июля 2076 года.