«Богданов и Черкасов виновными себя не признали. Показания свидетелей Левантовских сомнительны, так как каждый из них показал о разных разговорах Богданова и Черкасова, кроме того, свидетели находились в неприязненных отношениях с Богдановым. Объективность и достоверность их показаний вызывает сомнения. По этим же основаниям нельзя признать убедительными и показания свидетеля Уралова в отношении Черкасова».

К делу приобщена справка о смерти Богданова 17 июня 1942 года от туберкулеза легких в лагере в Красноярском Крае и расписка Черкасова в получении реабилитирующего его Постановления Президиума.

…На следующий прием во вторник Левантовская пришла первой. Алексеев с любопытством смотрел в холодное, напряженное лицо пожилой женщины, о прошлом которой он знал все или почти все.

— Я за справкой. Она готова? — не здороваясь и не садясь в кресло, спросила она.

— У меня только один вопрос.

— Никаких вопросов, — сухо осадила Левантовская и нетерпеливо протянула руку к столу, — я не подсудимая, а жена незаконно репрессированного.

— Ну, что ж, как хотите… А справку мы вам, — Алексеев выделил голосом обращение, — выдать не можем.

— Почему? — резко спросила она.

— По материалам дела. Вы прекрасно знаете, почему. Вашей дочери справку уже выдали, и если бы она обратилась за дубликатом, выдали бы снова, а вам — нет.

Левантовская все поняла. Ее надежда на то, что дело никто читать не будет, рухнула. Она еще сделала слабую попытку объяснить мотивы своего тогдашнего поступка: «…Время было такое… Я не могла поступить иначе…», но Алексеев, разволновавшись, сказал ей то, что она хотела скрыть от самой себя. То, что это она посадила, а фактически убила мужа. Что именно она, Левантовская, непосредственно причастна к тому страшному времени, когда решающее значение имели и ее доносы.

Хорошо зная свои права, Левантовская еще пыталась требовать справку о реабилитации мужа, грозить, что будет жаловаться в газеты и в вышестоящие инстанции, но Алексеев предупредил ее, что в таком случае он всем объяснит, почему ей отказано в выдаче справки.

Левантовская молча повернулась и вышла из кабинета. В дальнейшем, ни через месяц, ни через год жалоб от Левантовской не поступало.

Процесс прошел быстро и для подсудимого и для других участников судебного заседания — всего за два часа. Только что состав суда ушел в совещательную комнату, и огромный зал Городского суда, в котором-то и было всего полтора десятка человек, опустел. Люди, среди которых в основном были допрошенные судом свидетели, вышли кто покурить, кто пройтись по набережной Фонтанки, а кто и посудачить о деле и судьбе подсудимого. Выходили они тихо, говорили вполголоса, будто с похорон, явно сочувствуя подсудимому, который остался там, в зале суда в ожидании приговора.

Последними шли прокурор с адвокатом. Они перебрасывались какими-то незначащими словами, не имеющими к делу ни малейшего отношения, и делали это не из вежливости, а скорее от неловкости и досады. Вина подсудимого была полностью доказана, но они оба понимали, что все, что случилось, было для подсудимого лишь роковым стечением обстоятельств, которого могло бы и не быть.

Проходя мимо первой скамьи, адвокат ободряюще похлопал по плечу подсудимого, но тот никак на это не отреагировал. Вадим Алмазов, высокий тридцатилетний парень, талантливый инженер, быстро продвигался по службе и недавно был назначен начальником отдела в институте, который в народе называют «ящиком». Сейчас он сидел в зале суда, опершись локтями в колени и обхватив голову руками. Казалось, что Вадим был в состоянии полной прострации и совершенно не воспринимал окружающее… Совещание судей должно было кончиться не раньше чем через сорок минут. Из выступлений прокурора и адвоката Вадим понял, что самое страшное, чего он боялся, — тюрьма — наверное миновало его. Ему стало от этого легче, но не намного. Он понимал, что судимость ломала всю его, так успешно начатую научную и профессиональную карьеру. Увлекательная работа, причастность к созданию новейшей техники, совершенство которой напрямую зависело и от его интеллектуальных усилий, талантливый коллектив, в котором он работал, — все это теперь становилось прошлым. И впереди — неясное будущее. А жена и дочка?

Теперь в анкетах, которые приходится заполнять время от времени, Ирише надо будет указывать, что ее муж судим за государственное преступление. А лет через десять и Оленьке придется то же самое писать о своем отце.

Жена на суд не пошла, не смогла, а вернее не захотела быть свидетелем его позора и слабости. Ведь она привыкла видеть его совсем другим — удачливым, уверенным в себе и в будущем. А как она была нужна ему сейчас, чтобы дать ему надежду на то, что не все рухнуло, что не ослабла его главная опора в жизни — семья.

Вадим ждал решения судей. Адвокат, милый интеллигентный человек, как мог, внушал Вадиму надежду на мягкий исход, убеждал не отчаиваться и, видимо, был прав в отношении меры наказания. Все уже было позади, на все вопросы были получены ответы, но абсурдность событий, главным участником которых стал Вадим и которые привели его на скамью подсудимых, не давала покоя. Заставляли все время прокручивать и прокручивать в голове, уже вхолостую, воспоминания тех дней. Не задержался бы Вадим на работе на полчаса — и не было бы этих двух месяцев расследования, не было бы суда, не было бы приговора.

Это была пятница. День оказался тяжелым, но вовсе не потому, что была тяжела работа или ее оказалось неожиданно много. От работы Вадим никогда не уставал. Наоборот, она была настолько интересна и увлекательна, что держала Вадима, да и всех его сослуживцев, всегда в тонусе и напряжении. Каждое утро на работу хотелось бежать. Насыщенный до предела рабочий день зачастую кончался уже поздним вечером. Но эта пятница проходила тяжело, потому что Вадим спал накануне только два часа. Обычно преферанс у него был по субботам, но Лев Макарович, его сослуживец, собирался в отпуск, и решили организовать прощальную пульку в четверг. Думали сыграть одну, посидеть вечерок, а получилось три и закончили около пяти утра. Взбодрив себя двойной дозой кофе, Вадим чувствовал себя с утра неважно, но постепенно вошел в обычный стремительный ритм — звонки, совещания, обсуждение заданий, десятки контактов, эмоциональных диалогов, — все это отодвинуло усталость от бессонной ночи на задний план. Завтра суббота, поездка с семьей на дачу, два выходных — в любом случае будет время выспаться.

Около пяти вечера, когда все засобирались домой, к Вадиму заглянул руководитель группы Евгений Томский, Женя, лысоватый крепыш, ровесник Алмазова. Медлительный тугодум, долго вникавший в поставленные задачи, но, как правило, предлагающий неординарные, блестящие решения, — он вызывал уважение и у сотрудников и у начальства. Образец педантичного упорства, Томский был надежен именно тем, что для него качество всегда стояло на первом месте, сроки — только на втором.

— Ты домой? Может, сгоняем партию в теннис? — предложил Женя — Рабочий день кончился. Все уже ушли.

Вадим согласился не сразу. День прошел тяжело, недосып давал себя знать. Но и взбодриться было явно не лишним. Они составили два стола, вместо сетки соорудили заборчик из книг, и теннисный шарик застучал туда-сюда…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Женя снял трубку: «Да, это десятый отдел… Руководитель группы Томский… Задержались немного, Павел Петрович.» Вадим насторожился — это звонил директор института — и вопросительно посмотрел на Женю. Тот недоуменно пожал плечами и продолжал в трубку: «В отделе никого, я да начальник отдела… Хорошо, передаю ему трубку, Павел Петрович». Зажав ладонью трубку, Томский сказал, что шеф мрачный какой-то и чего-то от Вадима хочет. У Алмазова не было настроения сейчас, когда рабочая неделя фактически кончилась, снова общаться с начальством. «Не мог сказать, что меня нет,» — проворчал он Томскому, но тот только махнул рукой, поздно, мол, не сообразил.