Выя начинается в отрогах горы Качканара и течет среди гор, покрытых дремучей тайгой. Шумит Выя на перекатах. Величаво стоят деревья, низко опустив свои ветви, как бы прислушиваясь к шуму реки. Место глухое. Далеко нет жилья. Изредка только забредет сюда какой-нибудь охотник и выстрелом нарушит лесную тишину.

В июле меня пригласил на Выю Анатолий Григорьевич Федюнев — директор горного техникума. Он очень хорошо знал эту местность. Решили поехать трое: Анатолий Григорьевич, я и мой брат Дизик, мальчик лет тринадцати.

До прииска Валерьяновского доехали на велосипедах. Там оставили их у знакомого охотника и дальше пошли пешком. Собаки устали бежать за велосипедом к теперь далеко не отбегали. Их было две: Бобик, крупная лайка, вогульского типа, черный с белым пятном на груди, и серый Уралко.

Итти приходилось по глухим таежным тропам через горы. Острые зубцы Уральского хребта, покрытые зеленым ковром тайги, ясно выделялись на голубом небе. Вдали, покрытая синей дымкой, виднелась одна из высоких вершин Урала — Качканар.

Дорога была трудная. Приходилось перелезать через упавшие деревья, прыгать с кочки на кочку в моховых болотах и внимательно смотреть под ноги, чтобы не провалиться по пояс в топкую грязь. Тысячи комаров и мелких мошек роились над нами. На горах комаров было меньше, но спуски и подъемы мучили еще хуже.

Наконец, комары совсем замучили нас. Анатолий Григорьевич достал скипидар.

— Мажьтесь, ребята, — сказал он, натирая скипидаром лицо и шею.

Это немного помогло.

Через час он снова оглянулся на нас, расхохотался и сказал:

— Устали, ребята? Ну, давайте отдохнем. Ну, и вид у тебя, Дизик.

Дизик, запнувшись в болоте, растянулся среди кочек. Руки его по локоть погрузились в грязь. Отмахиваясь от комаров, он размазал грязь по лицу. Я был не лучше его.

В сумерках мы подошли к реке. Удить было уже темно. Решили ночевать на берегу. Сделав нодью, мы с Дизиком улеглись с обеих сторон, постелив под себя траву и брезент. Нодья представляет собою два сухих сосновых бревна, закрепленных друг на друге колышками. Между бревнами раскладывают огонь, и нодья медленно тлеет всю ночь, излучая тепло.

Сумерки сгущались быстро. Над шумевшей рекой летели ночные птицы ловя на лету мошек. Глухо стукнуло упавшее дерево. Где-то ударила по воде сонная рыба, и все смолкло. Собаки чутко дремали, положив голову на вытянутые лапы.

Проснулся я оттого, что Дизик задел подковой своего сапога мне щеку. Я сел и стал осматриваться. Была еще ночь. Ярко пылал костер. От нодьи было жарко. У костра сидел Анатолий Григорьевич и строгал удилище. Около него сидел Бобик. Пламя костра отражалось в глазах собаки, отчего они горели, как у волка. Уралко спал и глухо ворчал во сне.

Вскоре пошли к реке умываться. Солнце еще не вышло, но было уже светло. От реки поднимался белый молочный туман. На траве держалась сильная роса. Щебетали первые птицы. Вода показалась нам теплой, но после умывания стало холодно, и, чтобы разогреться, мы бегом побежали к костру, стараясь не задевать мокрую траву.

На костре уже шипел и плевался чайник. Дрожа от холода, мы стали пить чай, обжигая рот и помешивая сахар выстроганной палочкой. Собаки сидели около и внимательно смотрели нам в рот, глотая слюнки. Пока пили чай, Анатолий Григорьевич рассказал о ловле тальменей.

— Тальмень — житель быстротекущих речек, с чистой, холодной водой и каменистым дном. Любит он и перекаты и заводи или омуты, на дне которых имеются коряги. Это рыба хищная, как щука. Живут тальмени в одном омуте по несколько штук. Днем его можно увидать стоящим на дне, под тенью низко нависших деревьев. Очень хорошо видят и слышат. Забрасывать удочку надо из-за куста или дерева.

Скоро выглянуло солнце. Мы сложили вещи в рюкзак и пошли по берегу, вглядываясь в воду в надежде увидать стоящего тальменя.

Удилища в наших руках были длинные и гибкие, чтобы жгли пружинить при внезапных рывках пойманного тальменя. На них были привязаны шелковые лесы, без грузила, длиной до трех метров. Лесы оканчивались проволокой с маленькой блесной и тремя остроконечными крючками.

Стараясь не задевать удочками за ветки деревьев, мы медленно двигались по берегу Выи. В верховьях она была во много раз красивее. Ее берега густо заросли лесом и круто обрывались к воде. Иногда попадались поляны, на которых трава доходила до плеч. По обе стороны от нее раскинулись горы, и Выя, казалось, ныряла между ними.

Около одного омута Анатолий Григорьевич помахал нам рукой, чтобы мы подошли.

— Вон тальмень стоит. Видите? — сказал он шопотом.

Долго я ничего не мог разобрать, но потом заметил, что полено, за которым я рассматривал тальменя, задвигало плавниками и медленно поплыло.

Все произошло быстро. Анатолий Григорьевич забросил блесну, что-то серое промелькнуло в воде, сильно согнулось удилище, и тальмень с силой взлетел на воздух.

Мы с братом бросились к нему и увидели рыбу длиной около полметра. Это был средней величины тальмень. Формой тела тальмень напоминал щуку: голова и бока покрыты темными пятнышками. Плавники были красного цвета. Разрез рта доходил до глаз.

Постепенно тальмень затих и судорожно открывал рот, усеянный острыми зубами.

Окрыленные первой удачей, мы с братом тоже решили попытать счастье. Провозившись па одном омуте полчаса, мы перешли на другой. Анатолий Григорьевич за это время поймал еще двух. Забросив удочку, я во всем старался подражать ему. Вдруг сильный рывок выдернул у меня удилище из руки, и оно упало одним концом в воду.

— Тяни! — закричал во весь голос Дизик.

Я грудью упал на конец удилища и изо всей силы вцепился в него руками. Но тальмень, очевидно, и не думал стаскивать меня с удилищем в воду, а просто выплюнул блесну и ушел в глубь. Выждав немного, закинул еще и, радостно почувствовав рывок, от которого в дугу согнулось удилище, я вскочил на ноги и стал тянуть, не ослабляя лесы и напрягая все силы. Несколько рывков, и тальмень вылетел на берег, сверкая серебристой чешуей.

Визжа от радости и что-го выкрикивая, мы бросились к нему. На тальменя бросался Бобик, пытаясь схватить его зубами, но, получив удар хвостом по морде, отскакивал, дрожа от нетерпения, а потом снова кидался на него.

На шум прибежал Анатолий Григорьевич. Он быстро накрыл тальменя пиджаком и стукнул головой о камень, чтобы он затих.

Это был первый тальмень, пойманный мною.

Весной, приходя к дяде, я часто видела у него дома убитых глухарей и косачей. Я люблю суп из глухаря: он очень вкусный. Я спросила дядю:

— Где ты их бьешь?

— На токах.

— А что это?

— Не знаешь? Вот погоди, возьму тебя с собой — увидишь.

И верно, однажды взял на охоту, но предупредил:

— Ну, охотник, гляди, если вспугнешь косачей, — больше никогда не возьму.

Утренник был холодный. Я бегу за дядей и вздрагиваю. Лес голый, травы зеленой еще нет, цветов тоже нет, — стояла половина апреля.

В лесу у дяди был готов закрат — шалаш около тока. Мы залезли в него и сидим тихо, слушаем. Так прошло с полчаса. Потом где-то на деревьях послышалось щелканье и воркование. Дядя еще сильнее прилег к земле, я съежилась в комочек, боялась вздохнуть.

На первый крик тетерки откликнулись другие птицы, и вскоре на ток собрались тетерева. Сколько их! И все какие красивые, важные. Я не знала, на которого смотреть. Самцы черные, с красными гребешками над глазами, хвост с завитушками. Тетерки серенькие, с розовыми надбровьями.

Тока́рь ходит, распустив крылья и хвост, посередине тока, а другие косачи играют по кругу, треплют друг друга, — бегают, сбегаются парочками.