Именно по этой причине телефон зазвонил снова через три минуты. Господин Хелебау.

— Тысячу извинений, господин Клипп, я… э-э… не совсем правильно выразился. Прошу вас, давайте встретимся в спокойной обстановке… Не мог бы я посетить вас?

— Где вы находитесь? — спросил я.

Он назвал улицу, на которой располагалась центральная контора страховой компании «Мирное кольцо». Я ездил по этой улице домой.

— Через пятнадцать минут буду у вас! — сказал я.

— Большое спасибо! — ответил он с облегчением.

Судя по размерам и обстановке его офиса, по виду элегантной и сдержанной секретарши, господин Хелебау занимал видный пост в области страхования. В кабинете наличествовал ковер, стояли кресла, обитые черной кожей, стол красного дерева, серебристо-серый телефон с устройством, позволяющим слушать разговор, а также роскошный филодендрон. Ко всему прочему, мой собеседник оказался отнюдь не таким противным, как можно было предположить из телефонного разговора. Только вот проклятое «э-э-э» по-прежнему действовало мне на нервы.

Впрочем, коньяк, которым он меня угостил, настроил меня на более благодушный лад. Коньяк был замечательный. Хорошо выдержанный, родом из Франции, куда я тоже с удовольствием съездил бы в командировку.

— Около четырех месяцев назад господин Цирот заключил с нами договор, вернее, два договора страхования жизни.

— Так, так, — сказал я. — А при чем здесь, собственно, смерть его жены?

— По второму договору была застрахована ее жизнь! — сказал Хелебау, слегка досадуя, что я слишком туго соображаю. — Оба договора заключены на сумму 75 тысяч марок, — продолжал он. — Если происходит несчастный случай, сумма удваивается Поэтому сейчас мы… э-э… обязаны выплатить господину Цироту 150 тысяч марок, потому что убийство у нас проходит как «несчастный случай».

— Черт возьми! — сказал я, потому что меня, наконец, озарило. — Черт возьми!

На следующее утро я явился на работу ни свет ни заря в надежде попасть на прием к шефу. Фрау Кибиц была уже на месте. Такие бесценные секретарши всегда приходят за полчаса до начала работы, чтобы украсить письменный стол шефа живыми цветами или оставить на нем записку «Розенбауму из IV отдела сегодня исполняется 50 лет!» или что-нибудь в этом духе.

— Доброе утро, дорогая фрау Кибиц! — сказал я, чувствуя себя просто превосходно. Я хорошо выспался, великолепно побрился, принял душ, вкусно позавтракал и почти решил все загадки в деле Франциски Янсен. Остался сущий пустяк — выяснить, почему был убит Лади-ке… Тут все мои версии хромали на обе ноги, как футболист сборной, промазавший по воротам.

— Что это вы в такую рань? — спросила фрау Кибиц, сняла на мгновение очки и пригладила волосы. — Есть что-нибудь новенькое?

— Да, — сказал я. — Новости самые разнообразные. И я просто мечтаю поговорить с шефом. Как только он придет, и у него появится десять минут свободного времени, умоляю, устройте мне аудиенцию. За это на всех наших праздничных вечерах в управлении я буду танцевать с вами все медленные танцы и каждый второй быстрый!

— Что-то слишком уж бесхитростны ваши предложения, Лео Клипп! — сказала она, но улыбнулась и что-то пометила у себя в блокноте. — Ладно, приходите в половине девятого, но только на пятнадцать минут. Если что-нибудь изменится, я вам позвоню. Позднее никак не получится.

— Спасибо! — сказал я. — Вы просто ангел!

— Чепуха, — рассмеялась она, — у ангелов не бывает детей.

— Почему же? — спросил я. — Они не могут или им запрещено?

— Вон! — сказала она.

В половине девятого я уже сидел в кабинете шефа и излагал свою версию. Когда я закончил, он минуты три задумчиво теребил свой галстук. Наконец он сказал:

— Все это просто замечательные догадки, господин Клипп. Замечательные, но весьма шаткие. Вы так не считаете? И, как вы сами понимаете, к делу их не пришьешь. Ни один суд к рассмотрению их не примет.

Я, разумеется, понимал. Вчера вечером мне все казалось куда убедительнее, чем сейчас, когда я рассказал это профессионалу.

— Да, — сказал я.

Затем набрал воздуха и продолжал, как бросился в холодную воду:

— Поэтому было бы неплохо съездить еще раз в Сплит и в Йелсу. Ведь сейчас у меня больше материала, и я смог бы задать Янсен и Цироту вполне конкретные вопросы, не правда ли?

— Вам что. так там понравилось? — спросил шеф.

— Как сказать, — ответил я. — Сначала стояла жара, потом сразу похолодало, и все сделалось мокрым и серым. И все получилось так… так… Словом, бог знает как.

— А как Янсен? — осведомился он.

— Очень мила, — ответил я без колебаний. — Славная, умная и красивая девушка.

— А Цирот?

— Он… так, среднестатистический мужчина, каких множество: среднего роста, неопределенного цвета волосы, не худой, не толстый, серые глаза, серый цвет лица и серый костюм. Единственное, что его красит — его жена.

— Что, красивая женщина? — поинтересовался он.

— Скорее такая… пикантная… На мужчин она оказывала просто гипнотическое воздействие.

Шеф погрузился в молчание.

Я терпеливо ждал.

— Вам нет нужды туда ехать, — наконец сказал он. — Обе интересующие нас персоны будут сегодня вечером здесь.

Это было так неожиданно, что я в замешательстве переспросил:

— Здесь? Кто?

— Янсен югославские власти выслали из страны. Они не хотят там судебного процесса над убийцей. Речь, возможно, зашла бы о противостоянии между странами с различными социальными системами. Такая идеологическая шумиха не пошла бы на пользу стране, живущей за счет туризма. Так что для начала Янсен предстанет перед судом здесь, по делу Ладике.

— Она призналась?

— Нет. Точнее, я пока не знаю. Сегодня наши люди встречают ее на границе в Куфштайне. Она будет здесь в половине одиннадцатого вечера. Этим же поездом, как значится в телеграмме, из Югославии прибывает Цирот. Разумеется, не под конвоем. Ты не смог бы последить за ним дня три-четыре? Посадить его… Он ведь застрахован и на этот случай тоже. Так бы и я сел с превеликим удовольствием.

— Понятно, — ответил я.

Когда я подъезжал к вокзалу, накрапывал дождь. Я люблю бывать на вокзале. Признаюсь, я иногда приезжаю сюда просто так, без всякого дела, и смотрю, как приходят и уходят поезда, как встречаются и прощаются самые разные люди: сентиментальные, нервные, флегматичные, влюбленные, ревнивые… тысячи разных лиц, разных голосов. А над всем этим — грохочущий голос из динамика, произносящий названия, от которых голова идет кругом: Париж — Рим — Вена — Цюрих— Стокгольм — Лондон, и тут же стук молотков по осям вагонов и сигнал к отправлению… Я люблю вокзал. Но в этот вечер мне было не до романтики. Я стоял за тумбой, обклеенной плакатами, рекламирующими, разумеется, универмаг «Вайнгеймер», а мимо меня шли и шли пассажиры со скорого из Белграда. Мне хотелось увидеть Франциску раньше, чем покажется Цирот, но я вспомнил, что существует предписание, обязывающее выводить арестованных из вагона только тогда, когда перрон уже опустеет, чтобы не привлекать любопытных, а также исключить возможность побега.

Появился Цирот.

Не было заметно, что ему пришлось пережить трагедию. На подобных физиономиях признаки волнения обнаружить крайне трудно. Он прошел мимо, не заметив меня, поднялся по лестнице и исчез. Я так и не пошел за ним следом. Я понимал, что нарушаю служебный долг, но мне было на все наплевать. Мне хотелось увидеть Франциску.

Уже заканчивалась разгрузка багажного вагона, когда она, наконец, показалась. Измученная, бледная, осунувшаяся, она шла между двумя полицейскими. Когда она поравнялась с тележками, доверху нагруженными чемоданами, коробками и узлами, из багажного вагона вынесли гроб. Цинковый. Грузчики вшестером едва подняли его на электрокар. Спереди на гроб, как на чемодан, был наклеен багажный ярлык с надписью «Сплит». Без сомнения, в гробу покоились останки фрау Цирот. Увидев гроб, Франциска закрыла глаза рукой и тут же споткнулась. Я бросился было поддержать ее, но один из полицейских опередил меня. Он взял Франциску под руку и повел дальше. Их увезла машина, поджидавшая у бокового входа в вокзал.