Орехов ползал по склону и носил к ходу сообщения камень за камнем, а Гаранин строил стенку, умело прокладывая валуны зеленым сырым мхом, который он собирал в низинке возле выступа.

Стенка росла медленно. Сначала Николай просто носил камни, потом начал их считать. Насчитал четыреста и бросил: надоело. Затем он стал прикидывать, сколько потребуется еще камней, чтобы достроить стенку. Считал в уме объем, умножал ширину на высоту… Но скоро сбился и механически, как заводная игрушка, ползал по склону и выковыривал валуны.

С каждым часом приходилось отползать все дальше от стенки, чтобы разыскать подходящий камень. Он уже не поспевал за Гараниным. Предложил ему поменяться, но Гаранин сердито сказал, что меняться нельзя, что Орехов и двух кирпичей друг на друга как следует не положит, а уж про стенку и говорить не стоит. Рассыплется она от его работы, потом снова переделывай…

Ночь была непроглядно темной. Где–то глухо татакали пулеметы да вспыхивали иногда осветительные ракеты, проливая на сопки короткое зеленоватое зарево. До рассвета — целая бесконечность. Камни становились все тяжелее и тяжелее. Хорошо хоть ягель возле них был влажным, напитанным, как губка, холодной росой. От нее коченели пальцы, но сырость, проникая сквозь шинель, холодила тело, заставляла его двигаться.

Плоский, похожий на сковороду камень, боком воткнутый в расселину, глубоко засел в щебенке. Николай кое–как расшатал его, но вытащить не мог. На мгновенье он остановился, соображая, что делать. «Немножко отдохну, потом снова возьмусь», — решил он. Отяжелевшая голова тотчас же упала на ребро камня. Глаза закрылись, и мускулы блаженно расслабли…

Проснулся он от какого–то внутреннего толчка и сначала ничего не мог сообразить. Было светло и тихо. Больно ныла шея, которая лежала на краю валуна, наполовину вывернутого из гнезда.

И тут Орехов все вспомнил.

«Уснул, — растерянно подумал он. — Уснул, балда несчастная!»

Орехов вскочил на ноги. И тотчас же по склону метрах в трех от него знакомыми щербинками прошлась пулеметная очередь.

«По мне», — обожгла страшная мысль. Он проворно упал на землю и только тут сообразил, что находится на открытом, простреливаемом немцами участке склона. Для этого они и строили здесь ход сообщения. Вон он, рукой подать, метров сто низенькая каменная стенка. Конец ее не достроен. Перед ней гранит ровный, как столешница. С него собраны на постройку все камни. Теперь и головы негде спрятать.

Николай поглядел в другую сторону, где темнела запасная ячейка. Туда тоже не пройти. Глаза стали торопливо обшаривать склон метр за метром.

Орехов понимал, что его приметили. Как только он встанет, его ухлопают.

В роте Николая уже, наверное, считают мертвым. Гаранин пришел и доложил, что Орехов исчез. Почему он ночью не разыскал, не разбудил его?

Вдруг вспомнилось вытянувшееся лицо Гаранина, его деревянный взгляд и тонкий палец с белым ногтем, собирающий жир свиной тушенки со стенок котелка. Бросил товарища, подлюка!

Навалившаяся злость помогла Николаю взять себя в руки. Нет, рановато задумали его хоронить. Еще посмотрим, поглядим, кто кого. Не такой он дурень, чтобы голову под пулемет подставить.

Осторожно вытягивая руки и приникая к камням, Орехов прополз десяток метров по крошечной, еле приметной выбоинке и вскочил на ноги там, где пулеметчик не ожидал его увидеть.

Скачками, через камни, нелепо размахивая винтовкой, Орехов кинулся по склону, не разбирая направления. Сзади прогрохотала очередь. Снова мимо.

Тотчас же Орехов упал на землю и прилип к источенному временем граниту. Возле головы тонко свистнула пуля. Это бил снайпер. Опять стало страшно. Уйдешь от пулемета, нарвешься на снайпера. Снайпера будешь беречься — под очередь угодишь.

Орехов тоскливо оглядел склон и вдруг увидел за скалой, где была запасная ячейка, груду валунов. Если он доберется туда, можно будет, прячась за ними, уйти с открытого склона.

Он несся стремглав, прыгал через камни, взлетал на уступы, кидался, как заяц, из стороны в сторону, спотыкался, падал, полз. Катился вниз, снова вскакивал и бежал. Бежал, не пригибаясь, подгоняемый страхом, что каждое мгновение в него ударит пуля. Бежал, как иногда убегают из лесу мальчишки, испуганные ночным уханьем совы. И сумасшедший бег, наверное, ошарашил немецкого снайпера, потому что следующая пуля ударила мимо. За валуны Орехов успел забежать раньше, чем снайпер выстрелил третий раз…

— Стой, ворона! Куда прешься? — остановил Николая резкий окрик. Метрах в пяти смотрело в грудь Орехову черное дуло винтовки. Над ним виднелись голова в грязной пилотке и прищуренные недоверчивые глаза.

— Пропуск! — требовательно сказали из–за камней.

— Не знаю я пропуска… Свой я, из первой роты, — торопливо заговорил Николай, обрадованный этим требовательным голосом. — Мы ночью линию обороны строили… Заблудился я.

Он шагнул к камням. Дуло винтовки чуть колыхнулось, и голос жестко приказал ему:

— Ни с места!.. Клади оружие наземь!..

Гаранин на рассвете возвратился в роту и доложил Кононову, что Орехов пропал.

— Как пропал? — удивленно переспросил сержант. — Ты что, с ума спятил?

Гаранин обидчиво заявил, что голова у него в порядке, а Орехов в самом деле пропал. Уполз за камнем и к ходу сообщения не возвратился. Гаранин ему покричал, но Орехов не отозвался. Тогда он стал его искать. Прополз вдоль хода сообщения и не нашел. Ночь, сами знаете, какая была, хоть глаз еыколи. Своих ботинок не видно, где уж тут кого разыщешь. Как светать стало, Гаранин еще покричал, потом ушел в роту.

— Стенку я клал так, как вы велели, с мохом, — закончил он свой рассказ.

— Ночью по вас стреляли? — спросил сержант.

— Нет, тихо было. Левее, за пригорком, раза три из пулемета шпарили, а у нас было тихо.

Лейтенант приказал Кононову идти с Гараниным на розыски Орехова.

Сержант проверил обойму в винтовке, и они пошли.

Кононов молча разглядывал из–за скалы голый склон, по которому наискось тянулся неоконченный ход сообщения.

— Слышь, сержант, может, Орехов к немцам убег?

Кононов неторопливо повернул к Гаранину усатое лицо и постучал по лбу согнутым пальцем.

По ходу сообщения они миновали половину простреливаемого участка. Дальше стенка обрывалась. Значит, отсюда уполз ночью Орехов за очередным камнем.

— Пошли. — Кононов показал на склон. Гаранин испуганно ворохнул глазами.

— Невозможно туда, товарищ сержант. Немцы насквозь из пулемета бьют.

— Пойдешь или нет? — глядя в бегающие глаза Гаранина, спросил сержант и стал поднимать винтовку.

Гаранин торопливо перевалился острым задом через стенку хода сообщения и пополз по склону.

Они облазили метр за метром весь склон, но Орехова не нашли.

Николая привели в роту на следующий день. Он шел, понуро глядя в землю, а за ним рослый солдат в стоптанных ботинках нес на плече вторую винтовку.

— Колька! — обрадованно кинулся к нему Сергей.

— Не подходить! — строго сказал конвоир, и Сергей словно осекся. Он остановился в нескольких шагах от Николая, оглядел его с ног до головы, будто видел впервые, и уселся на уступ.

Рослый солдат отрапортовал Дремову и передал ему лишнюю винтовку.

— Евонная, товарищ лейтенант. Всю дорогу просил меня отдать. Понимаю, конечно, не доведись никому такое дело. Только без приказа я ему винтовку не мог вернуть.

— Бросил он винтовку? — спросил Дремов.

— Нет, товарищ лейтенант, с винтовкой бег… Без шапки. Шапку, видать, где–то посеял, а винтовку мы отобрали.

Дремов доложил капитану Шарову о случившемся.

— Трибунал за такие дела полагается, — сердито пророкотал в трубке голос комбата. — Пораспустили роту…

— Я его сейчас к вам направлю.

— Самому, значит, возиться лень? — ядовито спросила трубка. — Трибунал, значит, за тебя солдат воспитывать будет? Ох, лейтенант, уставная же у тебя душа.

Дремов вздохнул и переложил трубку к другому уху. Ну и комбат ему попался. Все не так, каждое слово по–своему переворотит. Экономист…