12 апреля 2015 г. в соборе Святого Петра в Ватикане во время мессы, посвящённой 100-летию геноцида армян, Папа Римский Франциск провозгласил святого Григора Нарекаци Учителем Вселенской церкви.

До сих пор в истории церкви этого титула были удостоены всего 35 святых.

"Своей жизнью и учением Нарекаци проповедовал теологию красоты. Красота его слова и богословская мысль всегда ценились и простым народом, и искушёнными теологами. Его народное признание, не ослабевавшее веками, связано с его главным шедевром  – «Книгой скорбных песнопений", который в народе зовут попросту Нарек и который после Библии больше всего распространён среди верующих армянского народа» (префект Конгрегации канонизации святых – кардинал Анджело Амато).

Первая известная попытка перевести «Книгу скорбных песнопений» на русский язык относится к началу XIX века. В 1810 году Иосиф Иоаннесов (переводчик «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци, 1809 год) перевёл отрывок из «Книги скорбных песнопений» (третью часть 12-й главы) и издал её в Санкт-Петербурге под названием «Молитва против нощных ужасов».

В ХХ веке известен ряд переводов «Книги скорбных песнопений» на русский язык. Наиболее удачными считаются переводы Наума Гребнева (1969, 1972 гг.), Леонида Миля (1984 г.), Владимира Микушевича (1985 г.). В 1988 году в издательстве «Наука» вышел первый полный научный перевод на русский язык «Книги[?]» в переводе Маргариты Дарбинян-Меликян и Лены Ханларян.

В 2003 году под эгидой ЮНЕСКО отмечалось 1000-летие уникального произведения Нарекаци – «Книги скорбных песнопений».

Продолжение темы

Шестой выпуск печатается благодаря спонсорской поддержке Карена Ивановича БАГДАСАРОВА

Теги: Армения , культура , искусство

Нет более ничтожного, глупого, презренного, жалкого, себялюбивого, злопамятного, завистливого и неблагодарного животного, чем толпа.

Уильям Гэзлит

В моём архиве хранится папка с надписью "Уроки Уильяма Сарояна". Сопровождая великого писателя в его поездке по Советскому Союзу и Армении, я заодно готовил материалы для "Литературной газеты". Чтобы не растерять бумажки с записями, я и собирал их в специальной папке. С годами всё чаще и чаще вспоминаю не столько Сарояна-писателя, сколько Сарояна-учителя. Запоминал и записывал его мысли, советы. При этом никогда в его присутствии не хватался за карандаш. В конце 1976 года в "Литературной газете" вышел диалог с Сарояном, и месяца через три материал этот был перепечатан в англоязычном журнале "Советская литература". Вскоре я узнал, что редактор этого издания отправил два экземпляра журнала во Фресно (Калифорния) Сарояну. Спустя два года варпет вновь приехал в Армению.

В первый же день Сароян, улучив момент, похвалил меня за хорошую память, отметив, что в диалоге с ним очень чётко были переданы в журнале "Советская литература" его мысли и отдельные высказывания. Я ответил ему, что, хотя на память не жалуюсь, однако имею привычку писать, что называется, по свежим следам, оставаясь наедине с самим собой, переносить на бумагу запавшие в душу и сердце мысли, слова, эпизоды. И добавил при этом: привычку эту я приобрёл и даже воспитал в себе давно, но вот сделал из неё неизменный принцип, следя за тем, как в прошлый свой приезд сам Сароян беспрерывно, на людях, делал записи на случайных листках бумаги, даже на салфетках за столом. Он громко засмеялся и сказал: "Нико­гда не знал, что у Сарояна можно чему-нибудь научиться". Конечно, Сароян по-своему был прав. Научиться писать, пожалуй, невозможно. Но вот использовать в своей жизни чужой опыт, думаю, нужно, особенно когда речь идёт о том, чтобы впитывать в себя мудрость гения. На одной и той же странице блокнота я записал две мысли, высказанные Сарояном. Первая запись: "Разговор зашёл о таком явлении, как толпа, и он сказал, сославшись на классика: "Если поставить барана на задние ноги, то всё равно из него не получится человек. Но если в это положение поставить стадо овец, то получится толпа людей". Вторая запись: "Не знаю, в связи с чем, но несколько раз зашёл разговор о власти. Точнее, об отношении писателя к власти. Сароян свой длинный монолог начал с себя: "У меня есть свой неизменный принцип: не подчинять себя никому, но и себе никого не под­чинять".

Спустя более четверти века с тех пор, как эти слова великого Сарояна напечатала шестимиллионным тиражом "Литературная газета", я невольно подумал о том, как свежо звучат они нынче и как тесно переплетаются сегодня два эти понятия - "толпа" и "власть". Однако рассмотреть их хотелось бы раздельно. О том, чего мне стоило собирать материал для работы над этими заметками, одному Богу ведомо. Выяснилось, что темы "толпа" и "власть" волнуют и даже беспокоят человечество вот уже более 2500 лет. По крайней мере ещё Пифагор, изучив "душу и тело" толпы, пришёл к выводу, что "она есть не что иное, как человеческий род, впавший в ребячество". Это изречение великого древнегреческого философа и математика является, пожалуй, самой мягкой и самой безобидной характеристикой понятия "толпа".

Через пятьсот лет после Пифагора другой не менее знаменитый философ Сенека воскликнул: "Нет врага хуже, чем толпа!" Современник Сенеки римский историк Тит Ливий был более конкретным: "Нет ничего презреннее, чем мнение толпы". Словом, на протяжении веков "омерзительное явление" (Монтень), имя которому толпа, изучали, как говорится, лучшие умы человечества.

Есть "научное" определение сути и смысла толпы, которая, оказывается, является не столько арифметической суммой "слагаемых единиц" (индивидуумов), сколько дифференциальным диагнозом. При этом исследователи подчёркивают, что "каждая составляющая толпы", скажем проще, каждый, оказавшийся в толпе, может быть вполне здоровым человеком. Древнеримский поэт и философ Публий Сир предупреждал: "Народ похож на толпу только внешне. Разница, по сути, в том, что у толпы нет памяти". Ему вторил русский поэт Роберт Рождественский: "Толпа, как больная природа, Дрожит от неясных забот. По виду - частица народа. По сути - его антипод" .

Часто можно встретить просто гениальную сцену: стоят пять-шесть человек. Мимо проходит какой-то узнаваемый чиновник. Кто-то из группы, не вынимая сигареты изо рта, бросает в спину чиновнику: "Куда спешишь? Остановись и поговори с народом!" Оказывается, такое встречается везде и всюду, даже в глубокой древности замечали, что каждый, кто собирал вокруг себя хоть самую что ни на есть крохотную толпу, полагал, что он говорит от имени народа.

Тему эту я изучал, как заправскую диссертацию. Сплошные цитаты и кавычки, сплошные ссылки, сплошные имена философов и классиков. Тема не только актуальная и острая, но и имеющая моральный аспект, хотя бы потому, что, как говорил Сомерсет Моэм, "абсолютное большинство в толпе - это истинные патриоты и порядочные люди, которые находятся в состоянии гипноза". Автор многих книг о "человеческих страстях" (один из его романов так и называется - "Бремя страстей человеческих") продолжает: "...Толпой, этим орудием вождей революции, движет не разум, а инстинкт. Она поддаётся гипнозу. И лозунгами её можно довести до неистовства. Она единый организм и потому равнодушна к смерти в своих рядах. Она не ведает ни жалости, ни милосердия. Она с радостью разрушает, потому что, разрушая, осознаёт свою силу".

Современные исследователи обращают особое внимание на то, что сегодня в условиях развитой сети массовой информации гипнотическое действие толпы распространяется подобно гриппу даже среди тех, кто не вливается в толпу. Английский драматург и публицист Уистен Хью Оден писал: "Чтобы влиться в толпу, нынче вовсе не обязательно выходить на улицу. Достаточно, сидя дома, развернуть газету или включить телевизор". Именно поэтому Оден вывел свою знаменитую формулу: "В годы лихолетия мужчины должны быть в строю, а не в толпе".