— Ну, оставьте, оставъте… Пошли, поѣхали… Теперь ужъ вы безъ удержу…

— Сто тысячъ разъ могу повторять эти слова, потому-что черезъ вашу красоту дни и ночь вы стоите предо мной и нѣтъ у меня другихъ мыслей, какъ Дунечка.

Когда они взбирались по лѣстницѣ въ фотографію, Глѣбъ Кириловичъ съ замираніемъ сердца сказалъ.

— Авдотья Силантьевна, я имѣю къ вамъ неудержимый вопль.

— Опять про любовь? улыбнулась Дунька. — Да полноте вамъ, бросьте. Я и такъ вѣрю, что любите.

— Совсѣмъ другое-съ. Я хочу совсѣмъ другое.

— Ну, что такое?

— Дозвольте и мнѣ вмѣстѣ съ вами сняться на портретѣ, такъ какъ мы теперь уже женихъ и невѣста.

— Что-жъ, снимайтесь. Мнѣ все равно.

— Божественный цвѣтокъ! Спасибо вамъ, спасибо!

Глѣбъ Кириловичъ схватилъ Дуньку за руку и крѣпко пожалъ. Дунька не отвѣчала на рукопожатіе, а когда они взобрались въ пятый этажъ и остановились у дверей фотографіи проговорила:

— Фу, какая вышь-то! Даже запыхалась. Пожалуй, выше заводской трубы будетъ. И какъ только люди такую вышь жить могутъ — вотъ что удивительно.

— А вотъ живутъ-съ, и даже хорошіе господа живутъ, отвѣчалъ Глѣбъ Кирилычъ, осмотрѣлся по сторонамъ, покраснѣлъ и прошепталъ: — Дунечка на лѣстницѣ никого нѣтъ Дозвольте васъ въ щечку поцѣловать.

— Экъ, вамъ не терпится! проговорила Дунька. — Ну цѣлуйте скорѣй, что-ли.

И она подставила ему щеку.

Въ фотографіи они снялись слѣдующимъ образомъ: Дунька сидѣла на стулѣ, а Глѣбъ Кириловичъ стоялъ сзади, положа одну руку на плечо Дунькѣ, а въ другой держа фуражку. Дунька не забыла выставить ногу въ новомъ сапогѣ изъ-подъ платья и, когда фотографъ показалъ имъ негативъ, очень радовалась, что сапогъ вышелъ явственно.

Вечеромъ Дунька и Глѣбъ Кириловичъ были въ Зоологическомъ саду. Садъ очаровалъ ее. Она ходила какъ въ чаду. Музыка, звѣри въ клѣткахъ, акробаты и театральное зрѣлище до того ей понравились, что она была просто въ восторгѣ отъ всего этого и говорила:

— Слышите, а вотъ за садъ и за представленія я васъ крѣпко, крѣпко любить буду. Такъ любить буду, что и не ожидали.

Слова въ родѣ этихъ она повторяла въ теченіи вчера нѣсколько разъ. Глѣбъ Кириловичь слушалъ и млѣлъ. Въ антрактахъ онъ звалъ ее присѣсть къ столику, чтобъ напиться чаю, но она отнѣкивалась отъ чаю.

— Богъ съ нимъ, съ чаемъ… Походимте, посмотримте. Здѣсь такъ хорошо, что и сказать трудно. Вѣдь когда еще придется другой-то разъ здѣсь побывать!

Глѣбъ Кириловичъ предложилъ ей выпить пива, но она и отъ пива отказалась.

— Потомъ… съ пивомъ еще успѣемъ… Пиво послѣ…

Изъ сада они вышли чуть не послѣдними, когда уже начали гасить огни.

— Ну, что, хорошо? самодовольно спрашивалъ. Глѣбъ Кириловичъ.

— И сказать нельзя — вотъ какъ хорошо! Уму помраченье! отвѣчала Дунька и прибавила:- А ужъ, какъ я васъ крѣпко поцѣлую, когда мы будемъ одни!

Глѣбъ Кириловичъ былъ на верху блаженства. У него даже дыханіе спирало, кружилась голова отъ этихъ словъ Дуньки.

— Поди, кушать хотите? спрашивалъ онъ. — Вѣдь вотъ давеча отъ чаю-то отказывались, а при чаѣ-то можно было-бы и поѣсть. А гдѣ теперь поѣсть — я уже и не знаю. Всѣ трактиры заперты.

— Ну ее, ѣду! Такъ хорошо, что и ѣды не надо.

Они, впрочемъ, зашли въ мелочную лавочку, купили тамъ булокъ, колбасы и, закусивъ, напились кислыхъ щей. Послѣ ужина пришлось искать ночлега.

— Теперь пойдемте на постоялый дворъ. Надо поискать да и поискать, гдѣ-бы пустили насъ переночевать безъ паспортовъ, сказалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Есть у меня на Лиговкѣ одинъ дворъ знакомый, но это будетъ далеко отсюда. Тамъ, пожалуй, пустятъ.

— Ничего, пойдемъ, отвѣчала Дунька.

— Зачѣмъ пѣшкомъ идти? Можно и извозчика нанять. Ужъ гулять, такъ гулять.

Глѣбъ Кириловичъ нанялъ извозчика и они поѣхали. На постояломъ дворѣ на Лиговкѣ послѣ нѣкоторыхъ разспросовъ со стороны содержателя двора ихъ пустили переночевать. Здѣсь, напившись чаю, Дунька и Глѣбъ Кириловичъ прикурнули въ общей комнатѣ на лавкахъ и, усталые отъ дневной ходьбы тотчасъ-же уснули крѣпкимъ сномъ.

На другой день въ полдень Дунка и Глѣбъ Кирилычъ возвращались на заводъ. Они ѣхали на пароходѣ и везли кусокъ каленкору Дунькѣ на рубашки и юбки, большое байковое одѣяло, три подушки и свѣтлой шерстяной матеріи на подвѣнечное платье. На пароходѣ Глѣбъ Кириловичъ угощалъ Дуньку чаемъ съ баранками. Дунька была въ восторгѣ отъ поѣздки, отъ подарковъ Глѣба Кириловича и не знала чѣмъ угодить ему. На половинѣ дороги она сказала ему:

— Попросите прикащика, чтобъ онъ расчиталъ поскорѣе Леонтія. Ужъ такъ-бы я была рада, кабы онъ поскорѣе уѣхалъ въ деревню.

— Попробую попросить, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Мнѣ самому, Дунечка, этотъ мотающійся на заводѣ Леонтій — ножъ вострый.

Послѣ поѣздки Дуньки и Глѣба Кириловича въ Петербургъ, послѣ покупки Глѣбомъ Кириловичемъ Дунькѣ приданаго, о свадьбѣ ихъ еще больше заговорили на заводѣ. На заводъ они вернулись подъ вечеръ, въ то время, когда порядовщики и порядовщицы, сдѣлавъ перерывъ работѣ, пили чай на дворѣ около казармы, а потому большинство видѣло, какъ Глѣбъ Кириловичъ и Дунька протащили подушки, одѣяло и свертки съ каленкоромъ и матеріей. Дунька была въ новомъ пальто. Женщины тотчасъ-же окружили ее и стали разсматривать это пальто.

— Заглядѣнье, а не пальто! Хоть барынѣ въ такомъ пальтѣ щеголять, а не только что тебѣ, говорили онѣ.

— Двадцать шесть рублей заплатилъ, похваляласъ Дунька.

— Да какъ не заплатить! Это еще дешево. Смотри, застежки-то какія! А назади на сборкахъ кисточки. Ну, Дунька, каждый праздникъ ты должна по свѣчкѣ за здоровье Глѣба Кирилыча ставить, а о Леонтьѣ такъ надо тебѣ забыть и думать.

— Учите еще! Будто безъ васъ не знаю, какъ по поступкамъ поступать! огрызнулась Дунька.

Въ этотъ день она не принималась за работу, а Глѣбъ Кириловичъ, переодѣвшись въ старое рабоче платье и захвативъ съ собой мѣдный чайникъ для чаепитія, тотчасъ-же побѣжалъ къ печнымъ камерамъ, дабы смѣнить находившагося тамъ Архипа Тихонова.

— Ну, Глѣбка, смучилъ ты меня за это время! воскликнулъ тотъ, обрадованный приходу Глѣба Кириловича. — Вѣдь со вчерашняго дня такъ и не уходилъ съ камеръ. Здѣсь и спалъ на войлокѣ. Вонъ войлокъ принесли мнѣ ребята. Подручнаго моего Терешку угораздило вчера съ самаго утра запьянствовать и ни на минуту нельзя было отъ камеръ отлучиться. И посейчасъ, мерзавецъ въ трактирѣ сидитъ.

— Спасибо тебѣ, Архипъ Тиховычъ, большое спасибо. Самъ услужу. А пока вотъ тебѣ гостинчика изъ Питера.

И Глѣбъ Кириловичъ подалъ старику-обжигадѣ четверку табаку и пару лимоновъ.

Тотъ взялъ и проговорилъ:

— Смотри, кромѣ всего этого, за тобой угощеніе,

— Это само собой. За этимъ не постоимъ. Будь покоенъ.

И загремѣлъ Глѣбъ Кириловичъ вьюшками, оставшись одинъ. Работалось легко, хоть и утомился онъ изрядно отъ поѣздки. Онъ былъ счастливъ, проведя полторы сутки въ сообществѣ Дуньки.

«Ласкова была, все время ласкова, вспоминалъ онъ. То есть такъ ласкова, какъ никогда. Просила, чтобъ я похлопоталъ у прикащика, чтобъ до срока расчитать Леонтія; стало быть, ужъ совсѣмъ разлюбила его. А что сказала-то мнѣ, когда мы изъ Зоологическаго сада выходили! А ужъ какъ же я васъ крѣпко поцѣлую, когда мы останемся одни»!

Глѣбъ Кириловичъ улыбнулся, зажмурился и, рисуя себѣ образъ Дуньки, въ какомъ-то упоеніи покрутилъ головой.

Вечеромъ, послѣ заводскаго звонка къ ужину, къ Глѣбу Кириловичу пришла на камеры Дунька. Глѣбъ Кириловичъ какъ увидалъ ее, такъ и бросился ей на встрѣчу. Она принесла связку баранковъ.

— Къ вамъ пришла, заговорила она ласково. — Не пойду я къ ужину, чтобы съ Леонтіемъ не встрѣчаться. А то сейчасъ начнутся разпросы да смѣшки насчетъ приданаго. Давайте чай пить. Съ меня и чаю съ баранками довольно на ужинъ.

— Голубушка, какъ я радъ-то, что вы вспомнили обо мнѣ! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ, обнимая не за талію и цѣлуя въ щеки. въ губы, въ шею