Наши все здоровы и живут в общем сносно. Сонечка выглядит очень хорошо, работает. На днях у них поставили в комнате хороший Бехштейновский рояль[249], и Алеша начинает играть. Гермаша тоже выглядит очень хорошо, живет на Шатуре и занят своими изобретениями, из которых многие действительно заслуживают большого интереса. Наташа вчера вечером уехала в Варшаву вместе с советской миссией.

Я пробуду тут до 15–20 августа, а затем приеду к вам с некоторой остановкой в Берлине, дня на 3–4.

Целую и обнимаю вас всех крепко.

Ваш любящий папаня и Красин

Милый мой, родной Любанаша!

Наконец-то после ряда путешествий я очутился сегодня в Генуе. 24 марта я выехал из Москвы. Сутки пробыл по пути в Берлине, откуда выехал 4-го в Лондон. Пробыл там тоже день с небольшим и в 8.30 утра 6 апреля выехал в Геную, со Швецом в качестве верного "Ричарда", сопровождающим меня со дня отъезда тогда, в феврале, из Лондона. 9-го сего числа, накануне открытия конференции[250], я попал-таки на место, можно сказать, в обрез.

В Москве, по обыкновению, пришлось очень много работать. Не успел я объявиться, как на меня навалили самое трудное дело: следить и толкать развозку и распределение по России продовольственных и семенных грузов. Пришлось тряхнуть стариной и, опираясь на некоторых старых сотрудников по Наркомпути, взяться за это дело. Конечно, нагрузки мне это не убавило. А тут еще отчаянная склока с Наркомвнешторгом, борьба за сохранение монополии внешней торговли[251] и за состав коллегии. Опять входит в комиссариат Радченко, но Лежаву удалось оставить только временно, очень уж он восстановил против себя всех отсутствием надлежащей твердости и неспособностью огрызаться со всех сторон сразу, как это у нас необходимо. Вообще же в Москве положение много легче и лучше этой зимой, чем прошлые годы, особенно у кого есть хоть какая-либо зацепка в виде иностранной валюты. Торговля идет вовсю, и за хорошие деньги можно все достать. Правда, курс советского рубля падает стремительно, и обывателю, живущему на жалованье, приходится ежемесячно вопить о прибавках и всякими правдами и неправдами подрабатывать как-либо на стороне.

Андрюшу я видел несколько раз, и однажды даже был вечером у него и его жены, на какой-то временной их квартире. Выглядит мальчик хорошо, несмотря на все крымские злоключения. Эта его Вера Ивановна, видимо, проворная баба с довольно ясно выраженными торговыми талантами, сильно еще развитыми необходимостью в течение нескольких лет спекулировать, продавать и покупать при всевозможных белых и красных режимах. Не пропадет ни при каких обстоятельствах и в этом смысле имеет, вероятно, и на Андрея полезное влияние. Они решили из Крыма переехать в Москву ввиду полной невозможности жить там сейчас сколько-нибудь спокойно. Два-три дня до моего отъезда из Москвы Андрюша поехал в Крым, чтобы ликвидировать там остатки хозяйства и вывезти в М[оскву] детей. Я дал А[ндрюше] 50 фунтов, сапоги, кожаную куртку, костюм, белья etc., так что он в этом отношении сейчас пока вполне устроен и ты можешь быть спокойна, что такими необходимыми вещами он снабжен.

Если Кудишу[252] удастся получить визу, то весьма возможно, что Андрюша приедет в Конст[антинополь] и далее получит визу в Италию, чтобы повидаться с тобой. Насчет английской визы, во избежание разочарования, я ему сказал, что надежды почти нет, но, конечно, я сделаю все возможное, чтобы такую визу достать и хоть на короткое время залучить А[ндрея] в Лондон. Самое сложное дело ему предстоит с солдатчиной, и тут как будто еще не находится никакого удовлетворительного решения. Разве что в Генуе всерьез будет решено всеобщее разоружение, на что, впрочем, мало надежды. Ну, да как-нибудь образуется, в крайнем случае отслужит положенное число месяцев, а там Авель и другие помогут, чтобы это было в сносных условиях.

В Лондон я заезжал частью по делам, частью хоть одним глазком посмотреть на прелестнейших наших дочерей. Девочки действительно какие-то исключительные ("чтобы их Бог любил", "сухо дерево — завтра пятница"[253]). На вокзале был встречен Любашей: обе старшие опаздывали и не могли туда к поезду попасть. Любан наш еще вырос и с лица пополнел, но долговязости своей не утратил. Катерина про него говорит — "одни ноги!", и это отчасти соответствует действительности. Выглядит Любан очень хорошо, руки имеет избитые от хоккея и черные от смолы и грязи по случаю активного участия в весьма интересных кровельных работах по окончанию грандиозных зданий (или сараев) их учебного заведения. Катерина не отстает от Любы ни по части hockey'я, ни по части кровельных работ. Несколько похудела, очевидно, избегалась, ну да и науки все-таки, шутка сказать! Весела и остроумна по обыкновению. Людмильчик тоже, бедняжка, несколько похудел, но очень был обрадован, когда я ему об этом сказал. Взять его с собой, как ты писала, мне было невозможно за краткостью времени для виз, да отчасти и по другим причинам, и мы сообща решили отложить эту поездку до более спокойных времен. Ихнее от них еще не уйдет, успеют всего насмотреться, я в ее годы еще только-только начинал нос высовывать из сибирского подполья. Поспеет и она.

Нинетта в добром здоровье, восседает на твоем месте, времяпрепровождение нормальное — говорят что Bernard Shaw[254] собирается писать пьесу "British Museum, Nina и… мумии!" — кажется тоже по Катабрашкиным сведениям.

Да! Я забыл тебе сказать, что привез с собой Наташу Красину. Решил увоз ее из Москвы на семейном совете, брак ее оказался какой-то кошмарной ерундой, от которой пытаемся теперь ее совсем избавить пересаживанием в другие условия. Митю мы оставили очень больным. У него какая-то исключительно тяжелая форма малярии, с повышением температуры до 40,2 градусов. Кажется, в Москву и даже на Север России теперь занесены из Бухары и Ташкента тропические формы малярии. Не знаю, как мальчуган из всей этой истории вылезет.

Все остальные в Москве живы и здоровы и живут не жалуясь. Вообще надо сказать, при всей бедности и нищете Москва и даже вообще Россия живет как-то бодрее, чем заграница, и даже в тяжелых условиях чувствуется какой-то тон надежды, что ли.

Ну, мой роднончик! Надо кончать. Сегодня идет подготовительная работа, а завтра открытие конференции. Трудно что-либо сказать о ее перспективах. Пиши и телеграфируй мне о твоих планах. Если будешь ехать обратно, то, конечно, езжай через Геную, но оставаться здесь надолго едва ли тебе будет интересно: я буду занят выше головы, а жить, я думаю, на юге в тепле и солнце сейчас интереснее.

Крепко тебя и Володю целую. Твой Красин

Милый мой, родной Любанаша!

Ну, вот я и в Гааге![255] Всю ночь на море был отчаянный ветер и шторм и качало изрядно; но, очевидно, действие "Запечатленного труда", хотя я и оставил его дома, продолжалось, и, несмотря на качку, я недурно спал, а к 6 утра пароход был уже в гавани.

Здесь стоит возмутительная погода: ветер сшибает с ног, на море буря, и само оно имеет вид грязной лужи, страна плоская, дома из бурого кирпича, точно их забыли отштукатурить. Глебася[256] и Зиночка[257] приехали за 2 дня до меня, затем тут, кроме Литвинова, Сокольников[258], Крестинский и небольшой штаб. Гостиница хорошая, на самом берегу моря. И если бы не изменнически холодная погода, можно бы великолепно купаться. Общее настроение довольно кислое, и вопрос о стирке белья стоит примерно так же, как и в Генуе. Впрочем, я еще не входил в дела сколько-нибудь основательно. Похоже, что тут не придется долго заживаться. Кормят лучше, чем в Генуе, но девицы генуэзские жалуются на смертельную скуку: нет ни итальянского неба, ни итальянских "ситране"[259], ни шофера Mario. Самый город Haag[260] вроде провинциального предместья, по кр[айней] мере улицы, по которым меня вез ауто сюда в Scheveningen (это купанье на море, где и стоит наш отель).