В первый момент слушатели растерялись, оторопели, испугались даже, но скоро сообразили, что это шутка, музыкальная такая шутка, а местные деятели культуры, зная уже, что знаменитый дирижер любит подобные сюрпризы, стали улыбаться. И только когда Владимир Иванович захохотал — весело, свободно и радостно, — все засмеялись.

Одна Галина Васильевна не принимала участия в общем веселье. Что — то ей во всем этом не нравилось, что — то ее тревожило. Галина Васильевна повернула голову и встретилась взглядом с Дашенькой Канищевой. Девушка растерянно улыбалась. Ильи рядом с ней не было.

— А где Илюша? — спросила Галина Васильевна.

— Не знаю, — жалобно отозвалась Дашенька Канищева, которая во всем подражала Галине Васильевне, и ей тоже было не смешно.

А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер высоко подпрыгнул и стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные дамы даже визжали от восторга.

Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой — то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.

— Ты чувствуешь? — обратилась к ней Галина Васильевна.

— Что — то пригорело? — испуганно спросила Дашенька Канищева.

Галина Васильевна отвернулась: что могло пригореть в ее гостиной?

Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже, не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.

А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех, однако, стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.

Знаменитый дирижер остановился — выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что — то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же, все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно — глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:

— Горит! Он горит, товарищи!

Все разом обернулись.

Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.

На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью «Хирург» был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная типографски исполненная надпись внизу: «Входите!» Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, Седой — все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.

— Я за границей больше недели находиться не могу — запить могу. Чистота эта — плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, — потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.

— Вот я и говорю: шесть лет — это срок! — горячо поддержал Седой. — Истосковался мальчонка вдали от дома.

— А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой — огромные нагрузки, — высказался Прибыловский.

С этим были согласны и супруги Печенкины, и Седой, они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.

— Не надо было этот оркестр приглашать, — неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.

— При чем тут оркестр? — не понял Владимир Иванович.

— При том! — нервно воскликнула Галина Васильевна. — При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться… Дунаевский, между прочим, — наша классика!

Хирург появился неожиданно — вывернулся из — за угла — в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, Седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая внимания, выхватил бычок и, пряча его в кулаке, указал на дверь — на плакат, на надпись «Входите», проговорил укоризненно:

— Входите, что же вы не входите?

Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:

— Значит, так… Комплекты белья постельного — триста штук. Судна подкладные — пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, — одна штука. Памперсы взрослые — сколько сможете…

Прибыловский торопливо записывал.

— Завтра будет, — ответил Печенкин.

— Завтра воскресенье, — напомнил Прибыловский.

— Завтра будет, — повторил Печенкин.

— Завтра будет, — повторил Прибыловский.

Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:

— Ну, в общем, это… С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас… В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают…

Мужчины разом вздохнули, Галина Васильевна всхлипнула, но расчувствоваться хирург им не позволил.

— А что с ним дальше было? — неожиданно спросил он.

Все смотрели непонимающе.

— С кем? — спросил Печенкин.

Хирург пожал плечами:

— Ну с этим, Муцием Сцеволой…

Владимир Иванович растерянно улыбнулся:

— А он дальше не читал… Я остановил… Что там дальше было…

— А вы в мединституте разве латынь не учили? — поинтересовался Седой.

— Да чего мы там учили… — отмахнулся хирург.

— Так мы Илью попросим, он переведет, что там дальше было! — нашелся Владимир Иванович.

— Не надо! — взволнованно остановила его Галина Васильевна.

— Вот я про то и говорю: что он дальше там делал, чтобы знать заранее, а то… — Хирург неожиданно замолчал и смущенно поскреб макушку.

Прибыловский выхватил из кармана мобильный и стал набирать какой — то номер. Хирург скривился и закончил:

— А то он, это… Он в Мавзолей попросился…

— Кто? — не поняла Галина Васильевна.

— Сын ваш.

— В какой Мавзолей? — не понял Владимир Иванович.

Хирург слабо улыбнулся:

— Ну в тот, наверно, который в Москве? Другого у нас пока нет…

— В Кремле, — подсказал Седой.

— Не в Кремле, а рядом с Кремлем, на Красной площади, — уточнил Прибыловский.

— Я и говорю, — важно кивнул Седой.

Печенкин взглянул на Прибыловского:

— Кто у нас в Кремле?

— В Кремле у нас Бусыгин, Черевичко, Кац, — доложил секретарь — референт.

Хирург засмеялся, махнул рукой, удивляясь такой непонятливости.

— Да не в Кремль он попросился, а в Мавзолей!

— Кто у нас в Мавзолее? — вновь обратился Печенкин к Прибыловскому.

— В Мавзолее у нас Ленин, — доложил секретарь — референт.

Владимир Иванович знал, что в Мавзолее — Ленин, но, судя по выражению лица, все равно ничего не понимал. Он так и сказал:

— Ничего не понимаю.

— Что же тут понимать, Володя! — теряя терпение, воскликнула Галина Васильевна. — Я была в Мавзолее, ты был, все были…

— Я четыре раза был, — сообщил Прибыловский, продолжая набирать какой — то номер.

— А ты вспомни, куда мы первым делом стремились попасть, когда в Москву приезжали? В Мавзолей! — все пыталась достучаться Галина Васильевна до своего обалдевшего мужа.