Тиран, хариджит, великий колдун. Благочестивые мусульмане, авторы хроник явно не испытывали особо теплых чувств к тому, кто практически начал создавать великую Сонгайскую державу; во всяком случае, они определенно старались подчеркнуть свое суровое неодобрение его моральных качеств (оценки итогов его военно-политической деятельности этими же хронистами — вопрос особый). «Притеснителем, лжецом, проклятым» именует его «История искателя». «Был он притеснителем, порочным, несправедливым, кровожадным тираном», — вторит ей ас-Сади. Обе хроники рассказывают разные ужасы о злодеяниях, которые якобы совершались по повелению Али. «Он приказывал бросить дитя в ступку, а матери — толочь его. И мать толкла ребенка живьем, и его скармливали лошадям», — сообщает «История искателя». Особенное неудовольствие у авторов обеих хроник вызывало враждебное отношение Али к мусульманским законоведам и богословам. Они так и кипят негодованием, когда речь доходит до бесчинств, действительных или мнимых, которые творились по приказанию сонни Али и были направлены против благочестивых факихов.

Так в чем же было дело? И действительно ли ши Али был таким страшным извергом? Попробуем в этом разобраться.

Что касается жестокости правителя, то нам, право же, трудно судить, насколько правы или неправы авторы хроник. Не будем забывать, что речь идет о второй половине XV в. — времени, когда представления о гуманности довольно основательно отличались от нынешних, и отнюдь не в одной только Африке. Очень может быть, что сонни Али и впрямь виновен был во многом из того, что ему приписывают. И все же, если бы дело заключалось только в личных качествах правителя, едва ли и члены семейства Кати, и ас-Сади

обратили бы на них такое пристальное внимание. В конце концов ведь и аския ал-Хадж М\хаммед I, которого они описывают с почтительным восхищением, тоже чрезмерной мягкостью не страдал и перед крутыми мерами, вклю¬чая и кровопролитие, когда это бывало необходимо, не оста¬навливался.

Нет, причины неодобрительных оценок лежат гораздо глубже. И даже столь возмущавшая и членов семейства Кати—Гомбеле, и ас-Сади неприязнь Али к факихам была лишь внешним выражением этих глубинных причин. Так же как и то, что Махмуда Кати и его потомков положение обязывало: как-никак, и Махмуд, и альфа Кати прочно связали свою судьбу и свою карьеру с аскиями — царями новой сонгайской династии, основатель которой Мухаммед Туре отнял власть у законного наследника сонни Али — его сына Бубакара, больше известного как ши Баро.

Конечно, обе хроники настойчиво подчеркивают: ислам-де ши Али был весьма поверхностным. Он отправлял многие обряды, органически связанные с прежними, домусульман-скими культами. Ас-Сади даже назвал его «великим колду¬ном». Характерно при этом, что если письменная традиция факихов Томбукту всячески выпячивает на передний план в истории Сонгай истового мусульманина ал-Хадж Мухаммеда, к тому же еще и проявлявшего незаурядную щедрость именно по отношению к факихам, то сонгайское устное предание откровенно предпочитает сонни Али. Это предание испытало сравнительно небольшое мусульманское влияние, и фигура Али, тесно связываемая с традиционными верованиями и их средоточием — древней столицей Кукийей, оказывается для передающих это предание ближе и понятнее. Впрочем, и само-то предание варьирует: в округе Томбукту мусульманские элементы в нем ощутимы сильнее, чем где-нибудь в Денди и соседних с ним областях. И там «великому колдуну» уделяют куда больше внимания, чем благочестивцу ад-Хадж Мухаммеду, хотя, конечно, и того не забывают. Не забывать-то не забывают, однако же и его стараются свя¬зать с доисламской религиозной и ритуальной традицией.

Собственно, даже и в этом ничего бы не было необыч¬ного: ведь так, как сонни Али, поступало по всему Западному Судану множество новообращенных мусульман, о чем мы уже говорили. Но говорили и о том, что первыми проповедниками ислама в Судане были сектанты-ибадиты, а Гао стал главным центром ибадитства в Западной Африке. И как раз хариджитские симпатии государей первой сонгайской династии вызывали такую непримиримую враждебность у факихов Томбукту (и в какой-то степени Дженне).

Томбукту создавался и достиг расцвета уже в ту пору, когда и в Северной, и в Северо-Западной Африке бесповоротно возобладало мусульманское правоверие в виде маликитства — одного из четырех «законных» богословско-правовых толков суннитского ислама. С XII в. общины хариджитов сохранялись лишь как отдельные островки — об одном из таких «островков», встреченных им на пути в сто¬лицу Мали, упоминал Ибн Баттута за столетие с лишним до воцарения сонни Али. Но в Гао, непосредственно связанном с Тахертом, главным центром хариджитов-ибадитов (нынешний Тиарет на территории Алжира), следы хариджитского влияния могли удержаться гораздо дольше. И вот уже хронист называет сонни Али «хариджитом»: по этой-де причине он и практиковал репрессии против ученых мужей Томбукту — признанного центра мусульманского правове¬рия на земле Западного Судана...

Если бы все было так просто! Конечно, мы имеем здесь дело с людьми средневековья, для которых догматические споры и сами по себе имели немалую ценность (да и только ли в средние века?). И попытки сонни Али как-то «уравновесить» в своей практике ислам и доисламские верования, оставаясь, в сущности, традиционным правителем, обладающим некими магическими способностями, определенно не могли нравиться мусульманской элите. Однако в основе противоречий лежали прежде всего факторы социально-экономического свойства.

Обе стороны в споре понимали необходимость политического объединения долины среднего течения Нигера. Порядок нужен был и царской власти, и факихам (к этому времени в значительной мере слившимся с купечеством). Но представляли они себе этот порядок по-разному. Для сонни Али речь шла о единой централизованной власти, позволяю¬щей извлекать выгоду и из земледельческой колонизации, и из транссахарской торговли; и носителем такой власти он, естественно, видел себя — и только себя. А мусульманская верхушка в Томбукту, принимая как объективную неизбежность объединительную политику сонгайского государя — без объединения не могло быть стабильной и прибыльной торговли! — вовсе не желала установления эффективной царской власти над своим городом. Скорее она мыслила себе Томбукту как торговый город с теократической системой управления, максимально приближенной к постулатам мусульманской правовой теории. Здесь надо учитывать, что Томбукту был прежде всего торговым центром, а отнюдь не поселением дьяханке; культурная его роль, как ни велика она оказалась, была все же вторичной. И экономические интересы верхушки города были привязаны именно к внешней торговле. В земледельческой колонизации новых земель эта верхушка практически не была заинтересована; мысль же о том, чтобы делиться с царской властью частью огромных по тем временам торговых барышей, вполне понятно, не вызывала у нее ни малейшего восторга.

Отсюда и вытекали претензии на сохранение максимальной автономии города, притом что безопасность на торговых путях обеспечивала бы царская власть. Но вот последнюю такая радужная перспектива никак не устраивала. Потому и возник тот конфликт между двором в Гао и факихами в Томбукту, который, то обостряясь, то внешне затухая, прошел через всю историю Сонгайской державы XV—XVI вв. до самого ее разгрома марокканцами в начале 90-х годов XVI в., да и в разгроме этом сыграл отнюдь не самую благоприятную для сонгаев роль.

Но пока что до разгрома было еще очень далеко, и сонни Али начинал объединение земель по среднему Нигеру. Факихи в Томбукту, понимая, что рано или поздно, но подчиниться придется, все-таки пробовали сопротивляться: то они организовали массовое бегство в Валату всей городской верхушки, то попытались натравить на царское войско туарегов, то ввязались в заговор против сонни. А ответом на все это неизменно оказывались репрессии: Али явно не склонен был к компромиссным решениям.