— Возможно, — признал я.

— Если Вы не сильны, естественно надо сделать достоинством слабость.

— Я полагаю так же, — согласился я, размышляя, что, возможно, судил дикарей слишком резко. Учение Ваниямпи, как мне кажется вероятным, предало себя, и своих детей. Со временем, подобные абсурдные теории, впрочем, могут начинать считаться чем-то само собой разумеющимся. Со временем они могут стать общепринятой традицией, одним из самых дорогих замен для человечества.

— Но Ты сама, — сказал я. — Не кажешься мне зараженной невменяемостью Ваниямпи.

— Нет, — ответила она. — Я нет. У меня были краснокожие хозяева. Они научили меня новым истинам. А кроме того, меня забрали из их сообщества в раннем возрасте.

— Сколько лет тебе тогда было? — заинтересовался я.

— Я была взята из загона, когда мне было восемь лет. Меня забрал в свой вигвам воин Кайила, в качестве симпатичной маленькой белой рабыни для его десятилетнего сына. Я рано начала учился нравиться и умиротворять мужчин.

— Что произошло дальше?

— Не о чем особо рассказывать, — с грустью сказала она. — В течение семи лет я была рабыней своего молодого Господина. Он был добр ко мне, и часто защищал меня от других детей. Хотя я был всего лишь его рабыней, я думаю, что я ему нравилась. Он не помещал меня в ножные распорки, пока мне не исполнилось пятнадцать лет.

Она замолчала.

— Я расчесала волосы, — вдруг сказала она.

— Подойди сюда, — приказал я ей, — и, встань на колени здесь.

Она вышла из ручья, покрытая каплями воды, подошла и встала на колени в траве, на берегу небольшого ручья, куда я указал ей. Я забрал гребень и отложил в сторону, затем взял щетку и, встав на колени позади неё, начал тщательно вычищать её волосы. Для гореанских рабовладельцев весьма обычно расчесывать и ухаживать за рабынями, или украшать их лично, как они могли бы делать с любой вещью, которой они владели.

— Мы собирали ягоды, — продолжила она свою историю. — А потом я увидела как он, вдруг, почти бешено, срубил палку, и ножом сделал зарубки на концах. А ещё у него были верёвки. Я испугалась, поскольку уже видела, как других белых рабынь помещали в такие устройства. Он повернулся лицом ко мне. Его голос показался мне громким, тяжёлым, и хриплым. «Сними свое платье, ляг на спину, и широко разведи ноги», — приказал он. Я стала плакать, но повиновалась ему, и быстро, поскольку я была его рабыней. Я почувствовала, как мои лодыжки оказались плотно привязаны к палке, с палкой сзади. Я не знала, что он стал настолько сильным. Тогда он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я была беспомощна. А он засмеялся с удовольствием, смехом мужчины, который видит перед собой связанную женщину. Я заплакала. Он присел подле меня. Тогда, внезапно, даже раньше, чем я поняла то, что я делала, я открыла свои объятия для него, неожиданно застигнутая пробуждением моей женственности. Он схватил меня, и я начала рыдать снова, но на сей раз от радости. В первый раз всё закончилось почти прежде, чем мы поняли это. Но он не оставлял меня. В течение многих часов мы оставались среди крошечных фруктов, разговаривая, целуясь, и ласкаясь. Позже, перед закатом, он освободил меня, чтобы я могла набрать ягод, и покормить его ими. Позже я легла на живот перед ним и поцеловала его ноги.

Той ночью мы возвратились в деревню. Остальные в деревне смогли понять то, что произошло. Он не разрешил мне ехать позади него, на его кайиле. Он связал мне руки за спиной и привёл меня у его стремени, привязав верёвкой за шею к луке своего седла. Тем утром два ребенка покинули стойбище, чтобы ночью туда вернулись Господин и его законная белая рабыня. Я была очень горда. Я была очень счастлива.

— И что произошло дальше? — спросил я. Я уже прекратил расчёсывать её волосы.

— Я любила своего Господина, — сказала она, — и я думаю, что и он тоже. Он заботился обо мне.

— Да?

— То, что казалось, что он любил меня, вызывало насмешки его товарищей. Вы не можете этого знать, но к подобному, краснокожие, в их племенных группах, чрезвычайно чувствительны. Чтобы смягчить эти насмешки, он в гневе, ругал меня при всех, и даже избил меня в присутствии других.

Наконец, чтобы положить конец вопросу, и возможно боясь этих обвинений, что могли быть правдой, он продал меня пожилому человеку из другой деревни. После этого у меня было много хозяев, и теперь вот, я принадлежу ещё одному.

Я снова начал причесывать её волосы.

— Это ведь именно этот парень, дал тебе имя Прыщи?

— Да, — подтвердила она. — Мне дали имя во время полового созревания и, по некоторым причинам, оно никогда не менялось. Краснокожие рабовладельцы обычно дают такие имена к своим белым рабыням, банальные имена, которые кажутся им соответствующими рабыням. В мой первый год в качестве рабыни моего молодого Господина мне вообще не давали имя. Меня подзывали только как «Wicincala», или «Девочка». Позже меня назвали «Wihinpaspa», что означает жердь вигвама или шест для палатки, вероятно потому, что я была маленькой и худой. Уже позже, как я упоминала, меня прозвали Прыщами, «Wasnapohdi», это прозвище, частично из-за привычки, а частично потому, что оно развлекало моих хозяев, было сохранен для меня.

— Ты не маленькая, и ни худая, — похвалил я, — и, как я уже отметил, у тебя нет прыщей.

— Возможно, я могла бы стоить четыре шкуры, — засмеялась она.

— Вполне возможно, — согласился я. — Ты думаешь, что твой первый Господин узнал бы тебя теперь?

— Я не знаю, — грустно сказала она. — Я хочу надеяться на это.

— Ты помнишь его?

— Да. Трудно забыть первого человека, который связал тебя.

— Ты любишь его? — спросил я, откладывая щетку в сторону.

— Я не знаю. Это было так давно. И он продал меня.

— Ой, — только и успела сказать девушка, а её руки уже были стянуты за спиной верёвкой. Она напрягалась.

— Хорошо ли твои краснокожие владельцы научили тебя, чем должна быть рабыня? — потребовал я ответа.

— Да, Господин.

Я затянул узел на её запястьях.

— Ты думаешь, что твоя судьба будет с нами легче?

— Я не знаю, Господин, — вздрогнула девушка.

— Этого не будет, — заверил я её.

— Да, Господин.

Я наклонился и поцеловал её в бок, в один из длинных рубцов, оставленных ударами кнута, моими ударами, силу которых она уже признала.

— Вы ударили меня с очень сильно, — пожаловалась она.

— Нет, я сделал это не так сильно как мог бы, — предупредил я.

Она задрожала.

— Тогда Вы очень сильны, — прошептала она.

Я повернул её, и положил на спину, перед собой. Я встал на колени рядом с ней и принюхался к низу живота рабыни.

— Опять, — заметил я. — Ты — womnaka.

— Я — только рабыня, — простонала она. — Скажите, Господин то, что я неспособна сопротивляться Вам, это нравится Вам, или вызывает у Вас отвращение?

— Это не вызывает у меня отвращения, — успокоил её я, прикоснулся к ней.

— О-о-о! — закричала она, закрыв глаза, беспомощно выгибаясь, поднимаясь наполовину вверх, напрягаясь и затем падая обратно на спину. Она дико смотрела на меня.

— Ну что же, Ты — действительно рабыня, — сделал я своё однозначное заключение.

— Да, Господин.

— Вы просишь быть взятой?

— Да, Господин, — простонала она. — Да, Господин!

— Во-первых, — сказал я, — Тебе придётся заработать свое содержание. Ты будешь приставлена к работе.

— Да, Господин.

Тогда я вытянул её на колени, и прилёг на бок, опираясь на локоть и лениво наблюдая за ней. Теперь она, на коленях, с руками связанными сзади, с её волосами, её ртом и телом, с потребностью, полной и отчаянной, начала мне нравиться. В скором времени я схватил красотку и бросил под себя.

— А-а-и-и! — рыдала она. — Ваша Рабыня отдаёт Вам себя, мой Господин мой Владелец!

Она была превосходна. Я задавался вопросом, о том, имел ли тот юноша, который был её первым хозяином, и кто теперь должен стать мужчиной, и продал её, хоть какое-то представление о том какой удивительной, искусительной, соблазнительной, покорной, сногсшибательной и торжественной стала его Жердь Вигвама или Прыщи, теперь расцветшая восхитительной и беспомощной красотой. Имел ли он хоть какое-то понятие этого, трудно было бы предположить, но он будет не в состоянии узнать это, пока он снова не завяжет свой бисерный ошейник на её горле. Совершенно ясно, что она стала теперь тем видом женщины, за которую мужчины могли бы убить.