Дунька встала.
— Еще пару словъ, Дунечка…
Обжигало схватилъ ее за руку.
— Послѣ завтра, послѣ завтра, выдернула она свою руку и ударила по рукѣ обжигалу. — Вѣдь ужъ послѣ завтра будемъ угощаться, такъ въ волю наговоритесь! улыбнулась она и быстро прибавила:- Прощайте, Глѣбъ Кирилычъ! До послѣ завтра.
Она захватила тюрюки съ гостинцами, прижала ихъ къ груди, ухарски повернулась на каблукахъ и шмыгнула въ ворота.
Обжигало долго стоялъ передъ воротами и смотрѣлъ ей вслѣдъ. Наконецъ покрутилъ въ раздумьи головой и поплелся въ квартиру прикащика ужинать, у котораго онъ столовался.
Стемнѣло. Выплывалъ на небо блѣдный рогъ новаго мѣсяца. Съ рѣки тянуло сыростью. Отъ воды поднимался густой паръ. Гулко было въ воздухѣ. Съ берега уже почти всѣ перебрались на дворъ. Тамъ еще гудѣла какая-то одинокая гармонія. Какой-то пьяный голосъ кричалъ со двора: «Не подходи! Зашибу! Зарѣжу!» — Вяжите его, братцы, вяжите! командовалъ кто-то.
— Караулъ!
VI
Въ понедѣльникъ, въ 4 часа утра, на Кирпичномъ заводѣ раздался звонокъ, возвѣщающій рабочимъ, что пора вставать. Поднялись послѣ звонка, впрочемъ, очень немногіе, и по большей части женщины. Первыми вскочили матки или стряпухи, одѣлись и, почесываясь и позѣвывая, направились на рѣку умываться, перекинувъ черезъ шею полотенца съ красными шитыми концами. Выйдя изъ женской казармы, онѣ по дорогѣ будили мужчинъ, которые заночевали просто на дворѣ, на травѣ, около казармъ. Эти мужчины были изъ тѣхъ пьяницъ, которые вчера, возвращаясь изъ трактира, не могли дотащиться даже до своихъ коекъ въ казармѣ и свалились гдѣ попало. Такіе мужчины по большей части только мычали въ отвѣтъ или отругивались и, повернувшись, вновь засыпали. Другіе, хоть и поднимались, но уходили досыпать въ казарму. Какой-то лысый мужикъ, поднявшись и сидя на землѣ, держался за свою всклокоченную голову и посоловѣлыми безсмысленными глазами смотрѣлъ на свои грязныя ноги.
— Ты, что-ли, сняла съ меня сапоги? спрашивалъ онъ матку.
— Ну, вотъ… Велика мнѣ нужда снимать съ тебя сапоги!
— Фу, ты пропасть! Такъ гдѣ-же они?
— Гдѣ посѣялъ, тамъ и лежатъ.
— Вотъ дьявольщина-то! Да неужто я ихъ пропилъ? И шапки нѣтъ.
— А ужъ это ты товарищевъ спроси. Я съ тобой въ трактирѣ не гуляла, отвѣчала баба, направляясь на рѣку.
По дорогѣ она пихнула ногой молодаго парня, валявшагося совсѣмъ около калитки, такъ что идущимъ на рѣку пришлось обходить его тѣло.
— Чего на дорогѣ-то разлегся! Вставай! Звонокъ былъ. На работу надо готовиться.
Парень открылъ красные мутные глаза и пробормоталъ:
— Не могу. Башка трещитъ. Мнѣ и на ногахъ не выстоять.
— Такъ лягъ, лѣшій, къ сторонкѣ. Чего ты калитку-то загородилъ.
Парень отползъ нѣсколько шаговъ и опять упалъ.
— Грѣхъ да и только! покачала головой баба. — Сегодня пропонедѣльничаютъ и опохмеляться станутъ, а завтра во вторникъ опять праздникъ, въ среду, значитъ, опять похмелье. Разопьются такъ, что и не удержишь.
Черезъ пять минутъ на рѣчкѣ, на плоту, плескались съ десятокъ бабъ, умывая себѣ лицо и руки. Нѣкоторыя утирались полотенцами, нѣкоторыя, уже умывшіяся, стояли обернувшись на востокъ и, позѣвывая, крестились, другія, выйдя изъ воротъ завода, только еще подходили къ плоту. Выли среди умывающихся и мужики. Одинъ рослый черный мужикъ, засучивъ штанины, вошелъ у берега по колѣно въ воду, наклонился и, черпая изъ рѣки шапкой воду, обливалъ себѣ голову.
На берегу, уперевъ руки въ бока, стояла жена его, тощая, босая баба, чуть не въ рубищѣ, смотрѣла на эту операцію и говорила:
— Да ужъ въ трактиръ-то сегодня не ходи. Лучше я тебя дома поправлю. Припасла я тебѣ стаканчикъ. Выпьешь, напьешся чайку и иди на работу…
— Ладно!.. фыркалъ мужикъ и, обливъ голову, принялся утираться полотенцемъ. — Ну, иди и припасай стаканчикъ-то.
— Нѣтъ, нѣтъ… Я отъ тебя не отойду… Я за тобой слѣдомъ.
— Да не убѣгу я, не убѣгу…
— Врешь. Пока не выходишься, все буду при тебѣ. Ну, идемъ, по дорогѣ вытрешься. Сейчасъ матка вскипятитъ воду и чай пить будемъ.
Мужикъ поднялся на берегъ и поплелся во дворъ завода. Жена пропустила его впередъ и шла сзади.
Вскорѣ задымилисъ трубы въ казармахъ. Матки затопили печи. Дабы кипятокъ былъ готовъ скорѣе, бабы помогали маткамъ носить воду съ рѣки. На дворѣ, около прикащицкаго флигелька, гдѣ жилъ также и обжигало Глѣбъ Кириловичъ, работница ставила самоваръ.
Въ концѣ пятаго часа утра, на дворѣ около казармъ, на бревнахъ, можно было видѣть десятка два женщинъ и мужчинъ, пившихъ чай. Стояли закоптѣлые металлическіе чайники. Нѣкоторыя женщины пили и кофе. Въ числѣ послѣднихъ были и Дунька съ Матрешкой. Около нихъ блестѣлъ мѣдный кофейникъ. Дунька и Матрешка готовились на работу. Онѣ были босыя и обѣ были въ линючихъ ситцевыхъ платьяхъ и пестрядинныхъ передникахъ. Въ волосахъ Дуньки, однако, красовалась по вчерашнему красная ленточка. Матрешкина голова была повязана какой-то тряпицей. Тутъ-же пищали и дѣти семейныхъ. Какая-то женщина съ подбитымъ глазомъ, сидя на ступенькѣ крыльца, кормила ребенка грудью.
Изъ мужской казармы выходили мужики и направлялись пить чай въ трактиръ, хотя чаепитіе можно-бы было совершить и на дворѣ завода. Какой-то рыжеватый парень подмигнулъ Дунькѣ и крикнулъ:
— Дуняшка! Чего кофей-то распиваешь, словно барышня! Пойдемъ съ нами въ трактиръ — похмелю рюмочкой.
— Ну-тя къ водяному въ болото! отвѣчала Дунька. — Что я пьяница, что-ли? Побаловала вчера, да и довольно.
— Я-бы и вамъ-то, лѣшимъ, не совѣтовала сегодня въ трактиръ ходить, чтобы не запутаться спозаранку, сказала мужикамъ женщина, кормившая ребенка грудью.
— Мы только по стаканчику, а потомъ чайку…
— Стаканчики-то-бы ужъ можно сегодня и къ черту подъ халатъ, а что насчетъ чаю, то послали бы парнишку въ лавочку, чтобы на пятачокъ чаю купилъ, заварили-бы въ стряпушной у матокъ, да и пили-бы дома.
— Понимаешь ты, у насъ посуды нѣтъ, отвѣчалъ парень.
— Веденейка! Чего ты бобы-то съ ней разводишь! Плюнь… Отъ артеля отставать нечего! кричали ему мужики и гурьбой стали выходить за калитку.
Парень, подмигнувъ еще разъ Дунькѣ, направился за ними.
Былъ шестой часъ утра, а на работу всѣ собирались какъ-то плохо. Семейные переругивались другъ съ другомъ. Жены упрекали мужей за вчерашнія пропитыя деньги. Какой-то рыжебородый лысый мужикъ просилъ у жены гривенникъ на похмелье. Просилъ онъ тихо, умоляюще.
— Не дамъ я тебѣ. Сказала, что не дамъ, и не дамъ, хоть ты разорвись, рѣшительно отвѣчала та.
— Да вѣдь хуже будетъ, ежели я жилетку пропью, чуть не шопотомъ говорилъ мужикъ.
— Пропивай жилетку, жилетка твоя, а денегъ я не дамъ.
— Да вѣдь и деньги мои, сама-же ты ихъ у меня отняла.
— Деньги я отняла, чтобы твою-же семью кормить, вѣдь у тебя трое дѣтей.
— Врешь. Дѣти общіе… Да дѣтямъ и останется. Вѣдь ты въ субботу пять рублей съ двумя двугривенными отняла. Я прошу только гривенникъ.
— Пошелъ прочь! Не приставай…
— Э-эхъ! крякнулъ рыжебородый мужикъ и тяжело опустился на обрубокъ дерева.
Лицо его было красно, опухши, глаза мутна. Видно было, что онъ страдалъ съ похмелья.
— Иди-ка ты лучше къ шатру на работу, а въ обѣдъ я тебя опохмелю малость, сказала жена. — Я ребятишекъ умою да дамъ имъ хлѣбца, такъ и сама за тобой слѣдомъ на работу. Глины намъ еще въ субботу подвезли много. Иди.
— Какая тутъ работа, коли руки не дѣйствуютъ!
— Будутъ дѣйствовать, коли разгуляешься. Ну, сначала какъ-нибудь поприневоль себя, понатужься, а тамъ вѣтеркомъ тебя пообдуетъ и будетъ отлично.
— Спать развѣ идти къ шалашу?.. кряхтѣлъ мужикъ.
— А ино поспи тамъ у шатра подъ ольхой часикъ. Все лучше, чѣмъ въ трактиръ идти. Иди и спи, а я съ ребятишками управлюсь, приду, разбужу тебя и вдвоемъ примемся за формы.
Рыжебородый мужикъ тяжело поднялся.
— А поправишь въ обѣдъ стаканчикомъ? недовѣрчиво спросилъ онъ.
