Пока она говорила, Люсиль тщетно старалась откинуть вуаль — большая золотая булавка крѣпко держала ее; она чувствовала жгучее желаніе показать этой величественной женщинѣ съ суровымъ лицомъ, какъ она прекрасна… Занятая этимъ, она не слышала и половины того, что говорила маіоршa, но и при полномъ вниманіи она, конечно, ничего бы не поняла. Она, избалованная, обожаемая, вокругъ которой тѣснились всѣ аристократическіе гости, посѣщавшіе элегантный салонъ ея матери, она, баловень счастья, по знаку которой суетилась вся прислуга, которая спала дома подъ розовыми атласными занавѣсками, могла ли она вообразить, что здѣсь, въ этой непривычной для нея мѣщанской обстановкѣ она потерпитъ пораженіе, унизительнѣе котораго нельзя себѣ представить. При послѣднихъ словахъ маіорши, произнесенныхъ съ особымъ удареніемъ, она вдругъ выпрямилась, оставила непокорную вуаль, положила свою руку на руку своего спутника и мягко и граціозно, какъ ласкающаяся кошечка, прижалась къ его высокой фигурѣ.

— Въ чемъ провинился мой бѣдный Феликсъ, что вы говорите о прощеніи и забвеніи? — спросила она, — и онъ долженъ вернуться одинъ? Этого не можетъ быть, сударыня! Онъ ведетъ меня въ домъ Шиллинга, не можетъ же онъ оставить меня одну тамъ, въ чужомъ домѣ — вы это и сами понимаете.

Гордость, кипѣвшая въ молодой горячей крови, сознаніе собственнаго достоинства рѣзко и граціозно выступали въ каждомъ движеніи этой отъ природы богато одаренной дѣвушки.

— Да и я ему этого не позволю, такъ вы и знайте, къ тому же и времени нѣтъ. Мы немедленно обвѣнчаемся въ какой бы то ни было церкви здѣсь или въ Англіи, все равно, потому что мы во что бы то ни стало должны явиться къ мамѣ мужемъ и женой — тогда ея сопротивленіе не будетъ имѣть никакой силы.

Грубый смѣхъ заставилъ ее вздрогнуть. Она до сихъ поръ не замѣчала совѣтника, который стоялъ въ присутственной комнатѣ недалеко отъ отворенной двери и съ напряженнымъ интересомъ слѣдилъ за происходившимъ въ сѣняхъ. Теперь онъ подошелъ ближе на нѣсколько шаговъ и остановился на порогѣ, выставивъ впередъ лѣвую ногу, сложивъ руки и съ выраженіемъ capказма на лицѣ, какъ бы насмѣхаясь надъ глупостью всего свѣта.

Люсиль крѣпче оперлась на руку молодого человѣка. «Пойдемъ отсюда, Феликсъ», сказала она тревожно, но маіорша остановила ихъ повелительнымъ жестомъ. Это было совершенно спокойное властное движеніе, и только неестественный блескъ широко раскрытыхъ глазъ обнаруживалъ сильное внутреннее волненіе.

— Я хотѣла бы знать только одно, — сказала она коротко и отрывисто, какъ будто бы ей стоило большого труда говорить съ дѣвушкой, — неужели вы думаете, что только одна госпожа Фурніе можетъ протестовать противъ этого брака?

— А кто же еще, — вскричала дѣвушка, точно упавъ съ облаковъ. — Папа и мама разошлись окончательно. Господинъ Фурніе не имѣетъ на меня никакихъ правъ. Да, я бы и не послушала его, — онъ этого не стоитъ — въ одинъ прекрасный день онъ тайно покинулъ маму.

— Классическая театральная наивность! — саркастически произнесъ совѣтникъ, между тѣмъ маіорша отвернулась, какъ будто бы это нѣжное воздушное существо ударило ее кулакомъ въ лицо.

— Прости, мама, и — прощай! — сказалъ Феликсъ дрожащимъ голосомъ, но съ твердой рѣшимостью положить скорѣе конецъ столкновенію, грозившему перейти въ ссору.

— Итакъ вы немедленно женитесь, господинъ референдарій, — засмѣялся совѣтникъ.

Молодой человѣкъ не отвѣчалъ ни слова, даже не взглянулъ на говорившаго. Съ горькой усмѣшкой опустилъ онъ протянутую къ матери правую руку, которую она оттолкнула.

— Посмотри на меня! — приказала она, съ трудомъ сдерживаясь. Это «посмотри на меня» служило нѣкогда для открытія его грѣховъ; а именно: писанія стиховъ, запрещеннаго участія въ спектакляхъ другихъ дѣтей въ домѣ Шиллинга, оно заставляло мягкосердечнаго мальчика тотчасъ же откровенно сознаваться — и теперь эти слова какъ бы невольно сорвались у нея съ языка.

— Посмотри на меня, Феликсъ, и потомъ спроси самъ себя, посмѣешь ли ты привести ко мнѣ жену, которая…

— Мама, не договаривай, — прервалъ онъ ее рѣшительно, — я не потерплю, чтобы ее унижали, чтобы она услышала оскорбленіе, которое отравитъ ея невинное сердце.

И нѣжно, какъ бы защищая, онъ положилъ свою руку на темную головку, которая со страхомъ, бросивъ косой взглядъ на присутственную комнату, прижалась къ его груди.

Этого невозможно было перенести. Къ чувству материнской ревности примѣшивалось оскорбленное самолюбіе женской натуры, повелительно требовавшей отъ сына: «ты не долженъ никого любить наравнѣ со мной!» Къ своему величайшему удивленію она теперь преслѣдовала своей непримиримой ненавистью не презрѣнную танцовщицу, а прелестное существо, прижавшееся къ его груди, — до сихъ поръ ей не приходила въ голову мысль, что сынъ можетъ сдѣлать выборъ. Это возбудило въ ней страшную внутреннюю бурю и лишило ее послѣдняго самообладанія!.. Она знала, что у каждой замочной скважины любопытные глаза; она знала, что завтра же фамильная сцена въ сѣняхъ монастырскаго помѣстья будетъ всюду извѣстна черезъ прислугу, но она не въ силахъ была преодолѣть страсти, отъ которой дрожалъ ея голосъ.

— Вотъ теперь и видно, какъ легко сыну разстаться съ матерью, — сказала она дрожащимъ голосомъ. — При такой черной неблагодарности ни одна женщина не пожелаетъ имѣть дѣтей. Развѣ я для того проводила безсонныя ночи у твоей постели во время твоихъ болѣзней, развѣ для того приносила всевозможныя жертвы, чтобы уступить тебя первой встрѣчной молодой твари, едва успѣвшей снять дѣтскіе башмачки. Если въ тебѣ есть хоть искра благодарности и справедливости, то ты не покинешь меня — я не хочу никакой дочери!

Съ робкимъ изумленіемъ взглянулъ молодой человѣкъ на негодующую мать — при этой внезапной вспышкѣ ревности, при этихъ неслыханныхъ притязаніяхъ на всего человѣка, какъ на свою собственность, ему вспомнился его несчастный покинутый отецъ. Безграничный эгоизмъ жены могъ расторгнуть бракъ. Это убѣжденіе подкрѣпило въ немъ духъ сопротивленія.

— Твое воззваніе къ моимъ сыновнимъ обязанностямъ суровѣе и несвойственнѣе, чѣмъ было бы требованіе, чтобы я изъ любви къ тебѣ выкололъ себѣ глаза.

— Фразы! — воскликнулъ совѣтникъ.

— Какъ можешь ты мнѣ предлагать выборъ, который уже давно рѣшенъ, — продолжалъ онъ, возвышая голосъ и не обращая никакого вниманія на насмѣшливое замѣчаніе дяди. — Люсиль стала подъ мою защиту, и я по закону божескому и человѣческому не долженъ покидать ее. Или ты хочешь сдѣлать изъ меня негодяя, который выталкиваетъ на улицу ночью безпомощную любящую и довѣрчивую дѣвушку, чтобы самому остаться у теплаго материнскаго очага? Мама! — продолжалъ онъ нѣжнымъ, умоляющимъ голосомъ, — отказываясь принять ее, ты теряешь сына!

— Лучше не имѣть совсѣмъ сына, чѣмъ имѣть такого выродка.

— Но я не понимаю, Феликсъ, какъ ты позволяешь, чтобы съ тобой обращались такъ дурно? — вскричала громко и рѣшительно Люсиль. Она уже давно подняла голову, робко было склоненную къ нему на грудь, и глаза ея засверкали изъ подъ вуаля.

— Сударыня, вы безсердечная женщина.

— Люсиль! — съ испугомъ прервалъ ее Феликсъ, стараясь привлечь ее къ себѣ.

— О нѣтъ, Феликсъ, оставь меня! Это надо высказать! — вскричала она и оттолкнула его руки. — Это смѣшно и невѣроятно, но я вижу и слышу все своими собственными глазами и ушами — стало быть, это правда!.. Сударыня, вы, очевидно, воображаете, что я сочту за честь быть принятой здѣсь въ этомъ домѣ!.. Великій Боже! Да если-бы вы мнѣ обѣщали всѣ сокровища въ мірѣ, я не осталась бы у васъ!

Она гнѣвно надвинула шляпу на лобъ, причемъ драгоцѣнные камни ея браслета засверкали подъ свѣтомъ лампы.

— Вы только что назвали меня тварью, — у насъ въ домѣ не бранятъ такъ послѣдней судомойки! Надо благодарить Бога, сударыня, за то, что моя бабушка не видитъ меня въ такомъ положеніи. Она бы вамъ тотчасъ доказала, которая изъ насъ снисходитъ.

Маіорша молча и пристально смотрѣла на дѣвушку, юный голосокъ который звучалъ точно отточенное лезвiе, совѣтникъ разразился громкимъ смѣхомъ.