Еще бы я возражал. Но каков гад, ловко прищучил, с таким держи ухо востро, куёт железо не отходя от кассы.

Разбежался, щас я его проблему враз решу. Жестом усаживает, подчиняюсь охотно, это же тот, кто в офисе сидит!

– Не заморачивайтесь, Антон Владимирович, Валерий Викторович о нашем разговоре, конечно, узнает, я к вам подъехать собирался. – Во даёт! И ироничненько так. 'Вассал моего вассала не мой вассал' сразу, Босс 'будет поставлен', и подъехать он к нам собрался, когда это было-то?

– Я вас спросить хочу, – и глазками так выразительно вверх, ну обалдеть. Куда я попал? Аллё, скорая!

– Докладываю, объект класса Б, прибыл с миссией 17-23, мне так кажется. – Вот так, кушайте на здоровье, аллё скорая, высылайте два автомобиля, тут психи разбушевались!

– Вы полагаете? Рената, я тебе потом подробнее расскажу. – О, скорая, нужны три бригады, тут такое творится! Надо срочно сматываться, 'и тебя вылечат', 'и тебя вылечат', тем более, он уже узнал, что хотел. А 'гарсон' то и не замечает.

– Приятно было познакомиться! – Откланиваюсь, делаю вид, что целую ручки.

– Спасибо за консультацию. – Всё правильно, последнее слово за самым главным, но каков! Слава Богу, что яйца бараньи я сегодня не заказал, сейчас бы уже точно катался на машине с красной полосой. Или на машине с красным крестом.

Осталось в сюжет, в нить повествования ввести всемирное зло. Надмирное зло, абсолют, которое мои абсолютные герои, рыцари без страха и упрёка призваны побелить. Потому что, что такое добро, вы уже поняли. Ну, или догадались.

Я-то догадался, и эти, которые прилетели, тоже догадались. Скорее всего, они наблюдатели. Или арбитры. В смысле над схваткой.

А никакой схватки, по сути, и нет. Потому что всесильной энтропии, течению времени, силам разрушения и опустошению противостоит творчество, то есть культура, как порождение новых смыслов. Это еще одно подтверждение номинативного характера русской ментальности, а также двухслойности явления опустошения феноменов.

Потому что любое произведение, и это тоже, несомненно, вписано в культурный контекст. Потому что любой объект, как предмет физической реальности, изменяется во времени от менее энтропийного состояния к более энтропийному, то есть разрушается, а вот объект как текст изменяется во времени от более энтропийного состояния к менее энтропийному, то есть созидается.

Возникает логически трудноразрешимая задача: опустошение культурных форм, разрушение и исчезновение смысла выразить языковыми средствами; отразить смысл отсутствия смысла.

Мы наш, мы новый мир построим. Новизна мира и мировосприятия требует нового языка описания, примитивного и абсурдного – с точки зрения общепринятых норм, истинного и незамутненного – с точки зрения нового взгляда на мир.

Мы не доверяем реальности языка, потому что смысловое пространство культуры и языка симулятивно и иллюзорно. Потому что язык по своей природе тяготеет к саморазрушению, образует лакуну.

Смысл порождает смысл, и смысл пожирает смысл. Уничтожает уходящую живую материю культуры и преодолевает энтропию, стремясь назвать явление и обозначить его внутренние связи со всем, что живо, что существует как бы объективно, как бы на самом деле, хотя никакого на самом деле, на самом-то деле и не существует вовсе.

В этом зазоре – создание другой реальности: здесь работают другие законы, связи, сцепления, отношения. Здесь иной хронотоп. Это вторичный язык и ощущения.

Картинка, то есть как бы модель, получилась сравнительно простой и наглядной – так и было задумано. Но следует отдавать себе отчет в том, что, как все наглядное и простое, она грешит приблизительностью и условностью.

На самом деле, отношения здесь куда более сложные, чем могло показаться. В частности, отношения временные. Процесс движения, развития от одного к другому и третьему вовсе не размеренно-последователен, все происходит во времени параллельно, хотя и со сдвигом

– Марго, я тебе один умный весчь скажу, только ты не обижайся. Влип твой сынуля по крупному.

– Клим, я его предупреждала. Видимо не послушали, молодые, горячие. Неужели ничего сделать нельзя? Я в долгу не останусь, ты меня знаешь.

– В общем так, Марго. Мне твои деньги не нужны, ты меня тоже знаешь, но тебе придется их собрать, не сильно запугивая, и я буду их вытаскивать, пока еще не очень поздно. А ты тоже оказываешься пристегнутой. Придётся молодость вспомнить.

Клим, что всё так серьёзно? А если я Саньку в дальние края укатаю?

– Во-первых, не успеешь, да и достанут в дальних краях. А во-вторых, не он один засвечен, так что давай по правилам попробуем, может на этот раз и сойдёт. Но всё, абзац, вся самодеятельность закончена, будут как шелковые сидеть и не рыпаться, ходить строем от забора и до обеда. Игрушки закончились. Послезавтра в три в спортзале.

Дао ничего не делает, но при этом ничего не остается не сделанным. Вот оно как оказывается. Дао хорошо. Потому что он ничего не делает. Я тоже ничего не делаю. По крайней мере, ничего такого, за что деньги платят.

Получается, что я не работаю. Я просто нахожусь в присутствии. На седьмом технологическом уровне, как мне кажется, в присутствии находиться будет не надо. Потому что незачем. Ну, вы поняли.

Зачем где-то нужно обязательно находиться, если космические корабли бороздят про… не знаю, что они там бороздят, это у зелёненьких надо спросить.

Они же откуда-то прилетели. Или не прилетели, а просто материализовались. И болтаются на орбите. А в присутствие ходить будет, наверное, не надо. Потому что незачем.

Всё что надо, оно как бы само сделается. В этом и хитрость седьмого технологического уровня. Потому что телефон придумали уже много много лет назад. И телеграф тоже. Почту еще раньше придумали, для того чтобы информацией обмениваться.

Почта – это такая информационная технология. Потому что ничего большого и полезного по почте не пошлешь. А если и пошлешь, то только что-нибудь маленькое и бесполезное. Тем более по телеграфу.

По телеграфу можно послать телеграмму. Или не посылать. А зачем, спрашивается, телеграмму посылать? Грузите апельсины бочками? Так ведь и ёжику понятно, что апельсины надо грузить бочками. Или ящиками.

Это если вообще есть какие-нибудь апельсины. Опять вы меня поняли. Потому что зачем человек на работу ходит? Чтобы деньги зарабатывать.

А если можно зарабатывать деньги не ходя на работу, то на работу можно и не ходить. Или ходить. Но не для того чтобы деньги зарабатывать. Только тогда это никакая не работа называться будет, потому что на работе люди работают. Работу.

Прямой в подбородок отбросил Штыря к стенке, по которой он медленно сполз на задницу.

– Ты чо, сука! Я же просто поговорить хотел!

– Вставай, жопу простудишь, – усмехнулся Макс миролюбиво, скорее даже дружелюбно. – Говори, только без этих словесных выкрутасов.

Реакция на резкий вопрос 'ты чо… к Светке пристал?' была мгновенной. Макс же не знал, что эти по-людски говорить не умеют. Но теперь будут знать, с кем и как можно разговаривать.

– Пойдем, бурбону налью, – Макс открыл дверь в забегаловку, пропуская отряхивающегося Штыря.

– Два бурбона, – хихикнул бармену, и взяв свой стакан уселся за столик. – Ну, говори, что хотел.

– Я ведь вот чего хотел узнать, – Толян, не отказавшийся от угощения и оценивший широкий жест и как бы компенсацию за моральный ущерб, потрогал подбородок, буркнув под нос неслышно – здоровый кабан.

– У тебя со Светкой серьёзно, или как? Она же наша, своя, то есть, если что, мы её в обиду не дадим.