— Ты чего это? Сдурел, следопыт? — насупился Тафель. — Не для того Барталин жизни лишился, чтобы потом какие-то болтуны и писаки десятника в темнице сгноили! Ты ведь сам в ту темень полез! Сам все видел!

— Верно! — грохнул кулачищем по столу Гур. Он не прикоснулся к пиву, зато внутри весь клокотал от злобы. — И братишка мой даром сгинул, получается? Если наш десятник вступил в сговор с теми отродьями, то и все мы, получается, тоже? А они убили Нура! На ножи таких доносчиков! На ножи!

Соратники поддержали его опасным рокотом. Кто-то и вправду потянулся к ножу, кто-то ухватился за рукоять топора.

Ильгар взял две кружки с пивом и выплеснул в лица Тафелю и Гуру. Заводилам. Все резко умолкли.

— Кальтер прав, — холодно проговорил Ильгар, чувствуя, что трезв, как никогда в жизни. — Все мы с потрохами принадлежим Армии. Роптать против законного трибунала, Дарующего и моего ареста — ослушание. Хвататься за ножи — измена. Даю вам один шанс заткнуться и радоваться тому, что меня слишком часто в плену били по голове, поэтому я уже забыл все, о чем вы здесь болтали. Еще раз услышу нечто подобное — лично на первом суку повешу. Может, и меня тогда на ножи?

Он вышел из-за стола и отправился на улицу.

Пусть этим вечером у солдат будет только один враг — десятник. И словесные ножи достанутся ему, а не Кальтеру. Ильгар понимал, что слегка переборщил, но ничего не мог поделать, не всегда удается держать эмоции в узде. Сейчас же все усугубляла проклятая усталость. Ломота в костях, постоянно зудящее предплечье. Ни сон, ни сытная еда не могли вернуть силы, растерянные в болотах.

— Порча… — пробормотал он, набивая трубку табаком, — порча во мне…

Трактир «Под Черемухой» был хорошо известен в этих землях и даже охранялся стражей из Армии. Многие трактирщики, торговцы, морские купцы и прочие люди, не сидящие на месте, восприняли появление Сеятеля с нескрываемой радостью — война и очищенные от божьего ига земли открывали возможность для новых сделок и странствий. Войскам всегда необходимы пропитание и фураж, вестовым необходим ночлег, а тайным службам, важным персонам и прочим заклепкам в махине новой империи требовались вот такие местечки, где можно не бояться получить нож в спину или угодить в лапы к прислужникам богов. И не стоило удивляться, что у конюшен стояла массивная повозка, напоминавшая кованый сундук на колесах. Возле нее несли стражу воины, облаченные в кожаные латы.

Сизый табачный дым кольцами курился к небу. В окружавших строение полях шумели цикады, где-то кричали ночные птицы. Звезды казались яркими, четкими, серебрились, как рыбья чешуя на солнце. Как-то даже не верилось, что минул без малого год со дня, когда отряд покинул Сайнарию. Ильгар помнил Летнюю звезду, помнил ее отражение в мече черийской стали. Заслуживал ли десятник такого клинка теперь? Пожалуй, нет. А заслуживал ли ржавых кандалов и пропитанной мочой соломы в темнице? Пожалуй, тоже. Так чего же он заслуживал?..

— Высокий. Худощавый. Волосы — как вороново крыло. Правда, щетина тебе не идет, Ильгар, но в целом — ты уже не мальчишка.

Десятник обернулся.

Перед ним стоял, уперев руки в бока, Геннер. Дарующий поседел, отрастил усы и лишился глаза. Доспехи его хранили на себе следы от ударов, плащ не ошеломлял белизной. Низкорослый Геннер все равно выглядел и являлся могучим человеком. Во взгляде крылась сила. Уверенность. Та самая, что когда-то поразила и заразила Ильгара.

— Приветствую вас! — Три пальца ко лбу и низкий поклон.

— Да брось, парень, — Дарующий подошел и встряхнул десятника за плечи. — Что еще за церемонии? Разве не помнишь, что я терпеть не могу всех этих глупостей?

— Кодекс велит…

— Кодексы хороши лишь для тех, кто их пишет. Пусть тратят чернила и считают, что делают нечто полезное. Для тех, кому надлежит их выполнять — это всего лишь закорючки на листах и прорва бездарно потраченного времени. Ритуалы нужны тем, кто мнит себя выше других. Но в Гаргии есть лишь один, кто стоит выше любого другого человека. Сеятель. А уж ему, — поверь на слово, жнец! — наплевать на подобную чепуху.

«Пожалуй, — подумал десятник, — Геннер нисколько не изменился. Велеречив, резок, громогласен и стоит прямо, словно копье проглотил… Как ухитряется держать спину ровно, когда на плечах гора железа?»

— Не стану спрашивать, откуда и куда держит путь твой отряд, — улыбнулся Дарующий. — Но, надеюсь, успех сопутствовал или только будет сопутствовать твоему делу. Единственное… ответь, что — это?

Пальцы сжались на Ильгаровом предплечье.

— Это то, что я заслужил. Памятка, чтобы не забывал, кто правил веками этим миром.

Некоторое время Геннер молчал. Ладонь его подрагивала, сквозь пальцы проходило тепло. Оно растекалось по жилам, но… быстро остывало. Исчезало без следа. Десятник не почувствовал прилива сил.

Дарующий отпустил руку жнеца, привалился плечом к стене трактира. Жадно хватая ртом воздух, сглатывал, словно донимала тошнота.

— Нет. Не могу… — прохрипел он, утирая ладонью пот с лица. — Моя сила словно в бездонный колодец переливалась! Что-то поглощало ее! Как это возможно?

— Игла, — коротко ответил Ильгар. — Артефакт. Ты всегда был честен со мной, поэтому и я тебе никогда не врал. Я был в плену у черных богов. Сбежал. Они оставили на память эту игрушку. Во мне.

Геннер нахмурился.

— В болотах побывал? Не завидую. Мне не было ведомо о том, что Сеятель вновь решился исследовать те края. А кто из Дарующих был с вами?

— Альстед. С ним — его телохранитель Ромар.

— Знаю, знаю таких. Не самые плохие парни. Альстед слишком много о себе мнит, конечно, зато безмерно честен. Это, пожалуй, самая худшая его черта. Если уж втемяшил что в голову — не переспоришь.

— Верно подмечено, — улыбнулся Ильгар. Затем спросил: — А почему ты спрашиваешь?

— Не твоего ума дело. Но, запомни кое-что, — Геннер наклонился к самому уху десятника, — не всякий союзник — друг. Гляди по сторонам, Ильгар. Сила портит и развращает. Излишнее доверие порождает врагов.

Он хлопнул десятника по плечу и отправился к повозке.

— Я пробуду в Сайнарии до конца лета. Если окажешься в городе — разыщи меня. Это не сложно. А я постараюсь найти того, кто сумеет помочь тебе разобраться с недугом.

На месте, где когда-то была отстроена арена, теперь возвышался земляной курган, увенчанный обелиском. Земля поросла полынью — той самой, которую сеяли на полях сражения жрецы. Неподалеку от кургана, еще обнесенная строительными лесами, сияла белая мраморная статуя. Вокруг нее сновали рабочие, а человек в зеленом фартуке и высокой меховой шапке — зодчий — о чем-то толковал с облаченным в доспехи сарлугом.

— Отпрыски знатных родов решили купить своему дружку вечную память, — пробурчал Гур. За время странствий его борода стала еще безобразней, а волосы длиннее и кудрявее. — Что скажете, парни, хватит наших запасов, чтобы поставить такие же Нуру и Барталину?

— Хватит, — ответил Тафель. — По глиняной статуэтке. Где-нибудь в лесной чаще… Меня больше бесит, что власти поощряют эту тупость! Неужели не возьмут в толк, что простых солдат позерство раздражает?

— Прикуси язык, — посоветовал зарвавшемуся лучнику Альстед. — Войска содержатся за счет их отцов, матерей и дядьев. И чада их могут позволить себе казаться важнее, чем являются на самом деле.

Ильгар в спор вмешиваться не стал. И тот, и другой правы по-своему. В конечном счете, его дело воевать, а не оценивать тех, с кем никогда не пересечется за кружкой пива в трактире.

Гораздо интереснее было наблюдать за городом. А он изменился.

Выросшая вверх и вширь стена, углубленный ров. Лучники на сторожевых вышках, готовые нашпиговать стрелами любого, кто посмеет вести себя агрессивно. Сайнария больше не была шумной и веселой, она казалась осторожной, испуганной, готовой к бою. Шарм исчез, запахло сталью.

У городской стены стоял недавно сколоченный помост, где на перекладине болтались обгоревшие тела. Ветер раскачивал покрытые сажей цепи, наполняя воздух противным звоном и скрипом. Вороны клевали прогорклое мясо, радостно каркали.