— Жить тебе, Саранцев, осталось немного. Я не собираюсь вызывать милицию, чтобы вас задержать. Ну-ка, прикинь, зачем все это? Ведь вас могли взять и без меня. Мне твоих слов не надо. Пока не надо. Слушай меня дальше…
В этот момент очнулся и Козаченко. Все повторилось по новой: рев, мат, угрозы, попытка освободиться. Стас заклеил мокрую от злобы пасть.
Была секунда, когда Арнаутский испугался. Забившиеся в судорожных попытках вырваться, Саранцев и Козаченко едва не оторвали батарею. Но бились они не в такт, а батареи оказались прочными. В эту минуту Стас взял в руки топорик и приготовился пустить его в ход, если бы бандитам удалось вырваться.
— Так вот, слушайте меня оба… Жить вам осталось совсем немного, — повторил Арнаутский и усмехнулся. — Вижу, что начали соображать. Для тебя, Козаченко, повторю, милицию не ждите. Я вам и судья, и палач. Вы хотите спросить, за что? Отвечаю. За то… что… сделали с Леной… Нет, я ей не брат и не жених, но вам от этого легче не будет. Я тот парень, который был с ней вместе тогда, на лесной дороге. Вспомнили?!
Да, они не просто поверили, они вспомнили, потому что Стас увидел, как вылезли из орбит их мутные глаза. И они его узнали!
Вон какой неподдельный, животный страх перекосил их лица. Но Стас не испытывал ликования: жажда сверлить правосудие превратила его почти в автомат, который исполняет заложенную в него программу уничтожения двух полутрупов.
— Узнали, — удовлетворенно констатировал он. — Вы умрете мучительной смертью, чтобы на свой шкуре испытать, как мучилась она. Вы получите маленькую отсрочку, если ответите на мои вопросы. Я не буду обещать сохранить вашу жизнь, если вы все расскажете, так как моя главная цель — казнить вас за погубленную девочку и ее умершего отца.
Стас отодрал один конец ленты со рта Козаченко.
— У-у-у, — завыл тот и вновь задергался. — Одень штаны, козел… Я ничего тебе не скажу все равно.
— Посмотрим, — спокойно сказал Арнаутский.
Он взял заостренную палку, вставил ему в зад и ударил обушком топорика в другой конец. Палка легко вошла на пять-шесть сантиметров.
— А-а… — взревел Козаченко.
Стас заклеил ему рот и тоном лектора, как больному, объяснил:
— Я же сказал, что ты будешь мучиться. Ты вбил девочке корень…
Козаченко замотал головой.
— А это не имеет значения, кто из вас это сделал. Вы все трое — соучастники. Свалить на Сердюка не удастся.
Он ударил по палке: «Будешь рассказывать? Нет? — и вновь ударил. — Когда дойдет до глотки, уже поздно будет давать показания».
Палка ваша сантиметров на десять, но Стас и не думал останавливаться. Ударил еще раз. Козаченко замолчал. Стас его понял и оттянул конец ленты.
— Я скажу… вынь палку… О-о! — застонал Козаченко.
— И не мечтай, чувствуй то же, что чувствовала Лена, когда принимала смерть.
Арнаутский впервые вдруг ощутил, как в нем закипает ярость:
— Говори, — и приготовился ударить по палке. — Быстро.
Стас включил диктофон и поставил его на пол в полуметре от головы Козаченко.
— Тогда… мы утром сидели около клуба и пили.
— Кто мы?
— Братан Сердюк, я и он, — кивнул на Саранцева, — вынь палку-у…
Ответом был удар топориком по торцу.
— Ой! — пискляво ойкнул Козаченко и быстро заговорил, убедившись, что любая пауза влечет дикую боль от продвижения деревянного копья. — Мимо нас прошла та девка. Серега… хотел ее остановить, но мы с Витюхой удержали. Куда это она, спросил серый. Братан ответил: в город, видишь с книгами пошла. А обратно когда, спросил Серега. Электричка в четыре или в пять. Позже вряд ли она поедет. Я еще удивился, что Витюха все знает. Мы продолжали пить… Ох!.. Больно!.. Отпусти… Не надо, не бей, я дам показания, дам!.. А Серый больше не стал пить. Видно тогда он что-то задумал.
Саранцев издал глухой звук, пытаясь остановить Козаченко, но тот, кося глазами на руку с топориком, не обращал внимания на его предостережения.
— Днем добавили бутылку, и Серега сказал: пойдем встречать девку. Я, говорит, ее трахну, а вы поможете. А нам уже было все равно, крепко поддали… Ну, ослабь… Кровь же идет… Горит все внутри…
Стас посмотрел диктофон, лента кассеты медленно крутилась, и поторопил:
— Продолжай, быстро.
— Ну, мы и пошли. В лесу часик вздремнули, допили полбутылки. В общем ближе к вечеру там и встретили тебя и ее… Ой… Мы-и…
— Кто и что делал, все подробно! — приказал Арнаутский.
— Когда ты убежал, мы ее затащили в лес, недалеко, метров на двадцать… Она раз крикнула, а Серега заткнул ей рот… Я и Витюха… Ох!..
— Ну, — прорычал, задыхаясь от злости, Стас.
— Я и Витюха держали ее за руки и ноги, а Серега задрал платье, сорвал трусы и… трахнул… Она не шевелилась, наверно, отключилась. После мы немного подождали. Я закурил еще… думал, очнется, так тоже…
— А кто ее… задушил?
Козаченко затылком показал на Саранцева.
Стас заклеил ему рот и приступил к допросу Саранцева, оторвав ленту за один конец.
— Ты что же врешь! — закричал Саранцев. — Это же ты корень воткнул!
Он безумными глазами следил за топориком, ожидая удара по голове.
Слезы потекли по щекам этого здоровенного парня, и он заскулил:
— Не убивай… Хочешь сквитаться, ударь ножом… Только не убивай…
— Сквитаться, говоришь, — почти прошипел Арнаутский, — не-ет! Не со мной, а с Леной сквитаешься. Очень скоро. Но сначала дашь показания. Подтверждаешь то, что сказал твой подельник?
Саранцев подтвердил и добавил некоторые подробности. Корень использовал не Сердюк, а Козаченко. Рыбу они отобрали у местного пастуха. Братья его знают. Нож, которым он тогда угрожал Стасу, потом сломался и валяется у него дома в ящике с инструментами. Не выбросил, думал сделать финку поменьше. Следователь его не изъял, так как нашли другие, неломаные.
— А куда делись сандалии, трусики, лифчик Лены, где ее книги?
— Одежду бросили в яму.
— Где? — затаив дыхание, спросил Стас.
— Да за следующим поворотом, это с полкилометра оттуда. А книги кто-то из них забрал.
Арнаутский заклеил Саранцеву рот и вновь ударил по палке.
— Я же предупреждал — не врать и на мертвого не валить. Будешь говорить?
Козаченко мелко затряс головой: буду, буду!
Арнаутский освободил его рот.
— Я-а-а, корень… я-a! Не могу больше терпеть… Ой, как больно!
— Терпи, дальше больней будет. Ну-ка, говори, что за деталька, которую там нашли? Похожа на колпачок от твоей зажигалки.
— Это… не от этой… от другой… Я их наделал штук двадцать… продавал…
— И что, они сохранились?
— Не… все… Я тогда еще искал колпачок… Но не помнил… Пьяный был… где потерял. Отдай нас под суд… Не пытай… Я все тебе сказал… О-о…
— Погоди, погоди. А как ты делал-то их?
— Да… вытачивал на станочке… у нас… в МТС…
— Из какого материала?
— Из латуни… О-ох… Отпусти… Больше… не могу…
— И много у тебя этого металла?
— Много… тогда его было… завались… Еще остался…
— А книги где?
— Не… знаю… может, валяются где… у братана…
— Как зовут пастуха? Брали у него рыбу тогда?
— Колька косой… Да, у него отняли рыбу…
Арнаутский заклеил ему рот и набрал номер Зайцевой. Только бы она была на месте, думал он, крутя диск, дважды палец срывался и вновь крутил, пока не услышал усталый голос прокурора.
— Стас, ты. Я уже хотела выезжать в этот адрес.
— Людочка, слушай меня внимательно. Записывай. Лучше на пленку.
Раздался легкий щелчок диктофона на том конце провода.
— Саранцев был не один. Соучастники Козаченко и Сердюк — братья из совхоза «Рассвет». Не задавай пока вопросов. Слушай дальше. Братья держали Лену Колоскову. Саранцев насиловал. Он же ее задушил, прижав лицом к земле. Корень воткнул Козаченко. Сердюк в том же году осенью утонул по пьянке. Слушай внимательно, дома у Саранцева есть обломок — лезвие ножа, который у него был во время преступления. В пятистах метрах от места происшествия, сразу же за поворотом дороги справа есть яма, большая, метр на метр. Может, она и сохранилась, но проверкой на металл там можно по застежкам найти сандалии или босоножки и лифчик Лены. Ее вещи опознает мать. Даже по остаткам узнает. Я точно знаю, с ней общался. Эти вещи покупала она для дочери.
