Ная вцепилась мальчонке в подбородок, дернула вверх голову, всматриваясь в глаза.

— Дар в тебе есть. Робкий, стихийный. Но вопрос в другом — с чего мы должны тебе верить?

— Можете и не верить, только без меня вам из Лота не выбраться. А к утру вас, гадать не надо, повяжут. Дарующий злющий был, рвал и метал, что стража колдунов упустила. А уж искать они умеют. Если б не мамкин оберег, дар скрывающий, давно бы на виселице болтался, — он вытащил из-под ворота рубахи синюю в золотистую крапинку горошину на засаленном шнурке, показал колдунам.

У Наи ладони запекло от ее близости. Сила в обереге была. И как обнаружить их с помощью шаров могли — тоже видела.

Колдуны переглянулись, решаясь.

Тэзир притянул мальчишку к себе, пригрозил.

— Смотри, малец, обманешь — шею сверну.

— Зачем мне? — хмыкнул тот и побежал вперед, словно знал точно, что они пойдут следом. Мальчишка не ошибся. Выбор у колдунов был небольшой.

Они промчались несколько улиц, выбрались на пустырь. Прячась по-за развалинами какого-то сооружения, спустились по лестнице в подвал. Мальчишка отворил потайную дверь, указал на длинный коридор.

— Скоро выберемся.

В конце туннеля их опять ждала дверь, замаскированная под стену. Пахнуло свежим воздухом, и колдуны оказались за стеной Лота.

— Ну, здравствуйте, ребятки. Заждались мы вас, — раздался голос.

Напротив колдунов стояли вооруженные люди.

Тэзир зло покосился на мальчишку, скользнувшего мимо них к мужчинам.

— Вот. Привел, как обещал.

— Напрасно я тебе, щенок, не свернул шею, — процедил балагур.

Пирамиды и подземные коридоры вобрали в себя частичку разума десятника, а может, это его разум впитал в себя частичку той тени, потому что каждую ночь Ильгару снились топи, осклизлые камни, ил, смрад, безжизненные пустоши и его собственная тень, стоявшая рука об руку с ужасом в женском обличии.

Он уселся на угол топчана, набросил мягкую овечью шкуру на плечи. На языке чувствовался горький привкус отвара из сонной травы — пришлось выпить на ночь две кружки, чтобы забыть про боль в изувеченной кисти и уснуть. Знахарь речного народа вчера вправлял ему пальцы, затем, с помощью Тагль, наложил жесткую лангету из деревянных планок, полос сыромятной кожи и пропитанных каменной пылью тряпиц.

Десятник глубоко выдохнул. Усталость по-прежнему не уходила из тела. Он вторую неделю лежал пластом, лишь изредка поднимаясь, чтобы пройтись или поработать сорок хлопков с оружием. Тело настолько ослабло, что знахарь плотогонов побоялся вправлять все кости сразу и посоветовал отлежаться пару недель. Все одно — ломать заново пришлось…

Желудок недовольным урчанием затребовал еду, напоминая, что выздоровление невозможно без мяса, хлеба, каши и жира. А еще — пива. Или лучше — вина. Горячего. С перцем, медом и лимоном…

Ильгар сглотнул слюну. Встал. Побрызгал в лицо теплой водой из глиняного таза и, утершись тряпицей, выбрался из хижины.

Солнце было в зените, над непоколебимо мощной и полноводной Нарью гулял ветер. Пахло чистотой, зеленью, жареной рыбой и лавровым листом. Десятник мог бы днями вдыхать эти ароматы.

Раздобыв травяного чая, копченого угря и ломоть черного хлеба, уселся на самый край настила и свесил ноги над шумящим речным потоком. Ел неспешно, наслаждаясь каждым кусочком. Наблюдал то за игрой мелкой рыбы в стремнине, то за тем, как на берегу речные люди разводят костер под большим чугунным котлом. Запахло смолой, зачадило. Плотогоны смолили днища лодок, вощили канаты, правили шесты и весла, перебрасывались шутками. Там были и женщины, и старики, и дети. Все выглядели счастливыми, яркими, живым. Никто из них не подозревал, что творится в глубине болот.

«Радуйтесь, что порча не затронула вас и ваших богов…»

Послышались тихие шаги. На Ильгара повеяло запахом ягод. Он оглянулся.

— Варлана? Ты все чаще на ногах. Я рад. Садись — раздели со мной трапезу.

Женщина осторожно опустилась на колени рядом с десятником. Отщипнула кусочек хлебного мякиша и отправила в рот. Ее глаза до сих пор хранили отпечаток безумия, а лицо покрылось морщинами.

— Спасибо.

— Ты говоришь это мне по двенадцать раз на дню, — отмахнулся Ильгар. — И не только мне — всем в отряде. Уймись, наконец.

— Вы спасли моего сына. Меня. Не оставили умирать в лапах… этого чудовища.

— Она не чудовище! — Ильгар дернул щекой. Но взгляд его снова коснулся глаз женщины. В них крылось больше, чем безумие. Десятник лишь порадовался, что не может разгадать тайну этих глаз.

«Забудь про Эланде. Пусть она не чудовище в твоем сердце, но для остальных — это монстр. Тварь, рожденная порчей».

— Расскажи, что было дальше? — попросила Варлана. Они частенько беседовали, пока Ильгар приходил в себя и не мог лишнего шага ступить. Женщина приносила уху, припарки и воду, а он рассказывал о злоключениях в болотах.

Она понимала, что воин говорит не с нею. Говорит сам для себя. И собеседник ему нужен исключительно молчаливый, внимательный, тихий, как мышка. — Ты ведь не собираешься и сегодня возиться с топором или шестом?

— Вечером намереваюсь посмотреть, как тренируются мои увальни, а пока с удовольствием поболтаю. Я ведь не часто говорю так много, ты заметила? Знаешь, не всегда нужно давать волю словам…

— Иногда — необходимо. Иначе голова лопнет от всего, что копишь в душе.

— Верно-верно! Ты права, Варлана. Тогда — слушай. — Он уставился вдаль, где изгибалась, скрываясь лесом, река. Заговорил:

— Дорога к Нарью заняла семнадцать дней. Быстро, говоришь, воротились? Да. Но вел нас загадочный филин. Кабы не он — шли бы дольше и еще неизвестно, добрались бы до реки или нет. Трижды схватывались с погоней — и трижды уходили, оставив за плечами утыканные стрелами тела рабов, посланных черными богами. Был улов и пожирнее! Существо, которое могло ползать под землей и вселяться в деревья. Оно возомнило о себе слишком много. Стрелы и рогатины быстро охладили его пыл. Мы взяли в плен этого бога… Ты говоришь, рассказывать обо всем? Без утайки? Хорошо. Гур, тот самый парень, что собирает для тебя в лесу шиповник, отрубил богу руки и ноги. Жестоко? Да, жестоко. Но он мстил за брата. Затем Дарующий отправил на костер демона, а силу его заключил в один из кувшинов. Знаешь, они ведь и вправду демоны! Ну не могу я называть богами тех, кто терзает смертных!

«Вкус мести, — так сказал Гур, слизнув с перчатки темно-зеленую кровь. — Брат бы улыбнулся, если бы увидел!»

Эльм-Крапивка дышал еле-еле, и даже травы и припарки ему не помогали. Яд сжег до корней его волосы, ослепил, лишил слуха и дара речи. Не буду скрывать: многие хотели прервать мучения Эльма, но Стебелек и Ковыль не дали.

«Он будет жить, либо умрет тогда, когда станет угодно природе, — говорили они. — Сталь не коснется его горла».

И, знаешь, эйтар жил. Мучился, ходил под себя — с ним возилась Тагль, омывала водой из более-менее чистых источников, поила снадобьями. Стоило лишь выбраться в леса — дыхание Крапивки выровнялось. Щеки порозовели. Чудо, говоришь? Ну, не знаю. Эйтары… они — эйтары.

Он по-прежнему походил на мертвеца, но, по крайней мере, понимал, что ему говорят, и даже сам порой просил воды или размоченного хлеба. А теперь — вон, видишь? Стоит и рассматривает водоросли! Лысый, как яйцо, окосевший на один глаз, а все туда же! Корешки и лозу обнюхивает.

А что — Дан? Твой сын показался себя молодцом. Глупый мальчишка! Но отважный, этого не отнять. И чудесный. На обратной дороге постоянно жаловался, что не может найти солнца, чтобы наполнить вазу. Я велел ему заткнуться — Альстед был постоянно где-то поблизости и натворил бы бед, прознай про все, что произошло в подземельях.

Это тайна, хорошо? Думаю, ты и сама понимаешь, что лучше хранить секрет и дальше.

Вот так мы вышли к Нарью. Брели вдоль русла четыре недели, пока не добрались сюда. Разожгли костер на противоположном берегу — ты ведь первая его заметила, правда?