— Думаешь, как такой отлить?

— А давай попробуем.

Поразмыслили, изготовили форму, отлили. В другой раз притащили ступку. Она делается уже по-иному. Еще капелька знаний, чуток опыта в свой актив.

Вот и казались они Петру Николаевичу беспокойными.

Но от этого беспокойства, хлопотливости, смекалки — в работе польза. Еще при Бурашникове однажды было: изготовляли фурмы, и почти половина из них пошла в брак.

— Может, состав песка изменить, — не то спросил, не то просто сказал Федор.

— Как это изменить? Испокон веку… Нет, не надо менять.

Федор все-таки взялся за литературу, рылся в справочниках и начал подбирать другой состав. Брака не уменьшилось. Он продолжал искать. И нашел. Составил новый рецепт. Брак сразу упал. Петр Николаевич только головой покачал:

— Упряменький…

А без настойчивости как добьешься нужного? Осваивали кремнистосвинцовистую бронзу. Дело оказалось нелегким. От большой газонасыщаемости металл рос в опоках, литье шло в брак. Оставался, казалось, один выход — плавить в тиглях. Главный механик так и распорядился. А Федор — на дыбы:

— В тиглях что? По сто килограммов в день будем плавить. А у нас обязательство: в пятилетку за две сработать!

Петр Николаевич смотрел, как петушится молодой бригадир, и поддержал его:

— В печи надо лить, добьемся.

Добились. Вместо трех тонн в месяц, которые дали бы, плавя в тиглях, Петр Николаевич выдавал 8–9 тонн металла.

А теперь пришла новая задача — марганцовистая бронза.

… С утра Петр Николаевич калил печь. Заглянет в глазок заслонки — стелется по кирпичам, струится жаркое огненное марево. В соседнем чугунолитейном отделении грохочут краны, ворочая громадные тяжелые опоки. А здесь, в отделении цветного литья, тихо. Чуть гудит пламя в печи. Шлепается глухо песок, падая в опоки, плотно охватывает модель черной сырой массой.

В жижу расплавленной меди летит марганцовая лигатура, затем — свинец, и, наконец, Грачев бросает в сплав куски цинка. Булькает, закипая, металлическое месиво.

— Федя, начинать будем.

Плюхнулась, полилась в ковш тяжелая струя. Из ковша — в формы. Застывают, твердеют широкие капли на черном песке. Металл налит вровень с краем формы. Проходят секунды, и он начинает расти — набухает, вспучивается над песком, и из бугорка выползают тонкие серебряные червячки — нити свинца.

— Опять, — сокрушенно вздыхает Петр Николаевич и стирает бисеринки пота с раскрасневшегося бритого лица.

Федор сжимает зубы и отворачивается. Опять! Еще раз неудача. Он скидывает опоку и берется за скребок, зная уже, что снова получился брак: вся деталь будет выщерблена, в рваных ямках, словно ее изъела столетняя ржавчина. «Шадривая», — говорит Грачев.

Ну что ж, надо начинать все сначала.

— Может, Николаич, перемешивать сплав надо, а? Посильнее…

— Может, надо, — уныло кивает старик.

Стали перемешивать. Результат не улучшился. На поверхности детали сухой мелкой пылью стал выделяться цинк.

Федор ходил мрачный, насупленный. Рылся в книгах, листал учебники — ничего не находил. Свял Василий.

И вдруг — по довольному лицу старика, по усмешке, запрятанной в его светлых голубых глазах, Федор догадался, что победа наконец одержана, — марганцовистая бронза была покорена. Пробуя различные варианты, Грачев нашел необходимое: свинец надо было бросать в сплав после цинка.

Казалось бы: чего проще! Но — только казалось. Нужны были и опыт старика, и его сметливость, и упорство, чтобы найти именно этот, единственно верный технологический вариант.

Новая бронза была освоена. Но Федор упрямо считал, что избавиться от брака, не зная точно его причину, — это еще не значит победить брак. Он продолжал искать эту причину, атакуя книги. И в одном из учебников, когда-то читанном, но забытом, все-таки нашел ответ: составляющие этот сплав металлы нужно вводить в печь по степени их тугоплавкости. Температура плавления свинца ниже, чем у цинка. А они бросали свинец до цинка.

Он рассказал об этом Грачеву.

— Ну понятно, теперь-то мы прежнего не допустим, — покивал Петр Николаевич. — Все-таки — наука! Мой опыт да твоя наука — они, брат, с пути нам свернуть не дадут.

— А все же молодец ты, Николаич, — растроганно сказал Федор. — Золотые у тебя руки!

Старик серьезно оглядел свои еще крепкие руки, широкие, мускулистые, обвитые голубыми венами, ничего не ответил, но, отойдя в сторону, пробормотал не совсем в лад, а все же к месту, довольный:

— Молодым, конечно, у нас дорога, а старикам — почет.

Петр Павлович опустил свой сундучок на землю, шагнул к окну и постучал. За стеклом мелькнуло в темноте мальчишеское лицо. Вцепившись в наличник, Петр Павлович глотнул слюну и сказал хрипло и негромко:

— Гена… открой.

Хлопнула дверь. Сынишка выскочил на крыльцо и встал ни жив ни мертв, испуганный, недоумевающий.

— Да открывай же ворота, Геннадий! Генка…

— Папка! — восторженно ахнул мальчик и кубарем скатился с крыльца.

— Ну, ну, Генка… Ну, — бессвязно бормотал Петр Павлович, прижимая к груди худенькое родное тело.

Зашли в дом.

— Станислав где?

— А я здесь, — настороженно вытаращив глазенки, высунулся из-за печи младший и вдруг, поняв, кто вошел, с веселым визгом бросился в объятия отца.

— А мать? — обвел глазами комнату Сергеев. — Где она?

— Она, пап, на работе. Ночное дежурство у нее. Давай я сбегаю. Ух и обрадуется!

— Сбегаешь?.. Не надо. Как ночью-то, кто ее заменит там? Уж до утра подождем.

Рассматривая медали на отцовской гимнастерке, Станислав сыпал вопросы:

— А ты насовсем приехал, да? И без погонов ходить будешь? А наган у тебя есть? А танк свой где оставил?

Геннадий, накрывая стол, с важностью рассказывал о себе:

— Работа у меня идет. Ничего идет. Мастер даже сказал: хорошо. Вот посмотреть можешь, какие табуретки ладим. Это я домой одну притащил. Сам делал. Посмотри-ка… Стой, стой. Да ты седым стал? Это почему же, а?

Отец смущенно потеребил волосы.

— Война, сынок…

Прошло несколько дней. Однажды вечером, беседуя с женой, Петр Павлович сказал:

— Перевертывать все надо.

— Это как же перевертывать?

— Обратно в порядок приводить.

— Это верно, — вздохнула Клавдия Дмитриевна.

— Вот и я говорю… Ну что ж. Во-первых, корову купим. По демобилизации меня полк деньгами снабдил как надо. Во-вторых, Геннадия — в школу. Была нужда — работал, теперь — учиться.

Купили корову. Петр Павлович взялся за топор — тесал, рубил, ремонтировал хлев. Соседки, проходя мимо сергеевского двора, останавливались и умильно качали головами:

— Вишь, хозяин пришел.

Перед сном выходил Петр Павлович на улицу. Яркие отсветы пламени неугасимых тагильских печей подпирали звездное небо. Гудели заводы, глухо шумел рудник. И, вслушиваясь в мерное ночное дыхание города, Сергеев тихонечко — для себя, для души своей — улыбался:

— Жмем, братцы-воины, жмем…

Через две недели после приезда, не выдержав срока отпуска, отправился на родной Высокогорский рудник. Старые друзья-приятели окружили, зашумели:

— Явилась, солдатская душа!.. Не утерпело сердце-то?.. А ну, дай поглядеть, каким ты стал.

Всматривались в широкоскулое моложавое лицо, хмурились на седину, дружески мяли сильное статное тело.

— Расскажи, как воевал-то.

— Да что рассказывать? Обыкновенно.

— Все же. Бывал, например, где? Кем служил?

— Служил я вначале пулеметчиком. После — на танке, механиком-водителем. А еще после — на самоходке. Бывал в Германии. Кенигсберг, скажем, — слышали про такой? — штурмовал. А потом японцев бил. Порт-Артур занимал. Вот. А как у вас?

— Нет, ты посолиднее расскажи, поподробнее…

Спросы да расспросы, сказы да рассказы. Потолковать о многом хочется. Однако Сергеев поспешил к экскаваторам. У одного из них, на котором еще пятнадцать лет назад начинал работать, встретил его машинист Николай Васильевич Бессольников.