Вопрос следователя: Могли бы сейчас, через восемь лет опознать этих парней?

Ответ свидетеля: Прошло столько лет, но думаю, что узнаю. Мне кажется, что двух низкорослых я видела раньше в совхозе.

Вопрос следователя: Что было дальше?

Ответ свидетеля: Я подождала, когда они ушли в сторону совхоза, выскочила на дорогу и убежала на станцию. Забыла даже банку с ягодами. Потом, на следующий день, мы уехали с мужем к месту его службы. Вернувшись недавно, я только сейчас узнала, что в тот день была убита Лена Колоскова. Я знала ее. Правда, не близко, подругами мы не были. Общались иногда, когда отдыхали в совхозе.

Поэтому я явилась в прокуратуру, чтобы сообщить об изложенном. Может быть, это совпадение, а может быть, имеет отношение к этому преступлению.

Протокол мною прочитан, записано с моих слов верно.

Об ответственности по статьям 181–182 Уголовного кодекса предупреждена.

К концу чтения со лба Саранцева стекал обильный пот, а лицо Козаченко посерело. В горле у Саранцева пересохло. Арнаутский достал из шкафчика бутылку шампанского. На хлопок пробки никто не обратил внимания. Налил по стакану. Бандиты в три глотка осушили их. Стас медленно цедил, наслаждаясь вкусом вина и напуганным видом гостей.

Он налил еще по полстакана, но никто пить не стал. Пузырьки весело шипели, а в комнате нависла зловещая тишина.

— А чего же до сих пор не провели опознание? — подозрительно взглянул Саранцев на Арнаутского.

— А ты смотри на число. Когда был допрос. Видишь, всего три дня назад. Так быстро они не раскачаются. Делу-то восемь лет. Да и куда денутся опознаваемые.

Козаченко опрокинул в рот стакан и проглотил шампанское. Саранцев последовал его примеру. Оба скривились: кислятина сухая. Стас, потягивая «Брют», понимающе улыбался:

— Покрепче хотите?

Алчущий огонек мелькнул в глазах Козаченко, но Саранцев остановил его порыв:

— Надо проверить эту, как ее, Гладышеву. Прямо щас. Тут и адрес и телефон. Сходим, а? — спросил он у Козаченко и засомневался. — А зачем светиться. Надо позвонить.

— Пожалуйста, давай позвоню, — предложил Стас.

— Я сам, — осадил Саранцев.

— Ну, и что ты ей будешь говорить? Хочешь, чтобы она потом заявила в прокуратуру: так, мол, и так, какие-то люди обрабатывают меня, как свидетеля и так далее и тому подобное. Это только укрепит подозрение и сработает против вас. Я уж не говорю о том, что вы меня подставите.

— Да, — спохватился Саранцев, — а ты откуда достал протокол? Он же совсем недавний.

— Я же вам говорил, что следователь молодой, мой сокурсник. Я изучал подобные дела, для практики. Долго ли снять ксерокопию, пока его нет в кабинете. Да что объяснять детали. Это мои проблемы. Ваши посерьезнее. Чего тянешь, — звони Гладышевой.

Саранцев медленно набрал номер телефона. Стас занервничал. Он затаил дыхание, когда услышал звонкий голос Рудновой. Саранцев то ли умышленно, то ли по привычке не прижал трубку к уху.

— Але.

— Ларису можно, — глухо спросил Саранцев.

— А ее нет дома. — Голос Рудновой был веселый, жизнерадостный и какой-то напористый. «Умничка», подумал о ней Арнаутский. Саранцев и Козаченко обмякли, они не знали, как бы пошел разговор, окажись у телефона сама Лариса.

— А когда она будет?

— А кто ее спрашивает? Я соседка ее.

— Мастер по телевизорам. Она как-то обращалась к нам, у ней телевизор барахлил.

— Может быть. А будет она, наверное, вечером. Звоните.

— Ваш адрес правильно у меня записан? — спросил Саранцев и продиктовал адрес из протокола.

— Все правильно, — подтвердила Руднова.

Саранцев аккуратно положил трубку. Рука его потянулась к пустому стакану.

— А что есть покрепче-то?

— Возьми там в шкафчике коньяк.

Козаченко сорвал колпачок и, налив по полстакана себе и Саранцеву, протянул бутылку Арнаутскому. Стас отказался:

— Я мешать не буду. За рулем.

Гости выпили и еще налили по столько же.

Стас стал рассказывать, как проводится опознание, проинструктировал собеседников, как вести себя. Нужно максимально изменить внешность. Для этого надо две-три недели не жить дома, отрастить усы и бакенбарды, вставить Козаченко пластмассовые передние зубы. Сделать это надо у частника, а не в поликлинике, чтобы не узнали, что зубы вставлены только что.

Снотворное начинало действовать. Козаченко с усилием держал падающую голову. Через несколько минут сонливость стала одолевать и Саранцева — он плюхнул мимо стакана остатки коньяка. Монотонный инструктаж адвоката был прерван стуком упавшей на стол головы Козаченко. Саранцев мутными глазами удивленно посмотрел на него:

— Ты чего, Иван?

Потом с трудом перевел взгляд на Стаса:

— Чегой-то он? — спросил у Арнаутского, с трудом ворочая языком. — Ты…

В глазах у него полыхнуло бешенство: «Сука… Падла… ты!»

Качаясь, теряя равновесие, Саранцев медленно приподнялся, держа в руке пустую бутылку, больше ничего он сделать не успел. Стас коротким ударом ребром ладони по шее сбил его с ног. Тяжелое тело мешком рухнуло на пол.

Арнаутский подтащил Саранцева к батарее под окном, через трубу протянул цепочку наручников и с хрустом защелкнул запястья рук, завернутых за спину. Затем приволок Козаченко к батарее под вторым окном и сделал то же самое.

Бандиты теперь лежали голова к голове. Оба отключились на час, полтора, для Стаса этого времени было многовато. Ладно, там посмотрим, решил он и продолжил подготовку к финалу. Достал шнур, отрезал три метра. Две петли обвил вокруг каждой ступни Козаченко, общей петлей стянул обе ноги вместе, согнул их в коленях. Обвил веревкой шею и оба конца завязал тройным узлом под коленями. Теперь Козаченко лежал в согнутом положении с подтянутыми к подбородку коленями. Вытянуть ноги он смог бы только задушив самого себя.

Аналогично Арнаутский поступил и с Саранцевым, но наоборот: загнув ноги назад, за спину, продел шнур сквозь цепь наручников и тройной петлей обернул его вокруг шеи.

Палку швабры он сломал коленом посредине. Ножом обточил обломок, получился остроконечный, полуметровый кусок. Принес из кухни ведро с песком, из под дивана достал топорик, с Козаченко снял ремень, с трудом спустил джинсы до колен. С тугими плавками возиться не стал, срезал их ножом.

Проверил работу диктофона, приготовил широкую липкую ленту и стал ждать.

Время тянулось медленно, его темп совершенно не соответствовал степени возбужденного нетерпения Стаса. Будить Саранцева и Козаченко было нельзя — они нужны ему с работающими головами, чтобы могли осознавать, в каком положении оказались, и отвечать на вопросы. Напряжение Стаса требовало выхода. Он набрал номер. Рудновой. С первого же звонка она подошла к телефону. Стас коротко бросил: «Молодец», — и положил трубку.

Долго не решался (незачем пока звонить) набрать номер Зайцевой. Прокурорский телефон отозвался двойным писком автоматического определителя. Не дожидаясь ответа, Арнаутский опустил трубку и одобрительно подумал: «Сообразила Людмила. Есть фиксаж».

Первым стал приходить в себя Саранцев. Он глухо застонал, стал ворочаться. Открыл глаза и снизу посмотрел на стоявшего над ним Стаса. Пелена мути сошла, взгляд стал осмысленным. Удивление первого момента сменилось крутым бешенством. Изрыгая ругательства, Саранцев звякнул наручниками, дернул ногами и застыл от боли и удушья. Поняв, что ему лучше не двигаться, Саранцев заорал:

— Развяжи, гнида паскудная, мент поганый, а не то порублю на кусочки!..

Стас отхватил ножом кусок липкой ленты и заклеил ему рот. Саранцев дико замычал, выпучил глаза. Он видел макушку лежащего рядом Козаченко, попытался дотянуться до него головой. Ударившись пару раз об пол и один раз о батарею, затих, злобно глядя на Арнаутского.

Стас только сейчас отметил в себе абсолютное спокойствие и хладнокровие. Для него оба подонка давно уже были нелюди и, кроме брезгливости и гадливости, никаких эмоций не вызывали. Все действия, которые он сейчас совершал, были им продуманы в мельчайших деталях заранее, он выполнял их почти как автомат. Правда, он думал начать с Козаченко, но в принципе это уже было неважно. Стас вынес обоим смертный приговор, а кого он казнит первым, не имело никакого значения. Но прежде всего он добьется от них показаний, получит доказательства их преступления. Для этого следовало начать с Козаченко, как более слабого противника, чтобы затем сломать главаря.