Шенку удалось выбраться и подняться на ноги.

— Нет! — крикнул он. — Нет!

Парень выстрелил снова, пули рикошетило от брусчатки. Шенк почувствовал сокрушительный удар в правое плечо и руку, его отбросило обратно к машине.

Шенк слышал голоса, очень возбужденные голоса. Сержант обхватил парня, отнял у него оружие. В следующий момент он наклонился над Шенком.

Шенк старательно шевелил губами, чувствуя, что теряет сознание. Ему удалось вытащить из кармана письмо, он поднял его вверх окровавленной рукой.

— Доставьте меня к вашему командиру, — сказал он хрипло по-английски. — Вопрос жизни и смерти. — И потерял сознание.

Роджер Маллголланд майор 173-его полевого госпиталя оперировал с восьми часов утра. Долгий день по любым стандартам, и целая череда раненых, каждый из которых был кандидатом для большой операции в наилучших больничных условиях. В его же распоряжении были только палатки и походное оборудование. Он делал все, что было в его силах. Так же работали и его подчиненные. Работали они в таком режиме уже неделями, и этого было недостаточно.

Он отвернулся от раненого молодого пулеметчика, которому был вынужден ампутировать ногу ниже колена, и увидел Шенка в шинели на следующем операционном столе.

— Черт, а это кто такой?

Главный сержант Грант, дородный мужик из Глазго, сказал:

— Какой-то джерри-офицер, ехал на штабной машине через Граз. Столкнулся с одной из санитарных машин. Там немного постреляли, сэр.

— Что с ним?

— Две пули в плече. Еще одна в предплечье. Он требовал, чтобы его доставили к командиру части. Размахивал в руке вот этим.

Он показал конверт в пятнах крови. Маллголланд сказал:

— Ладно, готовьте его. Одним больше…

Он открыл конверт, достал письмо и начал читать. Потом произнес:

— Боже всемогущий! Мало мне было забот.

На том этапе войны, когда ему стало ясно, что Германия, почти наверняка, войну эту проиграет, Карл Адольф Эйхманн, глава отдела гестапо по делам евреев, приказал построить под зданием на Кюрфюрстенштрассе 116, где размещался его офис, убежище в соответствии с самыми строгими стандартами. В нем была отдельная электростанция и система вентиляции, да и во всех других отношениях оно было самодостаточным.

Весь проект разрабатывался и осуществлялся в условиях полной секретности, но в третьем рейхе ничто не оставалось секретом для Мартина Бормана. Сделав это счастливое открытие, и нуждаясь в надежном убежище для осуществления своих задач, он оповестил о своем намерении расположиться в нем. Эйхманн, слишком напуганный, чтобы возражать, согласился, и мирился с неудобствами, проистекавшими от этого соседства до марта, когда решил сбежать.

Когда Борман и Раттенгубер прибыли, место выглядело необитаемым. Входная дверь сорвана с петель, окна вылетели, крыша сильно пострадала от бомбежки. Раттенгубер провел машину по боковому переулку, где под колесами хрустело битое стекло, и въехал во двор позади здания.

На некоторое время артиллерийский обстрел прекратился, и стало понятно, что стрельба, главным образом, происходит где-то неподалеку. Борман вылез из машины, спустился по бетонному пандусу к стальным воротам, выкрашенным серой краской. Он постучал носком ботинка. Открылась решетка. У человека, смотревшего сквозь нее, на стальной каске было выбито: СС. Борман не сказал ни слова. Решетка захлопнулась, и спустя мгновенье дверь автоматически открылась.

Раттенгубер съехал по пандусу вниз, задержался около Бормана, чтобы тот сел в машину, и мимо двух эсэсовских охранников въехал в темный тоннель, по которому они доехали до ярко освещенного бетонного гаража, где и остановились.

Здесь было еще двое охранников из СС и гаупштурмфюрер, молодой человек с суровым лицом. Он, как и его люди, носил на левом рукаве повязку с аббревиатурой «РФСС», которая расшифровывалась: рейхсфюрер СС, символ принадлежности к личному штату Гиммлера, изобретение Бормана, чтобы отпугивать любопытных.

— Итак, Шульц, как идут дела?

— Никаких проблем, рейхсляйтер. — Шульц приветствовал их четким партийным салютом. — Вы подниметесь?

— Думаю, да.

Шульц пошел впереди них к стальному лифту и нажал кнопку. Отступил назад.

— Как прикажете, рейхсляйтер.

Борман и Раттенгубер вошли в кабину, полковник нажал на кнопку спуска, и дверь закрылась. Он был вооружен «Шмайсером», а за ремень засунуты две ручных гранаты.

— Теперь недолго, Вилли, — сказал Борман. — Кульминация многих месяцев тяжелой работы. Ты, наверно, удивлялся, когда я вовлек тебя в это дело?

— Нет, рейхсляйтер, уверяю вас, для меня это честь, — ответил Раттенгубер. — Великая честь получить предложение помочь в такой работе.

— Не более того, что ты заслужил, Вилли. Зандеру нельзя было доверять. Нужен был человек умный и осмотрительный. Кто-то, кому я мог доверять. Это дело первостепенной важности, Вилли. Думается, что ты это понимаешь. Совершенно необходимое, если «Камараденверк» суждено преуспеть.

— Вы можете на меня надеяться, рейхсляйтер, — сказал взволнованно Раттенгубер. — Пока я жив.

Борман положил ему руку на плечо.

— Я знаю, Вилли, что могу. Я знаю. — Лифт остановился. Дверь открылась. Их ждал молодой человек в очках с толстыми линзами и в белом халате врача.

— Добрый вечер, рейхсляйтер, — сказал он вежливо.

— А, Шил, профессор Вайдлер ждет меня. Я так думаю.

— Конечно, рейхсляйтер. Сюда, пожалуйста.

Пока они шли по устланному ковром коридору, единственным звуком было гудение генераторов. Шил открыл дверь в конце коридора и провел их в рабочую лабораторию, уставленную, главным образом, электронным оборудованием. Мужчина в наушниках, сидевший перед громоздким записывающим устройством, был облачен, подобно Шилу, в белый халат. Он имел умное озабоченное лицо, которое украшали очки для чтения с половинными линзами в золотой оправе. Он оглянулся, снял очки и суетливо вскочил.

— Дорогой профессор. — Борман с готовностью обменялся с ним рукопожатием. — Как успехи?

— Прекрасно, рейхсляйтер. Думаю, я вправе сказать, что лучшего и ожидать нельзя.

Фриц Вайдлер являлся доктором медицины университета Гейдельберга и Кембриджа. Горячий сторонник национал-социализма с самых первых его шагов, он получил нобелевскую премию за исследования структуры клетки и был одним из самых молодых профессоров берлинского университета, когда-либо избранных. Он имел репутацию величайшего светила в области пластической хирургии в Европе.

Вайдлер являл ярчайший пример ученого определенного типа, человека полностью посвятившего себя интересам своей профессии со страстью, которая может быть описана только как преступная. Для Вайдлера цель являлась оправданием любых средств, использованных для ее достижения. Приход нацистов к власти обеспечил ему процветание.

Для «Люфтваффе» он вместе с Рашером занимался исследованием влияния низкого давления, используя заключенных, имеющих пожизненные сроки, в качестве подопытных кроликов. Затем, в санатории Гехардта, что находился неподалеку от Равенсбрюка, где часто лечился Гиммлер от постоянно мучивших его болей в желудке, он попробовал заняться замещающей хирургией, используя, когда требовалось, в качестве запчастей конечности заключенных.

Но, действительно, он нашел себя, став сотрудником Института исследования и изучения наследственности при СС. Работал вместе с Менгеле в Аушвице над изучением близнецов, сначала живых, а потом умерших. Все во славу науки и Третьего рейха.

Потом его завербовал Борман. Он предложил ему возможность проведения исходного эксперимента. В смысле создания самой жизни. Вызов, который не мог не принять ни один ученый, который чего-то стоит.

— Где остальные сотрудники? — спросил Борман.

— В комнате отдыха, ужинают.

— Пятеро. Три медсестры, два медбрата. Я не ошибся?

— Именно так, рейхсляйтер. Что-то не так?

— Все прекрасно, — сказал Борман, успокаивая его. — Просто в это трудное время люди склонны поддаваться панике и бежать. Я хотел удостовериться, что никто из ваших людей этого не сделал.