— Что же вы не указали, когда был осужден Богданов, когда прекращено дело, кем вы ему приходитесь?

— Осужден мой муж был в 1941 году, а реабилитирован в 1956, а кем был судим, я не знаю, но догадываюсь, что — особой тройкой.

Анатолий Федорович с любопытством взглянул на Левантовскую. Обычно по таким делам обращаются потомки репрессированных, все же около пятидесяти лет прошло уже с той страшной поры. А здесь перед ним жена — живой свидетель и очевидец одного из многих десятков тысяч дел конца тридцатых, начала сороковых годов.

У Алексеева появилось желание расспросить ее, так сказать из первоисточника узнать о судьбе одного из тех, далеких ему людей, жизнь которого так безжалостно перемололо то страшное время.

— Сколько вам лет, — он заглянул в заявление, — Анна Гавриловна?

— Я с 1914 года.

— А муж?

— Он родился в 1899 году. Умер, когда ему исполнилось сорок два.

— Расскажите, что произошло с ним.

— А что рассказывать-то, — неохотно сказала женщина, — посадили ни за что, пять лет лагерей. Тройка тихо осудила, семерка также втихую реабилитировала. Где же гласность?

Левантовская возмущенно махнула рукой…

— Какая семерка, — не сразу понял Алексеев, — вы имеете в виду Президиум Городского суда?

— Я не знаю, как это называется, Президиум или еще как, — с вызовом ответила она, — только меня не пригласили, открытого суда не было.

— Надзорная инстанция — это исключительная стадия судопроизводства, особый порядок рассмотрения протестов.

— Вот-вот, я и говорю, особая тройка, и здесь — особое рассмотрение.

— Ну, вы не правы, дело мужа тогда, в сорок первом, рассматривал внесудебный орган, а в 1956 году — суд.

Левантовская сжала губы, не реагируя на слова Алексеева.

— За что же все-таки был осужден ваш муж?

— Да кто ж теперь знает это, если тогда ничего не было известно. Одним словом, — враг народа.

— А вас, как жену…

— Бог миловал, — без всяких эмоций промолвила она.

— Больше тридцати лет прошло после реабилитации, а вы только теперь обратились за справкой. Не очень понятно, чего ждали так долго?

— Надобности не было. Тем более, что дочка в шестидесятом получила справку о реабилитации. Я слышала, закон вышел, льготы мне положены, как жене репрессированного, — объяснила Левантовская, — надо вопрос с жильем решить.

Алексеев с интересом разглядывал лицо пожилой женщины. Видно было, что когда-то она была красивой. Ей явно не шли напряженное выражение, неподвижность черт, холодный, почти сердитый взгляд еще не поблекших глаз. Алексеев знал, как меняются люди, едва переступив порог суда. За его дверьми многие теряли непосредственность, общительность, зажимались, становились непохожими на себя. Случалось, что в таком состоянии посетители упорно стояли на своем, не воспринимая никаких доводов, которые могли бы их переубедить. И сейчас, разговаривая с Левантовской, Анатолий Федорович ощущал, как она напряжена. Видно было, что она пришла не просить, а требовать, уверенная в своем неоспоримом праве на это.

Алексеев видел многих родственников тех, кто был репрессирован в тридцатых-сороковых. Почти все они вели себя иначе, понимая людей, которые ныне занимались восстановлением истины и доброго имени безвинно погибших.

Но он впервые встретился с женой, помнившей погибшего мужа таким, каким он был тогда, до ареста, скорее всего знавшей о том, что он ни в чем не виноват. Поэтому Анатолий Федорович посчитал себя не вправе реагировать на агрессивное — «тогда тройка, теперь семерка».

Он мягко продолжал объяснять ей необходимые формальности и детали, а когда Левантовская окончательно ушла в себя, отгородясь от него стеной отчуждения, сказал:

— Анна Гавриловна, справку дадим через неделю.

— Почему так долго? — вскинула брови Левантовская.

— Дело необходимо истребовать из архива, подготовить документ.

— Ну, что же, в следующий прием я приду за справкой.

— Как звали вашего мужа?

— Павел Сергеевич.

— Значит, за 1956 год дело Богданова Павла Сергеевича?

Дело в отношении члена ВКП(б), начальника инспекции водного транспорта Богданова Павла Сергеевича и члена ВКП(б), инспектора по технике безопасности картонной фабрики Черкасова Александра Ивановича начато с допроса… Левантовской Анны Гавриловны, 1914 года рождения, кандидата в члены ВКП(б), инженера-конструктора Судоремонтного завода — 5 августа 1940 года.

Сержант госбезопасности старший оперуполномоченный 5-го отдела Лаптев с любопытством посмотрел на вошедшую в его кабинет высокую, изящную женщину, с модной прической из курчавых волос, в длинном, с плечиками платье.

— Левантовская? — с удовольствием оглядев ее ладную фигуру, спросил Лаптев.

— Да, — спокойно ответила она и без приглашения села на стул, не спеша сняла тонкие, сетчатые перчатки, положила на стол маленькую сумочку, — Анна Гавриловна. Вы меня вызывали.

— Анна Гавриловна, возьмите сумочку со стола.

Она недоуменно повела плечиком, но сумочку взяла. Чуть-чуть приподняла платье и, закинув ногу на ногу, откинулась на спинку стула. Сержант Лаптев был еще молодой человек, и Левантовская слегка удивилась, что этот офицерик не поддался на ее очарование, пусть даже в таком серьезном учреждении.

Лаптев был уверен, что допрос не будет сложным, а когда увидел такую красивую женщину, то некоторое время колебался, оттягивая его начало. Он знал, что придется задавать неприятные для нее вопросы, и слегка тянул время.

Сержант закурил папиросу и когда зажег спичку, заметил, как брезгливо поморщилась Левантовская. Она достала из сумочки коробку сигарет «Друг» с изображением овчарки на крышке, извлекла из нее сигарету с золотым ободком и потянулась к зажженной им спичке. Он почувствовал запах нежных духов. Заметил, что пальцы женщины чуть-чуть дрожали. Пододвинув к ней пепельницу, спросил, улыбнувшись:

— Побеседуем, Анна Гавриловна?

Левантовская, наклонив голову, кокетливо прищурила глаза:

— А что вас интересует?

— Ваше заявление в Городской комитет партии. Подтверждаете ли вы его?

С нее сразу слетел налет кокетства и легкого пренебрежения к сержанту — простоватому, провинциальному парню с румянцем во всю щеку. Услышав холодный тон следователя, она сразу выпрямилась на стуле, напряглась.

— Да, подтверждаю. Мой муж и его близкий приятель Черкасов — враги народа. Я, как кандидат в члены ВКП(б), считала и сейчас считаю своим долгом сообщить об этом партии, членами которой они являются.

— На основании каких данных вы пришли к выводу о том, что они враги народа?

— Как я указала в своем заявлении, Богданов и Черкасов, формально являясь членами ВКП(б), в действительности осуждают политику нашей партии, злобно критикуют советское правительство, высказывают недовольство нашими вождями.

Голос Лаптева становился все суше, все официальнее, сержант входил в привычное русло допроса. Левантовская это почувствовала и также коротко и конкретно отвечала на вопросы.

Левантовская показала, что Богданов и Черкасов довольно часто, либо на квартире Черкасова либо у нее дома, обсуждали внутреннее и внешнее положение Советского Союза, причем в духе, враждебном социалистическому строю и политике партии. Например, в начале 1939 года, после издания закона о запрещении абортов, Богданов, ссылаясь на, якобы, плохое материальное положение рабочего класса в СССР, говорил: «Прежде, чем запрещать аборты, нужно материально обеспечить рабочий класс». После постановления правительства о поднятии трудовой дисциплины и о сокращении срока дородовых отпусков муж сказал: «Ни в одной стране мира нет таких кабальных законов, как у нас. Это постановление озлобит и настроит рабочий класс против руководства».

Черкасов, в присутствии Богданова, говорил, что не только служащим, но и мужикам стало нелегко. Им опять увеличили налоги. Говорят, все дешевеет, а с мужика все высасывают и высасывают, не давая возможности иметь хоть какую-то прибыль. В январе 1940 года долго беседовали на различные политические темы. В этой беседе Черкасов возмущался и был недоволен тем, что массы и общественность проявляют большое уважение и любовь к своим вождям. Оба они восхваляли Троцкого и Зиновьева.