15 февраля 1839 г. Воронеж.

Ваше сиятельство, любезный князь Владимир Федорович! Недавно я был с вашим письмом у графа и графини Евдокии Петровны Ростопчиной, и целый вечер пробыл у них чудесным образом. Что за женщина эта графиня! В нашем материальном городке, после этой пошлой толпы людей и дрянных женщин, такая встреча невольно погружает душу в сладкое упоительное забвение; заботы, горе, нужды как-то принимают другой образ, волнуют душу, — но не рвут, не мучат ее. Благодарю ваше сиятельство! Кроме минуть священного унынья, если были когда-нибудь в моей жизни прекрасные минуты, которые навсегда остались памятными мне, то все они даны мне вами, князем Вяземским и Жуковским: вы могучею рукою разогнали грозную тучу, вы из непроходимого леса моих горьких обстоятельств взяли меня, поставили на путь и повели по нем. И чем еще я не был обязан вам? Всем, всем, всем. А чем за это все вам я заплатил? И чем заплатить могу? Грустно. Я навсегда останусь вашим должником… Иди дела мои теперь не так, как они идут, — и я бы жил уже славно. Великим богатством обладаю я теперь: получаю «Отечественные Записки», «Современник», «Московский Наблюдатель» — три журнала; чего ж мне еще больше? Читай и трудись, трудись и читай. Широкое поле передо мной, есть с чем гулять по нем; одна беда, никак не улажу своих дел, да и только; берут насильно время, не дают покоя, хоть ты вот что хочешь делай. Но воля Божья; может быть и они как-нибудь уладятся. В свете чудес много, авось и эти горы свалятся с плеч; ведь и не этакие широкие реки переплывают добрые люди. Один случай навернись, и все устроится, может быть, опять; худо крылья опустить…

Досадно только, что как-то все у меня идет к верху дном; вот едва только уладил дела свои в казенной палате и погасил огонь, как, на беду мою, открылась новая палата, и стороной я слышал уж, что новый управляющий ее Дмитрий Васильевич Похвиснев хочет опять раздуть погаснувший огонь и возобновить то дело, по которому так много принимали участия вы, его сиятельство князь Петр Андреевич Вяземский, и его превосходительство Василий Андреевич Жуковский… Если он в самом деле эдак сделает, ну, тогда делу конец… Ваше сиятельство, не смею вас просить, но кроме вас просить мне некого: что хотите, делайте, но еще примите участие в моем положении, еще замолвите слово и разгоните собирающуюся над головой моей тучу, пока она мне не разбила голову. Пока вы за меня, никто против меня. Вот моя надежда, — и поверьте, что я хлопочу не из пустяков, и прибегаю под ваше покровительство не для того, чтобы подлым образом выплакать сначала от человека сильного участие, потом бессовестно наезжать на встречного и поперечного (как делают подлецы). Нет, я хочу как-нибудь выйти лишь из моих тесных обстоятельств и меньше с людьми делать шуму, и как-нибудь уладить с ними тише и потом вздохнуть свободно; вот все, что нужно мне.

С истинным почтением и преданностью честь имею пребыть вашего сиятельства покорнейший слуга Алексей Кольцов.

[Май 1839 г. Воронеж].

Милый, любезный Виссарион Григорьевич! Я так забылся перед вами, так много задолжал, что ничего уже не могу сказать в оправдание, ровно ничего. Все это время шло у меня как-то глупо, дурно, так — Бог знает как. Хлопот с утра до ночи каждый день, на ногах не постоишь, и, кажется, если посмотришь на настоящий день, видишь много сделано, а сказать, право, обо всем двух слов нельзя. Торговля — грязь, дрянь, а на моем месте вещь необходимая, — вози покуда запряжен; придет другое время, может, будем другие и мы. А знаете ли: сто раз сбирался к вам писать, не пишется, стыдно как-то пестрить бумагу без пути, и еще бы, кажется, не написал бы к вам, и долго бы, до зимы, да крайность, да случай.

Не взыщите, если я буду теперь говорить совсем не так, как бы хотел говорить. Но первое, сначала всего благодарю вас за милый, прекрасный и умный подарок. Как хорош ваш журнал, чудо! Как много пользы он мне делает! Еще благодарю вас за него. Одно меня печалит в нем, что он дюже опаздывает. Конечно, это бы еще ничего, да то беда, верно вы никак не выйдете с ним еще на ровную дорогу, верно до сих пор еще добрые люди всеми силами теснят его, и вы до сих пор еще с ним бьетесь, колотитесь; досадно! Странно у людей дела идут на свете: «Московский Наблюдатель» стой, а какой-нибудь брюхан-толстяк иди. А жирны «Отечественные Записки», чересчур жирны! Вот уж чего хочешь, того просишь. Навозу, платья, отрепья, сору, дряни — вволю, и кой-где алмазы есть. Мне весьма нравится повесть «Бела» Лермонтова.

Вы не можете представить, какой богач я стал хорошими книгами, — есть что читать. Ваш подарок получил; «Отечественные Записки», «Современник» то же; от Губера получил «Фауста», от Владиславлева альманах «Утреннюю Зарю». Купил полное сочинение Пушкина, «Историю философских систем» Галича; мне их наши бурсари шибко расхвалили; а я прочел первую часть; вовсе ничего не понял; разве философия другое дело? Может быть. Итак, будем читать еще до конца. Теперь один недостаток показался: еще надобно обзавестись непременно Историей Карамзина. У меня есть Полевого и Ишимовой краткая, а хочется иметь полную. Да опер несколько: Роберт-Дьявол, Фенелла, Дон-Жуан, Виндзорские кумушки Шекспира; хоть дурной перевод, да все лучше, чем ничего. А Дон-Жуана прочесть после Пушкинского! А каково сострил Росковшенко с Катковым: в один [нрзб.] перевел Ромео, и, я думаю, деньги взял с «Библиотеки». Видно у Каткова почему-нибудь дело село на пень. Он хотел напечатать прошлый год, а еще нет. Как бы хорошо было его перевод прочесть весь после отрывков.

Скажите, ради Бога, что мне делать с Владиславлевым? Четыре письма прислал, все просить стихов в альманах: хоть вынь, да положь — да и только. Жаль, что не могу вам переписать всех писем: крайне любопытны. В них он другой человек, чем наружи; по крайней мере я кой-что из них выпишу. Я просил, чтоб он к одному человеку прислал письмо. — Первое: «Отыскивал я доброго человека, который бы дал мне нужную вам рекомендацию, и за всеми стараниями и поисками не найду никого — да и только. Пишите, пожалуйста, пишите о себе, авось что-нибудь и придумаем». Другое: «Я вполне сочувствую вам — как скучна и томительна эта жизнь! — и дарю вам правило: Бог не без милости, казак не без счастья. Веруйте в него; оно не оставить, а вы меня за него поблагодарите. Краевский писал вам о нашем предположении о книжной торговле. Мысль завербовать вас родилась во мне с первого знакомства с вами. Обдумайте-ка это дельце пообстоятельней, да и решитесь на что-нибудь; ведь, кроме прибылей, которые очевидны, вы будете жить между людей. Если найдет на вас вдохновение, пришлите мне, любезный друг. Алексей Васильевичу ваших стихотворений для будущего альманаха; может быть, балуя меня, вы позволите и выбрать, хотя у вас все одинаково прекрасно. Дружески обнимаю вас». Третье: «Вы не отвечаете на призывы приятельские, так вот вам песня; слушайте-ка: я издаю на будущий год альманах в пользу детей больницы и печатаю его в числе пяти тысяч экземпляров; и для этого надо начать дело с мая, потому что надо иметь время, кроме печати, для сушки, прессовки и сортировки бумаги и для изготовления пяти тысяч переплетов, потому что всякой экземпляр будет в переплете. Все это требует много и много времени. Полагая, что вы не совсем забыли нас, петербургских, и по приязни вашей не откажетесь от участия в моем альманахе на будущий год, я прибегаю к вам со всеусерднейшею просьбою: прислать мне ваши пьесы поскорей. Прозы у меня много, — но стихов будет мало очень, и то отборнейшие. Вот почему мне нужны ваши стихи. А не пришлете, так и все стихи по боку, и будет одна проза, — и грех будет на вашей душе. Торговля наша идет помаленьку; при ней два журнала, только нет хозяина. Рискните, погадайте, авось и впрямь выйдет по-нашему. Неужели вы думаете, что у столичных жителей нет участия?». — Четвертое: «Что же вы мне не шлете ваших стихов, — стихи меня крепко жмут». — Пятое: «Стихи ваши хороши, да нет целого, у вас бывают гораздо лучше. А как альманах мой не журнал, который прочтут, да и бросят; к тому же он печатается в пяти тысячах экземпляров, а потом перепечатается другое издание, — а потому я, любя ваш талант, не напечатаю вашей пьески. Присылайте мне лучшее, вы не опоздаете, а эту пьеску я передам Краевскому; со временем скажете спасибо. Да приезжайте-ка к нам в Питер служить, а?»