Разрядил обстановку Рафаэль, появившийся с моим бренди на подносе.

— Могу я вам еще налить, сеньор? — спросил он Каннинга. Тот улыбнулся, снова воплощенное дружелюбие, и сказал:

— Попозже, друг мой. Попозже.

— Сеньоры. — Рафаэль удалился.

Каннинг откинулся на спинку кресла, пристально глядя на меня, глотнул немного скотча. Он не стал тратить время на то, чтобы убедить меня, что я ошибся, а просто сказал:

— По всей вероятности, мы встречались раньше?

— Минут пятнадцать назад, в покойницкой, что на следующей улице, — сказал я. — Я скрылся в тени, должен сознаться, таким образом, поставил вас в несколько неловкое положение. Но, конечно, я видел вас и раньше на пресс-конференциях и тому подобных мероприятиях в течение многих лет. Нельзя не знать Гамильтона Каннинга, если пишешь о политике и делах военных.

— О'Хаган, — сказал он. — Тот, что пишет для «Таймс»?

— Боюсь, что именно так, генерал.

— У тебя хорошая голова, сынок, но напомни мне, объяснить тебе относительно Китая. В этом вопросе ты сбился с пути в последнее время.

— Здесь вы эксперт. — Я достал сигарету. — А что с Бауэром, генерал?

— А что с ним? — Он сидел, откинувшись на спинку, скрестив ноги, совершенно расслабленно.

Я рассмеялся.

— Хорошо. Попытаемся с другого конца. Спросите меня, зачем довольно известному корреспонденту лондонской «Таймс» понадобилось тащиться из Лимы в такую дыру, как эта, только чтобы взглянуть на тело человека, называвшего себя Рикардо Бауэр, который упал замертво здесь на улице в понедельник.

— Хорошо, сынок, — сказал он лениво. — Расскажи мне. Я весь внимание.

— Рикардо Бауэр, как скажет вам не один эксперт, был один из псевдонимов, использованных Мартином Борманом в Бразилии, Аргентине, Чили и Парагвае во многих случаях в течение последних тридцати лет.

— Мартин Борман? — удивился он.

— Да, перестаньте, генерал. Рейхсляйтер Мартин Борман, глава канцелярии нацистской партии и секретарь фюрера. Единственный член гитлеровского высшего эшелона, которого так и не досчитались после войны.

— Борман мертв, — возразил он тихо. — Он был убит при попытке вырваться из Берлина. Взорван при переходе моста Вайдендаммер ночью 1 мая 1945 года.

— Ранним утром 2 мая, генерал, — поправил я. — Если быть точным. Борман покинул бункер в 1.30 утра. Эрик Кемпка, шофер Гитлера, видел, что он попал под артиллерийский обстрел на мосту. Но, к несчастью для истории, лидер «гитлерюгенда» Артур Эксман перешел реку Шпрее по железнодорожному мосту с группой, которую вел Борман, а это было значительно позднее.

Он кивнул.

— Но тот же Эксман заявил, что видел Бормана и врача Гитлера, Штампфеггера, мертвыми около станции Лертер.

— И больше никого, чтобы подтвердить историю, — сказал я. — Очень удобно.

Он поставил стакан, достал трубку и стал набивать ее из кожаного кисета.

— Так вы верите, что он жив? Вам не кажется, что это своего рода помешательство?

— Я оказываюсь в довольно разнообразной компании. Начиная со Сталина до простого смертного вроде Якова Гласа, шофера Бормана, который видел его в Мюнхене после войны. Потом еще Эйхман, когда израильтяне взяли его в 1960, он сказал им, что Борман жив. Зачем ему было бы это говорить, если это неправда.

— Справедливо. Продолжайте.

— Семен Визенталь, охотник за нацистами, всегда настаивал на том, что Борман жив, утверждал, что располагает сведениями о нем. Ладислас Фараго говорил, что брал у него интервью. В 1964 году власти Западной Германии назначили за его голову сто тысяч марок, и он был признан виновным в военных преступлениях в Нюрнберге и приговорен к смерти заочно. — Я наклонился вперед. — Чего еще вы хотите, генерал? Хотите услышать об испанце, который утверждает, что в 1945 году плыл из Испании в Аргентину на U-боте вместе с Борманом?

Он улыбнулся, наклонился вперед и подбросил в огонь еще полено.

— Да, я разговаривал с ним вскоре после того, как он обнародовал эту историю. Но если Борман был жив все эти годы, чем он мог заниматься?

— «Камераденверк», — предположил я. — Деятельность на пользу содружества, организации, которую они основали с тем, чтобы позаботиться о движении после войны, используя те сотни миллионов в золоте, которые вывезли.

— Возможно. — Он кивнул, глядя в огонь. — Это возможно.

— Одно я знаю точно, — сказал я. — Там, в покойницкой, лежит не он. По крайней мере, вы не думаете, что это он.

Он взглянул на меня.

— С чего вы взяли?

— Я видел ваше лицо.

Он кивнул.

— Тот, кто там лежит не Борман.

— Как вы вообще о нем узнали? Я имею в виду Бауэра. События в Ла-Гуэрта вряд ли попадают на первые страницы «Нью-Йорк Таймс».

— Я нанимаю агента в Бразилии, который имеет список некоторых имен. Любое упоминание имени из этого списка, где бы то ни было в Южной Америке, он сразу меня информирует об этом. Я немедленно вылетаю.

— Это я нахожу поистине поразительным.

— Что ты хочешь знать, сынок? Как он выглядит? Что это даст? Пять футов, шесть дюймов, выдающиеся скулы, мощная шея, довольно грубое лицо. В любой толпе он мгновенно теряется, потому что выглядит совершенно обыкновенно. Просто еще один работяга, отдыхающий на набережной или где угодно еще. Он был практически неизвестен немецкой публике и прессе. Почести и награды для него ничего не значили. Только власть. — Казалось, что он говорил сам с собой, когда сидел так, глядя в огонь. — Он был самым могущественным человеком в Германии, и никто этого не понимал, пока не закончилась война.

— Мясник, — сказал я. — Тот, кто одобрял окончательное решение и убийство миллионов евреев.

— Но он, так же, посылал военных сирот к своей жене в Баварию, чтобы она о них заботилась, — заметил Каннинг. — Знаете, что ответил Геринг в Нюрнберге, когда его спросили, не знает ли он, где находится Борман? Он сказал: «Надеюсь, что он жарится в аду, но не знаю».

Он поднялся с кресла, подошел к бару и взял бутылку «скотча».

— Могу я вам налить еще?

— Почему бы нет? — Я поднялся и пересел на стул около стойки бара. — Бренди.

Наполняя мой стакан, он сказал:

— Вам известно, что мне довелось побывать военнопленным?

— Это достаточно известный факт, генерал. Китайцы держали вас два года в Манчжурии. Не поэтому ли Никсон нарушил ваш заслуженный отдых, чтобы вы сопровождали его в Пекине год назад?

— Нет. Я имею в виду, еще раньше. Я был в плену раньше. В конце Второй Мировой Войны меня захватили немцы. Держали в Шлосс-Арлберг в Баварии. Там было организовано пристанище для пленных знаменитостей.

Я, действительно, об этом не знал, хотя это было так давно, что вряд ли стоило удивляться. Кроме того, по-настоящему слава к нему пришла в Корее.

— Я этого не знал, генерал, — признался я.

Он бросил лед в стакан с большой порцией виски.

— Да, я пробыл там до самого упора. В местах, которые ошибочно известны как Альпийская твердыня. Частица пропаганды Геббельса. Ему, действительно, удалось убедить Союзников, что таковая существует. Это привело к тому, что по началу войска с большой опаской приближались к этим местам, что позволило превратить их в место отдыха для крупных нацистов, сбежавших из Берлина в те последние несколько дней.

— Гитлер мог бы сбежать, но не сделал этого.

— Это верно.

— А Борман?

— Что вы имеете в виду?

— Одного я никогда не мог понять, — сказал я. — Он обладал блестящим умом. Даже половины его способностей было бы слишком много, чтобы не оставлять до последнего момента использование шанса выжить. Если он, действительно, хотел сбежать, ему бы следовало отправиться в Берхтесгаден, где у него был бы шанс, вместо того, чтобы оставаться в бункере до конца. У него не могло не быть плана.

— Он у него и был, сынок. — Каннинг медленно кивнул. — Жизнью своей можешь поклясться.

— Откуда вам это известно, генерал? — спросил я тихо.

И вдруг он взорвался, утратил выдержку.