1967–1975 гг.

В нем всегда, сколько я знаю его, — а это длится уже четверть века, — были многообразие гражданских и литературных интересов, неуемность в познавании жизни. Но вот, готовясь написать эти заметки, я снова сел за его книги, многое перечитал заново — и поразился больше, чем прежде.

Это понятно. Бывает: возьмешь один камешек, отделанный искусной рукой, полюбуешься. Через год — второй камешек, ограненный тем же мастером… потом третий. И так — один за другим, с перерывами — много. Но вдруг доведется увидеть сразу всю мозаику, выложенную из множества этих камней!..

Я не возьмусь рассказывать о всех книгах Виктора Александровича Старикова, из которых сложилась для меня своеобразная литературная мозаика. Просто хочется понять, что породило эти произведения и что в них наиболее важно.

Поначалу я попытался — для себя — привычно разложить все написанное В. А. Стариковым по каким-то определенным полкам, систематизировать тематически: любовь, война, природа, рабочий класс, интеллигенты… И понял: делать это не нужно да и невозможно. Во-первых, все тесно переплелось. Во-вторых, и это главное, я увидел нечто объединяющее все его книги — служение определенным идеалам, гражданственность, гуманизм — ту идейно-мировоззренческую основу, на которой держится мозаическая картина жизни, создаваемая им.

Откуда и как это пришло?

… Его мама, — и в свои шестьдесят пять лет он именно так называет ее, — женщина с очень русским именем Аграфена Павловна, с юных лет работала на чаеразвесочной фабрике, что в Москве, в Сокольниках. Отец, Александр Андреевич, из чернорабочих, одолевший трудную для царских времен профессию шофера, после революции работал в Московском комитете партии большевиков и в ВЧК. Он очень гордился, что однажды ему довелось везти Владимира Ильича Ленина. Вскоре после смерти Ильича Александр Андреевич вступил в партию коммунистов.

Вот у этих рабочих людей 9 февраля 1910 года в Москве, в Сокольнической слободке, родился первенец Виктор.

Революцию он помнит прежде всего по орудийным залпам: белогвардейские пушки били по Кремлю. Потом помнит голод: от американского продовольственного общества «Ара» толку было мало. Дистрофия, дрожащие от истощения ноги… и вдруг — победа организма! — он чуть ли не впервые, словно прозрев, заметил вершины деревьев, четко вписанные в сияющее голубизной земное небо.

Идя в школу, ученики зимой тащили с собой по два полешка. Иначе бы замерзли чернила в чернилках. Впрочем, бывало, они замерзали… Отец и мать целый день на работе, бытовые заботы ложились на старшего сына. А старшему-то было всего ничего.

И все же он находил время для книг, жадно проглатывал и классическую, и бульварную литературу, и напечатанные на оберточной бумаге брошюры по геологии, биологии, по естественным наукам вообще. Жизнь налаживалась — нашлось, чем кормить кроликов, нашлись в семье деньжата для аквариумов. Подолгу мог любознательный парнишка с замиранием сердца наблюдать, как трепещут, вбирая воздух земли, нежные ноздри у длинноухих сереньких кроликов, как в таинственной зеленоватой глыбе воды, заключенной в прозрачные стенки аквариума, идет какая-то своя, почти неведомая земле жизнь.

Может быть, выявлялся в нем будущий ученый-естествоиспытатель? Может быть… Однако наука и литература — если не родные, то двоюродные сестры. Виктор, выяснилось, рожден был для литературы.

Впрочем, выяснилось это не сразу.

В 1925 году, когда отец вступил в партию, Виктор стал комсомольцем. Вскоре он пошел работать грузчиком. До сих пор Виктор Александрович помнит, знает, как надо грузить речной песок, как — сахар, как — кирпич. Потом он, быстрый на ноги и сообразительный, работал курьером в журнале «Радиослушатель». Вот тут-то, в семнадцать лет, пробудился у парня тот глубокий и забористый душевный зуд, который заставляет браться за перо. Виктор взялся. А редактором журнала был Николай Погодин, и редактор этот оценил короткие заметки и корреспонденции журнального курьера.

Через два года Виктор стал штатным работником отдела информации газеты «Московский комсомолец». Вскоре ему поручили вести важнейшую тему — индустриализацию: начинались годы героических советских пятилеток. В девятнадцать лет он брал интервью у таких государственных деятелей нашей страны, как Орджоникидзе, Куйбышев, Ворошилов, Серебровский. В девятнадцать лет! Но ведь молода была и советская Отчизна. Помните: «Моя страна — подросток»?

Видимо, не надо перечислять журналистские маршруты юного Виктора Старикова по городам и весям страны, называть все печатные и радиоорганы, в которых он работал. Скажу только, что в те годы ему пришлось по газетным делам встречаться с Владимиром Маяковским, с Аркадием Гайдаром и с другими, кто творил большую советскую литературу.

Но одну из главных вех в его жизни — приезд на Урал — нельзя не отметить. Он прибыл в Свердловск в 1933 году в качестве корреспондента газеты «За индустриализацию!» Тут — новые встречи с Серго Орджоникидзе, который на всю жизнь стал его светлой любовью, специальные задания неугомонного, всеберущего на себя наркома советской индустрии. «Глаза журналиста — глаза партии», — сказал ему однажды Серго, давая очередное задание, и это запало в душу навсегда.

В 1937 году Виктор Александрович стал уральским корреспондентом «Известий». Высокая вышка — широкий огляд.

Я знаю, как из газеты люди уходят в ту область познания и отражения мира, которая называется художественной литературой. Они уходят, но газета в них остается — славным заветом быть бойцом партии во всем и навсегда. Среди таких газетчиков, нашедших призвание в литературе, оказался и Виктор Стариков: в конце 1939 года появилась его первая повесть «Доктор»; ее охотно напечатал в «Новом мире» тогдашний редактор этого журнала Л. М. Леонов…

После заведования литературной частью Свердловского драматического театра Стариков вернулся в родную газету «Известия». И тут грянула Великая Отечественная война.

Она у нашего поколения — на всю жизнь. И в творчестве Виктора Александровича — тоже. Она стала частью его души — болью, радостью… частью души.

Он служил военным корреспондентом своей газеты на Северо-Западном фронте. Однажды, много позже, он сказал мне:

— Я не стрелял по немцам, хотя они по мне стреляли много. У меня в руках был карандаш.

(Но в заветной папке хранятся у него орден Отечественной войны I степени и медаль «За боевые заслуги».)

По просьбе Виктора Александровича редакция «Известий» и командование фронта направили его к партизанам — в обширный край на Псковщине, где патриоты силой духа и оружия сохраняли советскую власть, находясь в непрерывных схватках с фашистами. Стариков провел там около двух месяцев, жил жизнью партизан, ходил с ними на боевые операции.

И сколько радости было у лесных бойцов бригады под кодовым названием «В. И. О.», когда однажды махонький, но верткий У-2 вместе с мешками, заполненными почтой и продуктами, сбросил на глухой лесной аэродром номера «Известий» с очерками военного корреспондента В. Старикова о них, народных мстителях, их грозных праведных делах!

Потом в Москве вышли его документальные книги «У партизан» и «На партизанской земле».

Надо удивляться, как он все это успевал — совершать с партизанами боевые рейды, писать в редакцию и одновременно делать книги. Что такое бессонные ночи, да еще в тылу врага, он познал тогда полностью.

Потом «Известия» двинули его опять на Урал, в Свердловск: надо было показать равную фронтовой по накалу и трудности работу в тылу. А тут, в дышащем фабричной копотью и жаром арсенале страны, началось формирование Уральского добровольческого танкового корпуса.

Что сделал Стариков? Он позвонил в Москву, пробился по телефону к начальнику Главного политуправления Красной Армии, секретарю Центрального Комитета партии А. С. Щербакову и добился разрешения снова пойти на фронт — в составе этого корпуса, с уральцами, ставшими ему родными.