— Рейхе, я иду! Держись, я рядом!

Однако голос жены прозвучал уже за спиной. Юноша закрутился, не в силах понять, куда бежать. С каждой стороны раздавались звуки сражения. Они кружили, путали его, меняясь местами, сливаясь воедино и разлетаясь горохом. Морок. Ард выдернул из ножен подаренный Хериданом кинжал, прислушался. Вот заржали лошади, скрипнули колеса телеги. Он двинулся в этом направлении. Недовольство на Лерста, что тот самовольно решил пробиваться сквозь туман и тревога, что сказителя вынудили к тому печальные причины, заставили прибавить шаг.

И тут заиграла скрипка. Ее чистая, звенящая мелодия ворвалась в морок сотнями солнечных лучей, рвя туман на клочья, источая в дымку. По времени должна была уже стоять ночь, но струи света заливали холмы.

Сайнария!

Ард глянул под ноги и обмер. Он стоял на краю глубокого провала. Еще шаг… Объяснить, как очутился на вершине холма, если шел только по прямой, не брался. А уж откуда взялся разлом в совсем не гористой местности, да еще такой, словно холм ровно посередине рассекли топором невероятных размеров — не стал даже задумываться. Мелькнуло лишь в голове, что падение вышло бы крайне неприятным и… смертельным.

Скрипка звала, следовало поспешить, пока Рейхе не бросилась сама его искать. Юноша повернулся и едва не ухнул от неожиданности в пропасть. То, что стояло в шаге от него, не являлось ни призраком, ни живым существом. Но оно было живо и исходило ненавистью. Ощущение лютого зла, словно порыв колючего ветра, царапало невидимыми коготками кожу. Глаз создания Ард не видел, да и сомневался, что они имелись. Откуда им взяться у тумана или тучи? Пусть и сформировавшихся в некую фигуру. Сутулую, сухую, словно коряга. Водоросли-волосы ниспадали ниже плеч, скрывая лицо, крючковатые пальцы-ветки тянулись к юноше. Трудно поверить, что соткавшаяся в виде рук дымка способна причинить вред. Но, глядя на длинные острые ногти молочного цвета, коснувшиеся шеи, Ард поверил. Он почувствовал, как ноготь, царапая, соскользнул по коже вниз, подцепил цепочку с часами, вытянул из-под рубахи. Существо издало странный, недовольно удивленный возглас, напоминающий урчание болота, отпустило вещицу, отступило и растаяло в лохмотьях тумана.

Юноша провел ладонью по лицу, смахивая струйки липкого пота. Ноги дрожали. Присесть бы, прийти в себя, но надо идти, за него волнуются, ждут. Он заторопился на звуки скрипки. Молочная пелена еще висела в воздухе, но она уже напоминала старую волчью шкуру в прорехах. Такая же серая и рваная. Ард различил впереди темнеющие телеги, крупы всхрапывающих лошадей. Внезапно музыка оборвалась. Как ножом резанул крик Рейхе. Юноша бросился бегом вперед. Он увидел столпившихся вокруг чего-то спутников, понуро сидевшего на корточках Херидана, с облегчением заметил стоявшую рядом с ним жену. Скорбь в ее глазах сказала ему все. Сайнария! Спутники раздались, пропуская его к скрипачке, лежащей на земле. Юноша взял женщину за руку. Ладонь была холодной. Горло перечеркивали три разреза.

— Что случилось?

— Она достала скрипку и начала играть. Сказала, что музыка развеет морок и соберет всех вместе, — всхлипнула Рейхе. — Один за одним начали все собираться. Только тебя не было.

— Сайнария верила, что ты вернешься, когда услышишь музыку, — продолжил Лерст, видя, что Рейхе тяжело говорить из-за слез. — Она велела следовать за ней, и пошла вперед, продолжая играть. Туман рассеивался от ее игры, мы уже могли разглядеть темнеющие по бокам склоны и дорогу… Это существо возникло внезапно, будто вынырнуло из холма. Качнулось стремительно к скрипачке, сжало ей горло. Мы не успели помочь ей.

— Она спасла нам жизни, а сама погибла, — произнес Ольхоч. — Туман нес безумие. Мы с Нерком едва не поубивали друг друга, думая, что сражаемся с врагом. Если бы не музыка Сайнарии…

— С нами случилось то же самое, — кивнул Совор.

Херидан поднялся, повернулся к Лерсту.

— Ты хотел сочинить песню, которая тебя прославит? Вот тебе история, заслуживающая, чтобы о ней пели по всему миру. Не знаю, увековечит ли она тебя, но женщина, спасшая ценой своей жизни десяток людей, достойна остаться в памяти.

— Она была не женщиной, а богиней, — промолвил тихо сказитель.

Никто не стал оспаривать его слова.

Сайнарию похоронили на одном из холмов. Скрипку положили вместе с ней на погребальное ложе. Огонь горел ярко, и виделась всем в его пламени хрупкая женщина, играющая на скрипке.

— Я буду петь о ней, — произнес твердо Лерст. — О богине, под видом нищенки бродившей по свету и помогающей людям музыкой понять, кто они есть в этом мире. О ней не забудут.

— Хорошее тут место. Дышится свободно. Когда-нибудь тут построят город, — проговорил Херидан.

Дорога петляла между холмами, огибала яры и речушки, коих в этой местности имелось великое множество. Буйство сочной зелени радовало глаз, особенно после унылых городских улиц и каменных громад Сайнарии. Припекало солнце, небо ослепляло голубизной, а редкие перистые облачка лишь прибавляли ему шарма. Ильгар чувствовал себя свободным и счастливым. Правда, легкий оттенок грусти преследовал его целый день, но это даже хорошо.

Скакунов решили оставить в Сайнарии — следопыты сказали, что так будет лучше. Десятник осмотрел свое воинство. Он считал его именно своим, несмотря на присутствие Дарующего и жрецов…

Следопыты за городом преобразились. Стали веселее, разговорчивее и уже не плелись, как сонные мухи. Эйтары — невероятно интересный народ. Поговаривали, что клан следопытов одним из первых по собственной воле встал под знамя Плуга. И даже их бог — чудовище с человечьим телом и волчьей головой — присягнул Сеятелю, за что был помилован и сослан куда-то на восток. Женщины эйтарки славились знахарством и долголетием, мужчины чувствовали и понимали природу, как никто другой в Гаргии. Ильгару новые спутники казались удивительными. В грубошерстной одежде, венки из вьюна на головах, предплечья обмотаны лозой. Из оружия — только кинжалы с костяными рукоятями. Длинные волосы, окладистые бороды. Лица морщинистые, но глаза молодые и у всех — ярко-зеленые. Эйтары не затевали споров, никогда не повышали голосов и могли подолгу размышлять, разглядывая какой-нибудь обомшелый валун или пучок придорожной травы.

Воины десятка на их фоне смотрелись устрашающе — с рогатинами, луками, топорами и кинжалами, в кирасах и стеганках. Правда, двигались бойцы не так легко. Местность пока позволяла гнать вперед телегу груженную палатками, снаряжением и снедью. Когда выберутся на бездорожье — придется все взваливать на плечи.

Жрецы шли с невозмутимым видом, готовые безропотно отмахивать лигу за лигой. Рядом с ними шагал Дарующий. Лысый, как яйцо, очень высокий и болезненно худой. На узком лице выделялись бородка клинышком, длинный острый нос и крупные глаза. Альстед еще не облачился в доспехи, предпочитая вышагивать в поношенном и перепачканном оружейным маслом дублете, льняных штанах и высоких сапогах. Поодаль шел погруженный в себя Ромар. Его свободные светлые одежды скрывали фигуру, а на шароварах серебрилась затейливая вышивка. Меч на длинной деревянной рукояти он носил в заплечных ножнах. Волосы, заплетенные в сотни тонких косичек, были стянутые в пучок на макушке и подвязаны пестрой лентой.

Слишком много непохожих друг на друга людей в отряде. Тяжело пускаться в дальний путь с человеком, о котором ничего не знаешь, зато расставаться проще, и поскольку смерть в болотах может подкарауливать за каждым деревом, в каждом бочаге и на каждой кочке, это даже хорошо…

Едва сгустились сумерки, Альстед приказал выбирать место для ночевки. Один следопыт нашел подходящую балку, поросшую мягкой травой и невысоким кустарником. Быстро расставили дозорных, развели костер, состряпали похлебку и расселись вокруг огня. Обменивались шутками, обсуждали всякие мелочи и перипетии предстоящего пути. Лишь чернокожий защитник Дарующего сидел спиной к костру. В оловянной миске исходила паром похлебка, но Ромар посвящал все внимание полировке широкого клинка.