Такой характер мыслей и настроений сохранялся у Красина примерно в течение полутора месяцев после Октябрьского переворота. 8 (21) декабря он все еще убежден, что большевики "делают все", чтобы "восстановить против себя всех". Красин продолжает полагать, что большевики погибнут, но за их дела будут расплачиваться как организаторы саботажа чиновников и интеллигенции, который он не одобряет, так и бедняцкая часть населения.
Вскоре, однако, Красин стал подумывать о переходе на службу к новым властям. Представляется, что его слова о предстоявшей гибели большевиков — скорее дань инерции, ибо, будучи трезвым и опытным, политически изощренным дельцом, он отнюдь не намерен был делать ставку на заведомо проигрывающих. Никаких заоблачно высоких побуждений у него давно не осталось. Инженер начал размышлять о том, что не исключено его приглашение в правительство, но он делился своими соображениями с женой в полуироническом тоне, причем размышлял о присоединении предпочтительно к правительству "всеобщего левого блока", образование которого, как известно, не произошло. Все эти соображения, однако, нивелировались словами о том, что "когда дадут по шее" (кому: ему лично? Всему правительству? — это остается не ясным), "махнуть прямо к вам совсем", то есть эмигрировать. Скорее всего, реминисценции по поводу вхождения в правительство, при всей их внешней ироничности, не возникали на пустом месте.
Видимо, Ленин, еще до Октябрьского переворота дважды навещавший Красина в канцелярии завода Барановского, которым тот по совместительству управлял, и безуспешно уговаривавший технократа возвратиться в партию[8], теперь возобновил свои усилия. Прежние разногласия, враждебность, обливание помоями друг друга для Ленина и его присных не имели ни малейшего значения. "Заключить в объятия вчерашнего обидчика, готового быть полезным, считалось просто политически целесообразно", — пишет о большевистском вожде А.Ваксберг, имея в виду его взаимоотношения с М.Горьким[9].
Действительно, в судьбах и жизненных поворотах Красина и Горького было немало общего: оба они, повинуясь импульсу, пошли вместе с большевиками накануне и во время революции 1905–1907 гг. (в квартире Горького находилась организованная Красиным оружейная мастерская); оба они во время революции и непосредственно после нее энергично занимались финансовыми вливаниями в большевистскую деятельность, в частности усиленно выдаивая С.Т.Морозова; оба порвали с большевиками после революции, а в 1917 г. заняли резко антиэкстремистскую позицию; оба, наконец, возвратились к большевикам после Октября (Горький позже, в конце лета — начале осени 1918 г., Красин на пол-года с лишним раньше).
Переход Красина к сотрудничеству с большевистской властью зафиксирован его письмом жене и дочерям от 8 (21) декабря 1917 г. Вначале речь шла не о министерских постах. К тому же Красин не исключал возможности изменения ситуации в стране в связи с созывом Учредительного Собрания. Представляется, однако, что даже перед женой он не был вполне искренен, предполагая, что возможно образование Учредительным Собранием, которое было избрано и должно было скоро собраться, общесоциалистического правительства, в каковое он мог бы войти в качестве министра торговли и промышленности. Весьма сомнительно, что столь политически умудренный человек, тем более превосходно знавший намерения и нравы большевистского вождя, мог принять за чистую монету разговоры о возможности отказа от диктаторских методов и перехода к "социалистической демократии". Скорее всего, Красин лукавил, возможно, не только перед супругой, но и перед самим собой.
Но в его настроениях и взглядах появились новые интонации. Теперь он уже не полностью отвергал большевистский курс, а лишь "во многом" не разделял "принципиальную точку зрения" новых властей, хотя тактику их считал по-прежнему "самоубийственной".
Письмо, отправленное 28 декабря 1917 г. (10 января 1918 г.), свидетельствовало, что за истекшие три недели иллюзии, если они и имели место, теперь полностью были утрачены. Учредительное Собрание было распущено, не просуществовав и суток. Демонстрации в Петрограде и Москве в его поддержку были разогнаны с применением оружия. Созданный большевиками карательный орган — Всероссийская чрезвычайная комиссия — начал кровавую расправу с инакомыслящими, с представителями имущих классов населения и интеллигенцией. Расстрелы без суда, заложничество, заключение в концентрационные лагеря становились нормой новой действительности.
Тем не менее Красин пошел на службу к большевикам вначале в качестве "специалиста". Его послали в Брест-Литовск, где проходили переговоры о заключении сепаратнонго мирного договора с Германией, в качестве "эксперта-консультанта" советской делегации. Вряд ли он мог считаться таковым в полном смысле слова, ибо не был специалистом ни в области международного права, ни в военном деле. Но все же он был на голову выше официальных делегатов во главе с Л.Д.Троцким или А.А.Иоффе, о которых довольно презрительно отзывался как о "политиках и литературоведах" — оставить их одних означало бы "допустить ошибки и промахи". Красин не был членом делегации, как это утверждали его советские биографы, которые приписывали ему также обращение в ЦК РКП(б) с просьбой включить в состав делегации[10]. На самом деле, и это видно из письма супруге, не он обратился куда-либо, а "народные комиссары" попросили его помочь.
В письмах супруге Красин делился соображениями, по которым он пошел вначале на "техническое сотрудничество" с большевиками, а затем присоединился к ним. Но, судя по письмам и по всему поведению нашего героя, его довольно нескромные рассуждения о собственных знаниях, желании помочь "не данным людям, не правительству, а стране", не отражают главного, хотя патриотические соображения, которые у него были, видимо оказывали влияние.
Дело было в другом, и сформулировал существо дела уже упомянутый А.Ваксберг в книге о Горьком: "Жесткий прагматик по самой своей сути, он (Горький — Ю.Ф. и Г.Ч.) не мог не считаться с тем, что стало уже для всех очевидным: большевистская власть устояла, она надолго, поэтому надо к ней приспособиться…"[11].
Красин-инженер уловил стабилизацию ленинского режима раньше художника Горького. Позже возникнут моменты, когда этот режим будет висеть на волоске, пока же никаких признаков опасности не было, а свою карьеру надо было устраиваить…
Прагматик по своей сущности, Красин вынужден был признать, что большевистская власть устояла, и к ней хорошо было бы приспособиться. Иначе говоря, в среде большевистских полуфанатиков типа Ленина, Троцкого, Дзержинского, которые еще не скоро уступят место аппаратчикам вроде Сталина и Молотова, Красин был и оставался до конца своих дней белой вороной. Немалую роль играли для него и чисто материальные соображения, к которым он был весьма чувствителен: исправно вел учет денег, которые причитались ему в России и за рубежом, напоминал жене, какие суммы и с кого следует взыскать, весьма заботился о собственных удобствах. Уже в письме, информирующем о его поездке в Брест-Литовск, Красин уверял супругу, что едет "экстренным поездом" и что поездка будет в хороших условиях[12].
Следующие письма свидетельствуют, как постепенно Красин втягивался в работу на большевистскую власть и сам превращался в носителя этой власти. 25 мая 1918 г. он информировал: "По всей видимости, мне придется взяться за организацию заграничного обмена и торговли. Это сейчас одна из настоятельнейших задач, и более подходящего человека у б[ольшеви]ков вряд ли найдется". Впрочем, и характер этого высказывания (не "у нас", а "у большевиков"), и следующие строки показывают, что Красин очень хотел бы вырваться из России, если не навсегда, то хотя бы на долгий срок. "Может быть… окажется целесообразным уехать в Америку". Из контекста очевидно, что глагол "уехать", а не "поехать" или "съездить" не случаен. Вновь и вновь следуют в его письмах резкие высказывания по адресу власти, "нелепой усобицы и головотяпского изживания революции" (31 мая 1918 г.), по поводу Ленина, который "то высказывает здравые мысли, то ляпнет что-нибудь вроде проекта замены старых денег новыми"(то же письмо).
