Операция «Валгалла»[1]

Можно спорить о том, мог ли Мартин Борман выжить в период массового истребления, которое имело место в Берлине в конце Второй Мировой Войны, но существует документальная запись, что 30 апреля, в тот самый день, когда Адольф Гитлер покончил с собой, радары русских зафиксировали вылет легкого самолета из района Тиргартен в Берлине. Что касается самой истории, то правдиво в ней только самое удивительное, все остальное — плод воображения.

В Боливии в День Усопших дети приносят на кладбища еду и подарки и оставляют их на могилах умерших. Интересная смесь язычества и христианской традиции, оказавшаяся весьма подходящей к случаю. Но даже самые суеверные из боливийских крестьян едва ли ожидают, что умершие восстанут и выйдут из могил в этот день. А я ожидал.

Ла-Гуэрта маленький горняцкий городок, затерявшийся среди горных пиков в высоких Андах, население его пять-шесть тысяч. Самый удаленный уголок мира. Прямых пассажирских рейсов из Перу не было, поэтому я летел туда из Лимы на старом DC 3, выполнявшем некие грузовые перевозки для американской горнодобывающей кампании.

Когда я прибыл, шел сильнейший дождь, но то ли был таков промысел Божий или еще что, но у выхода из маленького здания терминала стояло такси. Водитель оказался веселым индейцем с густыми усами. Одет он был в дождевик и соломенную шляпу и выглядел удивленным и обрадованным появлением пассажира.

— Отель, сеньор? — спросил он, укладывая мой саквояж.

— «Эксельсиор», — ответил я.

— Здесь есть отель, сеньор. — Его зубы блеснули в свете, падавшем от фонаря. — Всего один.

В машине отвратительно пахло, крыша протекала, и когда мы начали спускаться с холма вниз к огням города, я почувствовал какое-то неотчетливое раздражение. Какого черта я здесь, зачем снова делаю то, что делал так много раз? Пытаюсь поймать хвост истории, которой, возможно, вообще не было. И сама Ла-Гуэрта, представшая лабиринтом узких улочек, каждая с открытой канализацией, стекающей вниз, к центру, с теснотой ветшающих домов с плоскими крышами, нищетой и убожеством всех видов, не помогла.

Спустя несколько минут мы въехали на главную площадь с довольно интересным большим фонтаном в стиле барокко в центре, неким реликтом колониальных дней, вода била из ртов и ноздрей целого собрания нимф и дриад. Маленьким чудом казалось уже то, что фонтан работал. Отель стоял на дальней стороне площади. Когда я вышел из машины, то заметил множество людей, нашедших укрытие под колоннадой справа. Некоторые были в карнавальных костюмах, во влажном воздухе чувствовался запах дыма.

— Что здесь происходит? — спросил я.

— День всех святых, сеньор. Праздник.

— Непохоже, чтобы они очень веселились.

— Дождь. — Он пожал плечами. — Трудно устраивать фейерверки. Но для нас это единственная возможность. Скоро они отправятся процессией на кладбище, чтобы поклониться своим любимым. Мы называем этот день Днем Усопших. Вы слышали о таком, сеньор?

— В Мексике его празднуют так же.

Я расплатился с таксистом, поднялся по лестнице и вошел в отель. Как и все в Ла-Гуэрта, отель знал лучшие дни, но теперь розовая штукатурка шелушилась, на потолке видны были следы протечек. Портье торопливо отложил газету, удивленный не меньше таксиста появлением перспективного клиента.

— Мне нужна комната.

— Конечно, сеньор. Надолго?

— На одну ночь. Утром я лечу обратно в Перу.

Я положил перед ним документы, чтобы он мог выполнить все нелепости, на которых настаивает правительство, когда дело касается иностранцев.

Пока портье делал запись в регистрационном журнале, он спросил:

— Вы здесь по делам, сеньор? Вероятно, от горнодобывающей кампании?

Я открыл бумажник и достал из него банкноту в десять американских долларов, которую аккуратно положил рядом с регистрационным журналом. Он прекратил писать, в темных глазах появилась настороженность.

— В Лиме было напечатано сообщение в газете, что в понедельник здесь умер один человек. Упал замертво здесь на площади, прямо у вашей двери. Он удостоился упоминания, потому что полиция обнаружила у него в чемодане пятьдесят тысяч долларов и паспорта на три разных имени.

— А, да. Сеньор Бауэр. Вы его друг, сеньор?

— Нет. Но, может быть, я его узнаю, если увижу.

— Он под присмотром владельца местного похоронного бюро. В таких случаях тело держат в течение недели, пока ищут родственников.

— Мне так и говорили.

— Этим делом занимается лейтенант Гомез, начальник полиции. Полицейское управление на другой стороне площади.

— Знаю по своему опыту, что в подобных случаях полиция не особо старается помочь. — Я положил еще десять долларов рядом с первой банкнотой. — Я журналист. Возможно, здесь будет для меня материал. Все очень просто.

— А, теперь понимаю. Газетчик. — У него загорелись глаза. — Чем могу помочь?

— Бауэр. Что вы о нем можете сказать?

— Совсем немного, сеньор. Он прибыл на прошлой неделе из Сукре. Говорил, что ждет приезда друга.

— Кто-нибудь к нему приезжал?

— Нет, насколько мне известно.

— Как он выглядел? Опишите его.

— Шестьдесят пять, но, возможно, и старше. Да, вполне может быть, что старше, но утверждать трудно. Из тех мужчин, в которых постоянно ощущается жизненная энергия. Настоящий мужик.

— Почему вы так говорите?

— Мощное сложение. Невысокого роста, но плечи широкие. — Он развел руками. — Толстая, мощная шея.

— Толстяк?

— Нет. У меня не осталось такого впечатления. Скорее, массивный человек, впечатление силы. Он хорошо говорил по-испански, но с немецким акцентом.

— Вы можете это определить?

— О, да, сеньор. Здесь бывает много немецких инженеров.

— Могу я взглянуть на запись в регистрационном журнале?

Он развернул журнал ко мне. Это была запись, предшествующая моей. Там были паспортные данные, внесенные клерком, и рядом подпись Бауэра, легкомысленная завитушка, но поставленная твердой рукой, и дата, в которой семерка была написана с черточкой, континентальный стиль.

Я кивнул и подтолкнул десятки к портье.

— Спасибо.

— Сеньор. — Он подхватил двадцать долларов и спрятал их в нагрудный карман. — Я покажу вам вашу комнату.

Я взглянул на часы. Уже одиннадцать.

— Слишком поздно, чтобы наведаться в похоронное бюро.

— О, нет, сеньор. Там всю ночь дежурит смотритель. Здесь такой обычай: умерших не оставляют без присмотра в течение трех дней и трех ночей на случай… — Он замялся.

— Ошибки? — предположил я.

— Так точно, сеньор. — Он грустно улыбнулся. — Смерть такая окончательная вещь, что хочется быть уверенным. Сверните по первой улице налево. Вы увидите похоронное бюро в самом конце. Ошибиться невозможно. Над входом синий фонарь. Смотрителя зовут Хьюго. Скажите, что вы от Рафаэля Марено.

— Благодарю вас, — сказал я официально.

— К вашим услугам, сеньор. Если вам захочется перекусить после возвращения, что-нибудь можно будет организовать. Я дежурю всю ночь.

Он снова развернул газету, а я зашагал через холл к выходу. Задержавшись на верху лестницы, я заметил, что процессия уже выстроилась. Она была похожа на ту, что я наблюдал в Мексике. Возглавляла ее пара ряженых с яркими фонарями в руках, одетых властелинами смерти и ада. За ними шли дети с мигавшими свечами, некоторые уже погасли под сильным дождем, следом взрослые с корзинками с хлебом и фруктами. Кто-то заиграл на флейте, тихо и заунывно, к нему присоединился барабанщик. Только эти звуки и сопровождали движение абсолютно безмолвной колонны.

Нам, кажется, было по пути, поэтому я пристроился в хвосте процессии, поднял воротник плаща, чтобы защититься от сильного дождя. Похоронное бюро я увидел сразу. Как и говорил Марено, над входом горел синий фонарь. Я остановился, наблюдая за продвижением процессии, звучание флейты и барабана странно завораживало. Только когда процессия свернула на другую улицу и совсем скрылась из вида, я дернул за цепочку звонка.